Оранжевое лето

Я опешил. Дэмиэн снимал меня на камеру.

— Ты… в своем уме?! — вырвалось у меня. Мальчик опустил объектив.

— А что? — спросил он.

— Что значит "что"? Зачем?!

— На память… — Дэм кивнул на портрет девушки.

— Сотри это! — разозлился я. — Зачем это нужно?

— Просто так.

— Я сказал, сотри!

— Зачем? Я просто заснял тебя и твою картину. Что такого? Через десять лет захочешь посмотреть, как это было… и посмотришь. И я посмотрю.

— Дэмиэн! Я тебя попросил.

Мальчик сверкнул глазами.

— Ладно, — нехотя сказал он и недовольно защелкал кнопками.

А я забыл об этой истории…

А на стенах я расклеил вместо обоев белую бумагу и часто рисовал там все, что придет в голову. Например, в кухне я однажды нарисовал огромный гоночный красный автомобиль, объезжающий поворот. Это было довольно давно, и я подумывал заклеить иномарку новым слоем бумаги и нарисовать что-нибудь другое, но Дэмиэн вечно меня отговаривал. Он говорил, что получилось точно как в компьютерной игре, даже машина почти такая же.

Я часто смеялся над ним, когда он приходил: в коридоре он предпочитал передвигаться ступенчатыми урывками, потому что через каждые несколько сантиметров на бумаге встречалась фигурка какого-нибудь человека. Дэм приседал и, наоборот, вставал на цыпочки, чтобы все рассмотреть. Особенно он, ясное дело, любил встречать на бумаге себя. А я очень любил в это время следить за его лицом. Вообще смотреть за человеком, увлеченным каким-нибудь делом и уверенным в том, что на него не смотрят, очень интересно. А смотреть за Дэмом интересно вдвойне. Однажды он нашел на стене тонкий набросок двух мальчишек, стоящих на обрыве над рекой и запускающих огромного змея. Один, постарше, держал в руке тонкую нитку, а второй, совсем маленький, что-то говорил и показывал на змея пальцем. Мальчишки были повернуты к Дэму спиной, но он все равно догадался, кто это. Было бы странно, если бы он не догадался.

А один раз он заметил на бумаге неизвестного мальчишку. Он сначала обрадовался, подумав, что это он, но тут же понял, что ошибся. Мальчика этого он не знал и никогда не видел. Он стоял прямо и независимо, прищурившись и сжав губы в тонкую линию. Лицо у него было серьезное, но очень доброе.

— Кто это, Итан? — спросил тогда Дэм, уже почти догадавшись, кто. Слишком большое сходство было между мной этим парнишкой. Только волосы у меня были черные, а у того мальчика совсем светлые.

В комнате, где стояли раскладушка, стол и мольберт, Дэму нравилось больше всего. Стены там я разрисовал красками. Нарисовал улицы парка с фонарями и скамеечками, совсем по-настоящему. Даже воробья на кованом фонаре пририсовал. Дэм очень часто смотрел на эту стену. Смотрел слишком пристально, слишком внимательно, а иногда и оценивающе. Я и не знал, о чем он думал. А он на самом деле хотел, чтобы я нарисовал на стене нас. И Эвана с Лин. Но он меня никогда об этом не попросил, так что узнал я об этом много позже.

На стены я часто вешал наброски, которые никогда не успевал, да и не хотел заканчивать. Я не жалел времени и часто убивал его с карандашом в руках. Я мог нарисовать все, что только ни приходило в голову. Я часто рисовал людей за окном. Мне достаточно было увидеть человека однажды, чтобы хорошо запомнить его внешность, и ничего не стоило нарисовать его по памяти. Дэмиэн восхищенно качал головой и не скрывал зависти. Я бы тоже порадовался, если бы умел делать еще хоть что-нибудь кроме этого.

Иногда я рисовал вместе с Дэмом. Мы сидели за покачивающимся деревянным столом, а вокруг лежали сотни баночек, тюбиков, кисточек и карандашей. Дэм, как и я, растворялся в пестром обилии любимых предметов, и иногда ему, как и мне, приходила в голову мысль — что вот сейчас он проснется, откроет глаза, и не будет ни тюбиков, ни баночек, ни испачканного стола и таких же табуреток, ни даже меня, увлеченно склонившегося над листком.

