Легенда о Вавилоне

Однако в дальнейшем, параллельно с установлением новой официальной религиозной доктрины и экклесиастической версии иудейской истории, потребовалось немного облагообразить фигуру пророка, привести ее к общему знаменателю. Это выразилось в колоссальном количестве исправлений и подчисток, содержащихся в Книге Иеремии[448]. Аморфность и не вполне удачная организация текста происходят от необходимости сделать Иеремию верным последователем жреческой «генеральной линии». Возможно, в конце VI–V в. до н.э. были частично утрачены ранние произведения Иеремии, как нечто ненужное и не укладывавшееся в новую стройную историко-философскую систему. И все равно не получилось подстричь пророка под общую гребенку!

При этом ни у кого вовсе не было желания принизить образ нашего героя, наоборот, в тот период впервые возникают параллели между Иеремией и Моисеем[449]. С именем Иеремии начинает связываться и сама концепция «пророческого служения». Возникает и духовно-генеалогическая линия величайших пророков израильских — Моисей-Илия-Иеремия. Иеремия становится одним из главнейших деятелей Священной Истории и единственным из них, о котором не существует сверхъестественных легенд: даже в фольклорной памяти Иеремия остался просто человеком!

Вспомним, что именно за Илию или Иеремию принимали Спасителя и ранние христиане. Сравнение более чем лестное для человека, многократно осмеянного и униженного современниками — ведь в обществе Моисея и Илии Апостолы видели самого Иисуса!{122} Воздействие Иеремии ощутимо и в собственно христианской традиции: его образ возникает в предсказаниях о предстоящем разрушении Храма и Иерусалима, Иеремию цитирует Иисус, изгоняя торгующих из Дома Божьего{123}. И, главное, нет ли отзвука отчаяния Иеремии в самом страшном крике потерянной надежды, содержащемся в христианских священных книгах: «В девятом часу возопил Иисус громким голосом: “Элои, Элои! ламма савахфани?” что значит: “Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?”»[450]

В дальнейшем образ Иеремии не раз представал перед людьми, которых неведомая сила толкала на духовную борьбу — всегда тяжелую и часто обреченную. Вся последующая традиция пророчества в том смысле, в каком мы понимаем это слово: от мучеников давних времен до людей, с одной лишь мыслью в руках шедших на власть имущих в невероятно жестоком XX веке, восходит к Иеремии. Пророк не остался ни собственностью иудаизма, ни даже христианства, хотя в словах одного из его главнейших реформаторов: «Ich stehe hier, Ich ka

Закончим рассказ о пророке следующим апокрифом. Как мы помним, сдавшись римлянам, Иосиф Флавий участвовал в осаде Иерусалима уже на стороне империи, работая по ведомству пропаганды и агитации. В частности, он переводил обращенную к восставшим речь будущего императора Тита, но главным образом ежедневно выходил под стены города и призывал упрямцев сдаваться. Делал он это столь активно, что однажды даже забылся и подошел слишком близко к ограждениям, в результате чего получил удар камнем в голову[452]. Иосиф, впрочем, оказался парнем крепким — он пришел в чувство и опять принялся за свое. Как к этому относились осажденные, видно из вышеприведенной истории. Поэтому весьма маловероятно, что они позволили Иосифу обратиться к ним с многостраничной речью, которую он позже включил в свою бессмертную «Иудейскую войну». Речь эта, скорее всего, есть плод долгих и тяжелых раздумий Иосифа, его попытка оправдаться и перед собой, и перед соплеменниками, и перед потомками[453].

Сей политико-философский дискурс изобилует многочисленными историческими примерами. В частности, Иосиф напоминает непримиримым мятежникам о том, что даже не отличавшиеся праведностью царь и народ иудейский времени первого падения Иерусалима «не причинили никакого вреда Иеремии, кричавшему, что это они своими прегрешениями против Бога вызвали на себя Его гнев и что все они будут взяты в плен, если не сдадут города вавилонянам. А вы? Не говоря уж о том, что вы совершили в городе, — ведь у меня недостало бы сил изложить все учиненные вами беззакония, — вы поносите и забрасываете камнями меня, пришедшего говорить о вашем же спасении»{124}. Дело здесь не в том, что Иосиф чуть нескромно сравнивает себя с великим пророком, и не в еще одной ссылке на последнего[454], и даже не в легких исторических погрешностях, допускаемых нашим агитатором. Гораздо значимей пережившая века концепция того, что Бог должен быть на стороне евреев, а если это не так, то, значит, они согрешили против Него[455]. Господь, а не оружие есть «единственный союзник» израильтян. И, более того, «еще ни разу наши предки не добились чего бы то ни было силой оружия, и еще ни разу Бог, к которому они, пренебрегая силой, обращали свои молитвы, не подводил их»{125}.

Данная мысль Иосифа заслуживает внимания. Не в оружии сила, а в обращении к Господу, или, добавим для людей иных убеждений, в обращении к миру духовному. Только там может быть одержана истинная победа. И для одной ли древнееврейской истории верно указанное замечание? Не со времени ли Иеремии подобные мысли начинают посещать даже очень материалистически настроенных людей? Не к его ли образу они восходят? Поэтому к первой и оттого самой важной из данных побед, одержанной спустя всего несколько десятилетий после падения и разрушения Иерусалима, мы сейчас перейдем. Место действия, конечно же, Вавилон.

ФИКСАЦИЯ МИФА

Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!

