Страница 51 из 53
— Выполняйте приказ! — рявкнул первый секретарь, и, поскольку директор завода тотчас встал и вышел, бугаи не поняли, кто адресат команды…
Василий Панкратьевич и сам ничего не понял, только вечером удивился, что дочь с ним не разговаривает и не выходит из комнаты, но приписал ее неразговорчивость совсем другой обиде…
Сначала Аркадий получил письмо от Победы, где черным по белому стоял день свадьбы, и показал Чекрыжникову.
— Ваше дело — добыть мне увольнительную или отпуск, — сказал Аркадий.
— А я тут при чем? — спросил капитан.
— Вы разве не хотите погулять на свадьбе? — спросил Аркадий.
— Очень хочу, даже во сне вижу, — сознался Чекрыжников. — Но я бы предпочел гулять в роли жениха.
— Жениху много пить нельзя. Соглашайтесь на роль посаженого отца!
Капитан пораскинул мозгами и охотно согласился. А потом Аркадий получил письмо от Победы, где сообщалось о смерти Макара Евграфовича и похоронах, которые взяли на себя Чищенный и Воронья принцесса. «Отец дал нам много денег, — писала Победа, — и я сначала не брала, но потом решила, что не взять — выйдет еще хуже, чем взять. Может, отец раскаивается и по-человечески жалеет Макара Евграфовича не меньше нашего, но сказать вслух стесняется? У коммунистов так бывает, потому они и народ особенный… Только могильщики ни за какие деньги, ни за любые коврижки, ни по чьему приказу не согласились долбить промерзший грунт, поэтому ковыряли Чищенный и Никита Чертиков, а мы с Вороньей принцессой носили им кофе в термосе… ЖЭК выделила автобус для похорон и двух дворников, потому что Чищенный, Чертиков и Леня не донесли бы гроб, вернее, донесли бы с надрывом, а Простофил хоть и согласился встать четвертым за водку, но не пришел и напился с кем-то в другом месте».
Аркадий тоже почувствовал себя виноватым в отношении к глубокому старику. Последний год в армии, вспоминая споры с Макаром Евграфовичем, Аркадий уже находил их смешными и бестолковыми. Во всяком случае больше подобную ерунду он обсуждать не собирался и убеждал себя так: «Нет слов, Макар Евграфович — очень хороший человек, но я его уже перерос. Мне теперь нужен очень хороший человек другого уровня развития». И вот только после его смерти подумал: «А может, Макар Евграфович мне поддавался? Может, он всем поддавался? Как опытный учитель, открывая суть постепенно и делая вид, что ученик дошел сам до желаемой сути и уже пора ему двинуть дальше?.. Я, наверное, сильно обидел его в последнюю встречу, когда сказал, что ничего не добьюсь в жизни, если повсюду, по его совету, буду демонстрировать свою ученость, что с анекдотом про Чапаева или Штирлица на устах сорвешь больше ученых степеней, чем с цитатой из Платона в оригинале, от которой непосвященный в разум только растеряется: ему и стыдно и обидно за бесцельно прожитые, и виду подать нельзя. Шибко грамотные этой стране не нужны, в ней только серость коммунально уживается: активисты, крысы и голуби… Один стоит с утра до вечера за куриными потрохами, другой пробивает чек в кассе, третий в очереди пишет труд о затылках, четвертый трется от безделья и за компанию… Но как же их всех угораздило в одну очередь? — вот чего никак не пойму».
И так Аркадию стало тошно на душе, что он ушел от людей на поле полевых штабов и до темноты сидел одиноко в кустах. «Никому я не нужен теперь в этом мире, кроме Победы, никто меня не ждет и помогать не будет хоть советом, — думал он чуть не плача. — Странно ведь, что все мы, входящие в эту жизнь, никому не потребны по одиночке. Нас принимают только толпой. Этакая утрамбованная друг другом масса взрослых объявляет призыв совершеннолетних в редеющую массу! Я тебя породил, я тебя и призову для твоего же блага, которое ты оценишь к старости. Комиссуются лишь малолетние преступники, сумасшедшие и гомики… Но я-то считаю себя нормальным!.. Впрочем, все психи считают себя нормальными… Но меня-то медкомиссия признала годным!.. Впрочем, у нее план по валу. Что же мне решить? Умственно деградировать до капитана Чекрыжникова и Девятка яиц? Но на фиг я такой нужен Победе? Или до конца жизни доказывать на каждом углу, как я всем необходим, как без меня всем будет плохо?.. Что ж предпринять-то в самом деле? Уже ломятся на посадку сопляки, улетающие вдаль, прилетающие вблизь, «в этот край таежный», а я все решаю в очереди, какой рейс лучше. Потому и решаю, что видел: эти погибнут на взлете, эти споют дружно, может, и спляшут под крылом самолета, а эти сделают главное — не постареют сердцем, — но мозги им вытрясут в полетной болтанке…» — тут он вытер сопли, которые уже потекли за воротник от долгого сидения в кустах, и решил еще думать и гадать о себе в более теплом месте.
