Письмо никому

— Вообще-то, это не имя, а фамилия.

— Ну хорошо — фамилия.

— Загорского-то помню… Чилавек — две ноги, две руки…. Голова одна… во всяком случае, последний раз была одна. Я точно помню.

— А если серьезно?

Старик действительно стал серьезным.

— Застал я его еще… Только не был он никаким профессором — чего уж тут. Всю жизнь ждал он звания, сам себя так именовал, всех вокруг к тому приучил. А умер все равно доцентом…

— Печально, — зачем-то подытожил Антон.

— А что-то от него осталось? Нас интересует, где он работал, над чем… Где он жил, остались ли у него родственники? Ученики?

— Давайте по порядку?.. Учениками он многих называл, но сомнительно, что его кто-то назовет учителем… Тем более сейчас.

Едва заметно Егор толкнул под локоть Антона: дескать, смотри, какой философ выискался. Но старик запнулся:

— Что там дальше, по порядку?

— Где он жил? Имелись ли родственники?..

Старик смерил их взглядом. Конечно же, он имел полное право отшить этих ребят или испросить у них документы, которые мотивировали любопытство. Было ясно, что их наверняка не имелось. Но с иной стороны, положим, они все же уйдут, и снова потянутся дни, заполненные скукой.

— В гостях у него не был… Но, вероятно, что-то должно быть в подвале.

Как оказалось, все комнаты института пустовали — из мебели что-то продали, что-то списали, что-то покрошили на дрова. Поскольку предприятие было ликвидировано, все мало-мальски важные документы снесли в городской архив, где они благополучно сгорели пару лет назад.

Но от НИИ остались и иные бумаги, никем не востребованные, но которые выбросить ни у кого не поднялась рука — отчеты об опытах и шефской помощи, объяснительные об опозданиях, заявления об отпусках. Их снесли в подвал, мыши пробовали их на вкус, отъедали корешки, склеенные мучным клейстером.

Старик ориентировался в этом хламе удивительно легко. Возможно, в этом стыдно признаваться, но он часто брал какую-то папку к себе наверх, читал, вникал в осколки чужих жизней, думал, куда они все делись — эти практиканты, лаборанты, доценты и один что ни на есть настоящий, не чета Загорскому, профессор.

Ушли в небытие, а он, вахтер, с которым они не всегда здоровались — уцелел, сохранил свое место.

— В этом углу все, что осталось от отдела кадров, там, — вахтер указал за подвальную перегородку без двери, — там, собственно, материалы отдела, где ваш профессор работал.

— Доцент… — поправил Егор.

— А, неважно, — махнул рукой гном-вахтер.

Действительно, сейчас это не имело никакого значения.

Пока перебирали бумаги отдела кадров, Егор спросил:

— А как он жил? Вероятно, как у ученого хорошая квартира, машина.

— Жил как всякий честный советский человек, то есть небогато. Машины у него не было…

— У него были родственники?.. Жена, дети…

— Семьей он не обзавелся. Был будто племянник. Работал как бы не в пищеблоке при НИИ. Еще жаловались, словно ворует он много. А что украдет — пропивает. За то и выгнали. Но спился, помер вскорости после смерти вашего знакомого.

Довольно быстро нашли какую-то таблицу, с перечнем сотрудников учреждения и их телефонами, домашними адресами.

— Я возьму?.. — поинтересовался Егор.

— Нет… — был категоричен вахтер. — Переписывай. Это же документы.

Егор не стал спорить.

Затем стали перелистывать бумаги, что остались после работы отдела. Получалось так — в отделе новые бумаги в шкафах нагромождались сверху старых. Когда бумаги съезжали в подвал, порядок изменился на противоположный.

И теперь троица перебирала их чуть не по порядку — от времен основания института, ко дням его последним.

Когда Антон развязал одну папку, она стала вспучиваться, разбухать, хотя, казалось, что за это время бумаги должны были слежаться. Но в этой папке были не простые бумаги, а фотографические. Стали вместе разбирать, смотреть года, места, лица.

