Страница 49 из 53
— Смотри, кому доверяют!
— Да, — согласился Червивин, — расту помаленьку.
— Слушай, а буфет там какой?..
На всякий случай Червивин попался на глаза первому секретарю, получил ни к селу ни к городу выговор и обещал тут же исправиться. Главный комсомолец района ему поверил и даже руку пожал. «Пронесло!» — обрадовался Червивин и побежал в туалет. А на следующий день он уже носился с мыслью о мести. Но виноват-то во всем был он, а самому себе мстить не хотелось, и так натерпелся разного. Поэтому в жертвы сын эпохи выбрал инструктора, который напророчил Андрею и вечное поселение в Куросмыслове, и Победу, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. Инструктору Червивин дал, как Иванушке-дурачку, три невыполнимых поручения, думая после трех выговоров спровадить его в пионервожатые средней школы, а Победе Андрей решил нагадить партийной свадьбой с Тракторовичем, который представлялся ему неполноценным супругом и недееспособным коммунистом из-за узких глаз, совершенно не подозревая, насколько эта свадьба уже проиграна в мозгах Чугунова и излишня помощь. Итак, он вызвал в райком секретаря факультета Кабаева под надуманным предлогом провести совместное спортивное мероприятие и крепко подружиться коллективами, а сам полез в личную жизнь Кабаева с расспросами.
— Скоро загс пойду, молодая жена дом поведу, абдумбадрат говорить буду, — поведал откровенный Тракторович. — Москва поселюсь, ученый стану.
Сын эпохи чуть-чуть притворился полным козлом (больше не требовалось) и спросил:
— А кто жена-то?
— Дочь большого человека, — двусмысленно ответил Кустым. — По-русски — шишка, а у нас кланяются.
— Может, тебе помощь нужна? — спросил Червивин. — Я всегда рад помочь товарищу в беде. Хочешь, в загс с вами схожу, чтобы там ничего не напутали?
Тракторович решил, что его держат за идиота, которого любой облапошит, даже не желая того, обиделся и помощь отверг.
— Дулемба пойдет: у него пять жен, он все знает.
— Дулемба знает все, кроме советской действительности. Смотри, будешь локти кусать без меня, — напророчил Червивин и подумал: «Ладно, подождем удобного случая и подберемся с другой стороны к Победе…»
А Кустым с фруктами и цветами поспешил в богатый дом Чугуновых, чтобы самому стать еще богаче и взять в жены красавицу — единственное искусство, в произведении которого Василий Панкратьевич принял бессознательное участие. Сделай он то же самое умышленно, Победа родилась бы со слабо выраженными половыми признаками, как идейно выдержанный экспонат выставки соцреализма
Чугунов уже не довольствовался табуреткой в коридоре и выходил встречать желанного Тракторовича на лестничную клетку, где сразу торопил со свадьбой, так как последние месяцы Победа симулировала неизвестные женские болезни, которые для Василия Панкратьевича были вариациями мужского насморка и стремлением опорочить перед Кустымом организм засватанной. Но Победа лишь хотела уйти в академический отпуск, чтобы потом уйти в декрет и оказаться с Аркадием на одном курсе.
Чугунов взял Кустыма и Победу за руки и сказал:
— Подавайте, дети мои, заявление прямо сейчас.
— Я больна, — ответила Победа, — и с нетерпением жду выздоровления. А прямо сейчас я чувствую себя хуже Катерины Ивановны, которая сказала: «Уездили клячу», — и умерла в расцвете лет.
— Разве вид суженого не прибавляет тебе сил? — спросил Василий Панкратьевич.
— У меня от суженых в глазах рябит, — ответила Победа
— Тогда тебя отвезут на моей машине, — решил первый секретарь.
— А может, я еще в девках посижу? — спросила на всякий случай Победа
— Сказал бы я тебе! — сказал Василий Панкратьевич, намекая на прошлую связь с Аркадием, и посмотрел дочери в глаза, намекая, что за прошлую связь еще придется выслушать от Кустыма.
— А если он меня зарежет? — спросила Победа, намекая на Тракторовича.
— Я ему зарежу! — сказал Чугунов, намекая на Аркадия.
— Моя жениться хочет, — сказал Кустым, однозначно намекая на себя.
— Вот и отлично! — сказал Василий Панкратьевич, намекая, что безумно рад, и проводил молодых до машины.