Победе он задал вопрос в письменном виде и с экономией слов: «Как погиб Макар Евграфович: переходя улицу на красный или желтый свет?»
Победа прочитала и ничего не поняла.
— Какая разница! — удивилась, потому что голова ее была полна совсем другим.
Тракторович уже на правах жениха поселился в каморке домработницы — обихоженном стенном шкафу — и преследовал Победу воздушными поцелуями по всей квартирной площади. Бедная девушка оказалась до того непристроенной в отчем доме, что запиралась в туалете и роняла слезы в унитаз, всхлипывая отчетливо и сознательно, когда Кустым пугал ее, засунув губы под дверь, страстными абдумбадратами. Изредка подходил к двери и Василий Панкратьевич.
— Как свадьбу прикажешь готовить, дочка? — спрашивал он в щель.
— Как похороны, — ревела Победа в унитаз.
Чугунов махал на нее рукой и, не теряя времени, с места обучал желаемого зятя партийной лексике и объяснял употребляемые коммунистами прибаутки.
— Ну-ка, Тракторович, — предлагал он. — Вылез ты на трибуну с отчетным докладом, а тебе из зала кричат. «Короче, Склифосовский!» — как поймешь?
Кустым, ворочая русскими словами, объяснял кое-как, что Склифосовский — сердобольная бабушка, много причитающая по каждому поводу и в пустоту. У него на родине живет такая, только зовут ее по-другому. — А вот и неправильно! — ликовал Чугунов, хотя расстраивался. — Склифосовский был чересчур осторожный хирург и всегда норовил оттяпать от руки или головы самую капельку, а студенты и ассистенты — народ безжалостный — гудели, чтобы он отхватил покороче, побольше, до плеча или шеи. Уловил суть?.. Опять не уловил, — сокрушался Чугунов. — Критики ты должен в выступление добавить. Сразить врага ядреным словом! Ну-ка, обругай меня грамотно ревизионистом, как вчера разучивали…
Когда Победе надоедало лить слезы или кто-нибудь из домашних активно домогался унитаза, она выходила и спрашивала отца: скоро ли свадьба? — добавляя, как непременное условие, что в последний путь до загса пойдет одна и никаких родственников, ничьих пап-мам рядом не потерпит. В лучшем случае исключение составит Кустым, и то она еще подумает, нужно ли?
Однажды Чугунов ответил, что осталось семь дней и платье пора мерить.
— Сегодня же Сени выходит замуж за Леню, а Девяток яиц женится на Чертокозе! — вспомнила Победа
— Сиди от греха в туалете, — решил Чугунов. — Я чувствую, ты готовишь какой-то фортель, — и на глазах дочери порвал письмо Аркадия, которое прихватил из почтового ящика.
— Во-первых, я — свидетельница со стороны невест, а во-вторых, я приглашена с Кустымом, Трофимом и Дулембой, — ответила Победа.
Чугунов дал ей подарки из сундука, в котором держал склад подарков на все случаи жизни, и, как всегда, укатил в горком срочно и неотложно…
На свадьбе она сидела задумчивая и как мышка, ни с кем не танцевала, отвечая односложно:
— У меня жених строгий…
— Мне жених не разрешает…
— Жениха спрашивайте, а я — человек подневольный.
Кабаев сиял от таких ответов, как новый пятак, а Победа темнела лицом, как пятак, которым прикрыли глаз покойника. Но в конце концов она собралась с духом, втихомолку обговорила свои козни и замыслы с кем надо и, когда одна невеста заявила, что оставила в паспорте девичью фамилию, не найдя смысла менять одного черта на другого, и Девяток яиц рассказал, что в «Булочной» теперь откликается на Черствого батона, а Леня поднял бокал за то, что он больше не Юра и не Константин, споткнувшись на имени Константин, ушла с Кабаевым почти веселая, даже взяла навязанного жениха под руку, догадываясь, какой сюрприз ждет их дома после Лениного тоста.