На одной фотографии сзади была цитата без подписи, более похожая на эпитафию:

«В жизни я не любил многие вещи. Смерть меня с ними примирила». Чья рука сделала эту надпись установить не представлялось возможным.

Быстро просмотрели фотографии — обычные картинки, от которых тянуло, как сквозняком, холодной ностальгией. Кафедра на уборке кормового буряка, кафедра играет в футбол. Кафедра готовит новый агрегат, подозрительно похожий на самогонный. Ну в самом деле, зря что ли они на уборку буряка ездили?

— А вот, кстати, и наш недопрофессор, — ткнул скрюченным пальцем в фотографию вахтер.

С фотографий смотрел уставший человек в очках. При чем его очкатость была иного рода, нежели у столичных потомственных доцентов и профессоров. Это был человек, который неизвестно как затесался в область науки, и лишь к старости понявший, что это, вероятно, не его…

— Я возьму?.. — предупредил Егор.

— Бери, — безразлично согласился вахтер.

Нашли копий пять «Занимательной математики» — родных сестер той самой книжицы, которую нашли на квартире родственницы покойного. На этих экземплярах не было дарственных надписей. Вероятно, даже на такой шутейный тираж не нашлось должного количества читателей.

…Проведя в подвале часа два, друзья покинули здание. Егор думал оставить старику денег на водку, но не решился — старик не выглядел пьющим. Впрочем, возможно Егором руководила жадность — где это видано, чтобы на нашей земле отказались от бутылки или денег на нее?..

Квартира, указанная в личном деле деклассифицированного профессора нашлась сравнительно легко. Но звонок не зазвонил, на стук никто не отозвался. Походило на то, что эту дверь открывали давно.

Спустились вниз, к площадке, на которой гроздьями висели почтовые ящики. Нужный был закрыт, но Егор, не церемонясь, валявшимся рядом прутом сорвал его.

Из ящика посыпался бумажный дождь — уйма квитанций, на которых задолженность росла. Какие-то глупые извещения. Нашлась даже одна повестка из военкомата. Письма не было.

— Coda! — подытожил Егор. — Зря ехали…

— Неужели так просто сдадимся?..

— А что ты предлагаешь? Вскрыть почтовые ящики во всей округе? Поднять на уши весь город? Я еще тогда в бункере говорил — может, мы пустышку тянем. Ну и что с того, что за Уралом? У нас две трети страны за ним.

Антону не нашлось что возразить.

Меж тем, все-таки вернулись к квартире, стали звонить по соседским дверям. Открыла только одна старушка, которая смотрела на друзей, как на врагов народа. Она их внимательно выслушала, но, не сказав ни слова, снова захлопнула дверь.

— Все же какой-то город пустой, тоскливый… — заметил Антон.

— Можно подумать в твоем городе обхохочешься.

— Что будем делать?

— Не знаю как ты, но я есть хочу. Магазины уже закрыты… Пошли на вокзал — там, вероятно, есть буфет.

Буфета на вокзале не оказалось. Не ожидалось сегодня и поездов. Но на привокзальной площади все чего-то ждали три таксиста.

С горем пополам нашли какой-то безумный ларек. Купили в нем пива и шоколада. Больше в нем ничего не было.

Холодало.

Вернулись к дому, где некогда обитал Загорский. Егор осмотрелся — стемнело уже качественно. Он сбросил куртку, отдал Антону:

— Иди к квартире…

К тому времени, как Антон обошел дом и поднялся к квартире, ее дверь оказалась открытой.

— Проходи… Света тут нет — обрезали, вероятно…

Делать было нечего, и они легли спать.

До отправки поезда оставался час. Город продолжал спать летаргическим сном — он казался грязным, скучным — совсем не таким как Сырборск, с вокзала которого даже ночью отправлялись поезда.

Проследовала ленивая допотопная электричка, без транспарантов откуда и куда. Очевидно, в этой области она была одна, спутать с другой ее никак не представлялось возможным.

Зато в окно было видно, как через станцию тянулись бесконечные нефтеналивные составы.

Поиски в Ярске оказались занятием совершенно бестолковым.