Страница 38 из 45
Еще четыре года борьбы – и сенаторы уступят натиску Лициния и Секстия. Примирение римских сословий будет отмечено воздвижением храма Согласия в тот гоп, когда юный Аристотель прибудет в Афины, чтобы учиться у Платона греческой мудрости. К сожалению, новорожденная политическая мудрость римлян останется не замечена Аристотелем и его практичным учеником Александром Македонским. Но сами римляне оценят законодательную мудрость своих предков еше позже и только благодаря мудрости очередного ученого грека Полибия…
А пока римляне решают дома свои гражданские проблемы, на Сицилии столкнулись главные соперники Римской Демократии – Греческая Монархия и Финикийская Аристократия. Первую воплощает тиран Дионисий Сиракузский, вторую – совет старейшин Карфагена. Борьба этих сил за контроль над житницами и торговыми портами Сицилии тянется давно. Греки составляют большинство жителей острова: если бы Дионисий сумел воодушевить эллинов защитой отчизны от иноверного врага, он, наверное, выиграл бы войну, изгнал бы карфагенян в Африку, но стареющий Дионисий не в силах этого сделать. Закончить борьбу почетным миром удастся лишь его сыну. Новое равновесие прежних сил на Сицилии продлится еще целый век, пока в давний спор островитян не вмешается Римская республика…
Перенесемся теперь на другой край Евразии, в Поднебесную ойкумену Тянь Ся. Она во многом напоминает Средиземноморье с одной разницей: здесь нет внутреннего моря, а есть только великие реки – Хуанхэ и Янцзы. Этот простой факт вызвал важное экологическое различие двух главных ойкумен Земли.
На Дальнем Востоке легкость и интенсивность общения между племенами, княжествами и городами всегда была гораздо ниже, чем на Дальнем Западе.
Это не замедлило прогресс научной мысли и поток технических изобретений, но социальная динамика Тянь Ся не могла угнаться за бурным прогрессом Эллады. Например, в эпоху греко-персидских войн среди сотен греческих полисов лишь десятки сохранили натуральное хозяйство, а серьезный политический вес среди них имела только Спарта, подчинившая плодородную Мессению. Напротив, торговые полисы, подобные Коринфу, составляли в Элладе большинство и численно, и в плане экономики. В Тянь Ся ситуация обратная; оттого урбанизация здесь идет не по пути почкования независимых полисов, а через столицы многочисленных княжеств.
В итоге большинство китайских царств IV века до новой эры больше похоже на Спарту или Фивы; аналоги Коринфа и Афин не играют ведущей роли в политике, хотя они интенсивно плодят научную и политическую интеллигенцию.
В Тянь Ся много безработных Платонов и Аристотелей, кочующих из одного царства в другое в поисках достойного владыки или честного народа.
Оттого здесь нередко удаются опыты такого рода, какой не удался Платону на Сицилии.
В юго-западном царстве Чу ровесник Платона У Ци нашел благодарного слушателя в лице владыки Дао-вана. В 383 году тот назначил пришельца министром, и начались великие реформы. Новый хозяин ограничил права наследственной знати, стал выдвигать способных и преданных людей из низов общества. Большую часть знати переселили на целинные земли; их вотчины отобрали в казну. Напротив, старейшинам сельских общин вновь открылся путь диалога с царем и его советниками.
Итог такой реформы легко угадать: в царстве Чу начался экономический подъем и закипели политические страсти.
Но вскоре Дао-ван умер; не теряя времени даром, уцелевшие аристократы совершили переворот прямо на похоронах монарха. Министр-реформатор погиб у гроба царя-покровителя; не этой ли участи чудом избежал Платон, когда тиран Дионисий отверг его советы в государственных делах?