Гибель Иудеи должна была стать страшным ударом для депортированной еврейской интеллектуальной элиты, тем более сильным, что эту группу составляли не просто истые патриоты, но и искренне верующие люди. Падение Иудеи в соответствии с тогдашними понятиями должно было означать поражение Бога Израильского. Полностью перевернулась не только внешняя жизнь этих талантливых и образованных людей, но и их духовные воззрения подверглись полной переоценке. Ни оставшиеся в Иудее, ни те, кто вопреки предостережениям Иеремии эмигрировали в Египет, не оставили культурного следа в мировой истории. Сделать это выпало на долю вавилонской диаспоры.

Потому ли, что в ее составе были самые лучшие, самые изобретательные, самые верующие? Нет ли указаний на то, что прямое соприкосновение с шумеро-аккадской цивилизацией стало источником, освежившим еврейскую религиозную философию, дав ей возможность переоткрыть самое себя?

Эту теологическую революцию традиция связывает с именем пророка Иезекииля (Йехезке'ела), молодого священника, который в 598 г. до н.э. попал в первую группу депортированных в Месопотамию иудеев. Иезекииль в течение некоторого времени занимал главенствующее положение в религиозном мире диаспоры, по крайней мере, сохранились сведения о том, что старейшины приходили к нему за советом{126}. Больше о жизни пророка почти ничего не известно, а время его служения определяется только из текста Книги Иезекииля: 593–571 гг. до н.э. Однако не подлежит сомнению решающее воздействие его идей на иудаизм нового образца. Концепция Иезекииля была необычна, но в целом очень стройна. Бог, говорил он, вовсе не оставил евреев, а строго наказал их за многочисленные прегрешения. Наказание это полностью заслуженно, но не будет продолжаться вечно, если народ вернется к Господу. С теологической точки зрения, принципиально необычным событием стал факт видений Иезекииля — до того Господь являлся к пророкам только на земле Израильской. Образный ряд видений также был нов и впечатляющ. Эти знамения и вытекавшая из них новая концепция религиозной истории: народ, нарушивший завет с Господом, наказывается за это нарушение — и являются главным вкладом Иезекииля в Священную Историю[456].

448

Считается, что следов редакторской правки в Книге Иеремии больше, чем во всех остальных пророческих книгах.

449

Например, 40 лет служения Иеремии и 40 лет блуждания по пустыне. Призвание Иеремии на служение Господу тоже излагается в тех же словах, что и в отношении Моисея: ср. Иер. 1:4–19 и Исх. 4:1–12.

450

Map. 15:34, см. также Мат. 27:46. Эти слова в евангельском тексте приведены не на греческом и не на иврите, а на родном для Иисуса галилейско-арамейском наречии: «Элои, элои, лема сабахтани?» При этом Мат. 27:46 дает не «Элои», а «Или», т. е. имя Божие звучит в еврейской форме. «Некоторые из стоявших тут услышавши говорили: вот, Илию зовет» (Map. 15:35, см. также Мат. 27:47). С. С. Аверинцев указывает: «Расслышать по ошибке “Боже мой” как имя Илия легче при том звучании, которое дается» в Евангелии от Матфея (Аверинцев С. С. Переводы: Евангелия. Книга Иова. Псалмы. С. 298). Однако был ли предсмертный крик Спасителя достаточно разборчив для каких-либо филологических заключений? Не встрепенулись ли, услышав изможденного Иисуса, вольные и невольные зрители казни, не стали ли переспрашивать друг друга, кто и что услышал? Тем более что Марк, согласно церковной традиции, писал со слов ап. Петра, а евангелист Матфей, которого часто идентифицируют с призванным Иисусом на служение мытарем (Мат. 9:9; в Map. 2:14 и Лук. 5:27 пошедший за Христом сборщик податей назван Левием), тоже при казни не присутствовал. Напомним, что здесь воспроизводится часть 2-го стиха 21-го псалма (в масорстском тексте — псалом 22), одного из наиболее поразительных текстов Псалтири, которому посвящена обильная богословская и научная литература. Полный текст стиха: «Боже мой! Боже мой! Для чего ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего». Традиционная точка зрения полагает, что Пс. 21 пророчествует о страстях Христовых. Принимавший ее С. С. Аверинцев считал, что евангелистом имеется в виду «чтение Христом на кресте псалма 21/22 в полном объеме» (Там же. С. 298, 457). Однако иные вдумчивые комментаторы предпочитают говорить о «цитировании» Иисусом указанного псалма (подробный анализ: LaCocque A. «Mon Dicu, mon Dieu, pourquoi m’as-tu abando

451

«На том стою, и не могу иначе» (нем.) — слова, произнесенные Лютером перед императорским судом в ответ на требование отречения.

452

Будучи поставлена в известность о данном событии, мать Иосифа, согласно еврейской версии, возрадовалась тому, что одним предателем на земле стало меньше.

453

Вряд ли Иосифу могла прийти в голову идея оправдаться перед Всевышним, потому что Тот знал всю его подноготную и давно принял соответствующее решение, о котором мы не можем догадываться.

454

У Иосифа есть несколько «цитат» из Иеремии, остальные относятся к разрушению Храма и некоторым особенным знамениям.

455

Историки считают, что наиболее древний след концепции божественного возмездия, который нам известен, принадлежит хеттской историографии ок. 1300 г. до н.э. (см.: Ассман Я. Указ. соч. С. 254–263).

456

Видения Иезекииля не имеют ничего общего ни с какими иными пассажами Ветхого Завета; их уникальность часто обсуждается комментаторами. Навеянные ими образы использовал в своем сочинении автор уже новозаветный — человек, придавший легенде о Вавилоне известный нам современный вид. Но не будем забегать вперед.