Он и сам рвался ехать, проследить за порядком, но Победа сказала:
— Без тебя обойдемся, уже опытные, — и первый раз Василий Панкратьевич покорился дочери, хотя нутром почувствовал глупость такой покорности.
В машине Кустым полез с приставаниями, и Победа пересела к водителю со словами:
— Хам какой-то, а не жених. Как будто не знает, что взасос я только с кошкой целуюсь.
Кустым застонал от горя и разлуки.
— Надо же! — сказала Победа водителю. — Обычный самец, а страдает по-человечески! — и заплакала, не справившись с чувствами, зашептала про себя: «Ах, Аркадий! Любимый Аркадий! Что натворил ты со стариком глубоким? Зачем возненавидел коммунизм прежде нашей свадьбы? Видишь, что из этого вышло! Не тебе, а самцам достаются партийные дочки!.. Обнимались с тобой мы напрасно и ласкали друг друга без пользы, я в любви тебе признавалась — а лучше не стало, ты в любви мне клялся — а что толку? Зря вкушали с тобой мы от слов любовных, зря служил нам Эрот на лужайке, среди трав целовались, как глупые дети, глупость вместо детей и вышла. Как добычу, тащит меня под венец коршун, абдумбадратами опутал, проклятый, мое счастье с тобою, Аркадий, он истопчет себе на потеху».
У регистрационного столика Победа вытерла слезы насухо и решила действовать хитростью. Забрав бланк заявления и две анкеты, она подсела к удрученному и нецелованному Кустыму и спросила:
— Ты по-русски читать умеешь?
— Моя плохо, — признался Кабаев.
— Как же ты экзамены сдаешь?
— Преподаватель мало-мало понимай, а я Ленина понимай, рабочий класс понимай, марксизм тоже чувствуй.
— Врешь ты все. Специально дурачком прикидываешься, чтобы спрашивали поменьше, — сказала Победа.
— Ага, — сознался Тракторович. — Я на всех экзаменах так говорить: съезд партии бир сум принципиальные установки уш сом революционно-созидательных свершений он манат в экономическо-политическо-идеологической политике бисту панч сум, — и уходить сразу.
— Ладно, неграмотный, распишись вот здесь и вот здесь, а остальное я заполню как надо.
Кустым черканул родные фигулины, не гадая о подвохе.
— А теперь иди в общежитие и жди два месяца в своей комнате.
— Моя твоя целовать, на руках носить, цветы покупать! — возмутился Кабаев.
— Моя дела есть, — сказала Победа. — Твоя дела нет.
— Я Василий-бай Панкратьевич иду, твоя жаловаться буду, — погрозил пальцем Тракторович.
— А ну убери палец в карман! — стукнула кулаком Победа — И вали отсюда, пока я не передумала!
— У-у-ух, какой абдумбадрат упрямый! Совсем осел! — сказал Кабаев, но ушел послушно.
В одиночестве Победа совершила несколькими росчерками черное дело для степного коммуниста и пошла к Макару Евграфовичу, который уже взял опекунство над Вороньей принцессой, прописал на своей площади и за это ждал со дня на день «черной метки» от соседей в кастрюле с супом или в котлете. Но Победа шла не поздравлять юную москвичку, до которой ей никакого дела не было, а попытаться с помощью старика выйти из свадебной игры победительницей. План у нее был, даже два плана, даже три, но лучше был бы один без вариантов поражения. «Плохо, конечно, — думала она, — что я заставляю глубокого старика изгаляться и врать, но вопрос идет о жизни, и испорченной жизни, а тут не до рассуждений типа: «Крошка сын пришел к отцу…»
Вечером она набросала письмо, в котором сообщила Аркадию день бракосочетания и двух свидетелей: со стороны невесты — Сени, со стороны жениха — кто подвернется…
Как крупный ответственный работник, чуткий к слухам и намекам в «Правде», Чугунов разумел, что наступивший год — последний в его карьере: система, барахлившая еще в мозгах конструкторов, требовала замен в механизме, списания деталей-перестарков (в том числе детали «Чугунов. ГОСТ КПСС-№ 00135023») и нового наладчика, потому что три последних только приезжали к агрегату, поглядывали, как система шевелится, и ждали в укромном месте, когда их унесут на вечный покой.