Но он не просыпался, и я по-прежнему сидел на месте, иногда поглядывая на довольного мальчишку и улыбаясь ему. Мы оба точно знали, что вот это и есть — настоящее счастье. Когда у Дэма ничего не выходило, а я видел, что еще секунда — и мальчишка взорвется и бросит все рисование, я вставал из-за стола и брал руку Дэма в свою, а потом старался исправить то, что у него не получалось. Дэм благодарно сопел над рисунком.

Я подошел к столу. На нем стояла забытая баночка с оранжевой краской. Я взял ее в руки и поставил на шкаф. Я вспомнил, как в последний раз мы с Дэмом рисовали берег нашей речки. Дэмиэн изо всех сил старался нарисовать штормовые волны, которых на реке никогда не было (но ведь могли и появиться?), и зеленый берег, густо поросший длинной травой и желтыми одуванчиками. Я одобрительно кивнул и дорисовал наверху угол моста и край обрыва.

— Как ты помнишь, где это все точно надо рисовать? — удивился Дэмиэн.

— Это же не точно. Но примерно там.

— А ты был на обрыве?

— Конечно.

— Там красиво?

— Еще как.

— Райан не разрешает мне туда лазить. А давай с тобой туда заберемся?

— Ага. Чтобы Райан меня оттуда спустил потом вниз головой. Так?

— Он и не узнает… Он вообще скоро уедет, наверное. Давай?

Я ничего не ответил. По-моему, Дэм расценил мое молчание как согласие.

— Ты бы устроился художником или дизайнером, — сказал мальчик. — А то что ты на вокзале там крутишься? Все равно денег нормальных не зарабатываешь.

— Меня никто не возьмет, — сказал я.

— Почему?

— Потому что у меня и образования-то нет. Десять классов. Даже девять. На последнем у меня нервы сдали, — пошутил я.

— Главное ведь, что ты рисуешь…

Я не знал, что главное. Я не собирался устраиваться ни художником, ни дизайнером, никем и никуда. Мне хватало тех денег, что я зарабатывал иногда на вокзале. Дэмиэн сначала никак не мог понять, как можно жить вечно впроголодь и в долг, но скоро перестал говорить со мной об этом.

Я опустился на табуретку и стал думать. Я ни на чем не мог сосредоточиться. Вспоминались вечера, проведенные с Дэмом, горки в парке, пирожки на рынке, одноногий парень, пожар, скамейка под деревом. Даже Сет мимоходом.

Почему-то не давала покоя последняя встреча с Морганом. Я вспомнил, как устало он выглядел, и стал думать о том парне-наркомане, который умер сегодня. Это было странно. Он умер, а миллионы людей оставались жить, как ни в чем не бывало. Только для одного наступал конец света. Другие оставались жить. Сколько еще? Кому сколько…

Умирает живой человек. Умирают его мысли, чувства, желания. Его любовь и ненависть умирает вместе с ним. Не остается ничего, кроме памяти. Точно так же я помню отца, маму и младшего брата. Этого очень мало. Это почти ничто.

"Ты бы бросил это", — вспомнил я. Да я бы бросил… если бы мог.

Но бросить Дэмиэна? Нет, я не научился бросать тех, кого по-настоящему полюбил. По крайней мере, теперь. Теперь уже поздно. Конечно, в сто раз было бы правильней выложить ему все сразу, и он ушел бы. И не было бы никаких проблем. С Лин все-таки легче. Она ведь может никогда и не узнать моих мыслей, если я ничего ей не скажу.

Я не скажу… Не нужно. Надо сделать так, как сказал Шон.

Я посмотрел на портрет девушки, отвернулся и подошел к окну. В открытую форточку влетела огромная жужжащая муха. Я проводил ее взглядом. Муха заметалась под потолком, нарезая на огромной скорости круги и бешено жужжа. Я лег на раскладушку и стал равнодушно смотреть за ней. Я быстро уснул.

Разбудила меня эта же муха. Он потеряла всякий стыд и уселась мне прямо на губу. Я недовольно скорчился и ударил по мухе рукой. Она, конечно же, успела улететь. Я окончательно проснулся и посмотрел на жужжащее несчастье.

— Ну достала так достала, — сказал я. — Ной совершил досадное упущение. Ладно, фиг с тобой.

Я посмотрел на потертые часы на руке. Половина десятого.