Письмо никому

День подходил к концу. Надо было возвращаться по домам, все больше в сторону зимы.

Иное кладбище

Слова Егора о том, что за такие деньги можно перекопать целое поле, где-то оказались пророческими.

Они прятались под землей долгие десятилетия, будто зрели. И теперь их извлекали на поверхность, словно урожай, который вызрел.

Раскопав дюжину могил, солдаты, участвовавшие в раскопках, уже легко говорили, где будет следующая. И,в самом деле, русское поле раз в пару часов выдавало на верха по одному солдату минувшей войны.

Из черепов извлекали жетоны с личными номерами — давным-давно кто-то вкладывал их в рот покойников, и теперь они гремели в черепах, словно горох в погремушках.

Безусловно, подобное занятие невозможно было скрыть от жителей окрестных сел. И, хотя вокруг поля вбили колья, натянули веревки с флажками, на препятствие мало кто обращал внимание. Через поле все так же местные срезали дорогу, иногда останавливаясь у ям.

Солдаты, работающие на раскопках, не оставались в долгу — после отбоя бегали в деревню, покупали самогон.

За неимением иных новостей, тиснули две статьи в местных малотиражках. На одну статейку внимание обратили и перепечатали в газете областной. Глобализация дала о себе знать — очень скоро в районе раскопок появились сначала какие-то местные странные люди с замашками махновцев. Затем из чертовски далекой Германии прилетели представители ветеранских организацией.

Квартировали гости в ближайшей деревне. Выглядели ветхо, но старались казаться бодрыми, на условия не жаловались. Даже, напротив, были рады, что со времен их молодости так мало поменялось. Как шестьдесят лет назад хлебали воду из ведра, требовали, как в старом анекдоте, «млеко» и «яйки». Но теперь за них расплачивались щедро, словно платили по долгам полувековой давности.

В местном колхозе, символично названом «Победа», из дранки сколачивали маленькие гробики — в них как раз помещалось то, что осталось от солдат вермахта. Кости, немного железа, может быть кусочек истлевшей ткани. Бывали и иные трофеи — раз рядом с солдатом нашли непочатую бутылку шнапса.

В рощице поставили иную палатку — принадлежала она все тем же странным, но будто бы местным. Возле палатки ровно гудела маленькая корейская дизель-электростанция, которая давала напряжение на самое необходимое, а именно, переносной компьютер и телефон. Когда отрывали очередной череп, извлекали очередной жетон, его содержимое скоро становилось известным в палатке за ограждением. Проходило еще минут пятнадцать, двадцать и одним безымянным солдатом становилось меньше — он обрастал именем, биографией, часто и родственниками.

Да что там, тут же начали приходить запросы на перезахоронение.

Оставалось только делать хорошую мину при плохой игре, дескать, именно этим они тут и занимаются.

Историки-анархисты порой приносили в лагерь свои распечатки — ряды званий, фамилий, годов рождения, дат смерти.

В один день в этом списке появилась странно знакомая фамилия. Макс обвел ее карандашом, подал лист Игорю.

— Что-то напоминает…

Фельдфебель Пауль Эле. Родился в Дюссельдорфе… Да, действительно, что-то напоминает. Но что именно?

— Вспомнил… — наконец проговорил Игорь. — Кажется, вспомнил.

Он подошел к столу, достал папку, извлек из нее бумаги, перебрал листы. Кивнул — есть такое. Подал страницу Максу.

Фельдфебель Пауль Эле упоминался в ином документе, который у них был чуть не с самого начала. Сверили иные данные — все совпадало. Это был радист, один из пяти тех самых танкистов, которые перехватили у итальянца золото. Верней, якобы перехватили.

Долго молчали, боясь выразить мысль, которая была в голове у обоих.

— Получается, что все это зря… — наконец, проговорил Игорь. — Выходит в шифровке было просто место, где похоронили товарища…

— А золото?..

— Либо его изначально не было, либо это должна быть абсолютно другая шифровка.

— И что будем делать?..

— А что делать? Пусть роют дальше. В общем-то, уже и немного осталось. Как говорится: собаки лают, караван идет. Уже практически ушел весь. А мы будем считать дело закрытым.

Они не уехали сразу. Решили остаться еще на пару дней, ибо по возвращению в столицу наверняка ждала их новая работа.

И однажды, когда день близился уже к вечеру, на пороге появился один рядовой:

— Там какая-то старуха. Просится к главным. Прикажете пустить?

Подполковник посмотрел на Макса. Тот едва заметно кивнул — а какая разница. Все равно скучно.

— Впускайте.

Действительно, почти сразу в палатку вошла старушка.

— Можна? — спросил она.

— Можна, можна. Заходите…

Пока она шла к столу, удалось рассмотреть ее лучше. Была она, вероятно, моложе приехавших немцев. Вообще, на этих землях в таком возрасте обычно не живут.

Когда здесь грохотала война, ей было, вероятно, лет пять, десять.

Пройдя путь от входа до стола, где сидели все трое, где-то на половину она остановилась. В ее руках были объемные сумки. Казалось, словно эта бабушка только что с базара, где купила провиант на всю семью и еще что-то соседям.

— Мда? — спросил Макс.

— Вы тут главный?

— Положим, что так.

Старушка проделала остаток пути к столу, поставила сумки на пол и из них стала выгружать многочисленные банки:

— Это вот вам сметанка. Это молочко. Это варенье к чаю… Сальца опять же… Колбаса домашняя.

— А что, собственно происходит?

— Мы тут решили, — ответила старушка. — Гостинец собрать. За труды за ваши.

— За труды? — переспросил Игорь.

— Ну как же? Вы же нас от немцев, наконец-то, освободили.

Макс подумал — от каких? Сначала на ум пришли те самые старики, что в деревне. Но бабушка смотрела в сторону могил.

— Плохие они или хорошие, да только нехорошо им вот так в нашей земле лежать-то, да еще и без крестов, не хорошо.

Как и всякий служака, подполковник не отличался хорошими манерами. Он достал нож, стал резать хлеб, колбасу. Впрочем, кивнул Максу, Игорю и бабульке:

— Угощайтесь.

Но кроме него никто к гостинцу не прикоснулся.

— Так что, — улыбаясь, спросил Макс, — в следующем году засеете поле? Заколосится зерно или что там еще? Буряк?..

Бабушка покачала головой:

— Покамест нет. Там земля пропитана смертью на сажень, на много лет. Теперь она уходить будет потихоньку. Может, когда и уйдет. А не уйдет — сделаем здесь свое кладбище.

— Так какая разница тогда? Что так кладбище было, что этак будет?..

— Есть разница. Это будет наше кладбище, на нашей земле. Каждый должен быть на своем месте. Даже после смерти.

И достаточно об этом…