Следующий опыт подобного рода назревает в медвежьем углу Поднебесной, на северо-западе, в княжестве Цинь, граничащем со Степью и похожем на Македонию. Здешние правители еше не дерзают принять царский титул «ван». Народ Цинь грубоват, прост и трудолюбив, общинная традиция крепка. Одним словом, идеальное сырье для смелого и хитрого державостроителя. Но прийти такой человек должен извне, как пришел просвещенный У Ци в соседнее царство Чу. О такой карьере мечтает двадцатилетний княжич Гунсунь Ян в просвещенном царстве Вэй. Он умен, упорен и бешено честолюбив. Его учитель давно заметил это и посоветовал вэйскому вану: «Либо привлеките Яна к государственным делам, либо убейте его!» Но ван не решился ни пролить кровь своего бастарда, ни довериться ему, а бросил щуку в реку: Гунсунь Ян отправился в Цинь, чтобы прославиться или погибнуть там.
Будет и то, и другое. После долгих испытаний Ян станет министром недалекого князя Сяо-гуна и за двадцать лет проведет в земле Цинь колоссальную реформу, превращая страну в образцовый военный лагерь вроде Спарты.
Крестьянские общины попадут под контроль чиновников, аристократам же будет объявлено: заслужить награду можно, только занимаясь земледелием, а чтобы избежать наказания, надо отличиться на войне! И пусть на сотню пашуших приходится не более одного грамотея!
Чтобы воплотить этот идеал, Шан Ян (таков его новый титул в Цинь) отдаст все силы искоренению «десяти соблазнов», отвлекающих народ от беззаветного служения Государству. В их число входят конфуцианские ценности: литература и история, музыка и красноречие, человеколюбие и бескорыстие, соблюдение обычаев и почтение к родителям, братский долг и острый ум.
Такова революционная программа перевоспитания целого народа путем направленного законодательства и неустанной слежки за всеми нарушителями законов. Наказанию подвергнется даже наследник престола Цинь; его учитель будет опозорен клеймом на лбу. Но массовая продажа титулов и должностей привлечет к реформе деревенских богачей; тех же, кто не пожелает оставить занятия, не связанные с земледелием и войной, чиновники будут продавать в рабство. Единственное, до чего у Шан Яна не дойдут руки, – это управление новоявленной бюрократией, которая готова отнять у государя реальную власть.
Сам Шан Ян потерпит крах раньше, после первых побед обновленной армии Цинь над войсками царства Вэй. Тогда Сяо-гун умрет, и власть в Цинь перейдет в руки принца, смертельно обиженного Шан Яном. Для спасения своей жизни опальный реформатор поднимет мятеж, будет искать помощи в родном царстве Вэй, но не получит ее и погибнет в бою, а тело его будет четвертовано колесницами выпестованной им циньской армии. Такова обычная участь революционера…
Однако плоды реформ Шан Яна окажутся на диво прочными и заразительными. Новый правитель Цинь примет царский титул Хуэй-ван и продолжит завоевания Шан Яна, постепенно превращая всю Поднебесную в огромную Македонию.
Так – из малого зернышка – начинается рост будущей Китайской империи, которая превзойдет долголетием все прочие державы на Земле.
Одновремен но продолжается расцвет китайской философии. Ею заняты те ученые, которые (подобно Пифагору в Элладе) не нашли себе творческого места в новой державе и потому стараются взглянуть на нее со стороны, с космических высот натурфилософии.
Благо, первый пример такого взгляда подал еще современник Конфуция Лао-цзы.
Теперь от его имени новые грамотеи дополняют и редактируют каноническую книгу «Дао Дэ изин».
В этом названии скрыт вечный вопрос: соотношение объективных природных Законов (Дао) и субъективной либо коллективной Воли (Дэ) тех людей, деятельность которых подчинена природным законам.
Оказывается, что в этих абстрактных терминах можно иногда прогнозировать развитие общества столь же уверенно, как развитие природы. Можно судить о делах людей, подобных Конфуцию или Шан Яну, так же объективно и бесстрастно, как судит опытный земледелец о вероятном паводке на Хуанхэ в нынешнем или будущем году. Так, запрет властей на гуманитарную социологию стимулирует в Поднебесной рождение небывалой еще науки – социофизики. Одна беда: в отличие от Пифагора или Евдокса, китайские философы не умеют облечь нащупанные ими закономерности развития природы или обшества в строгую математическую форму, допускающую точный расчет конкретных примеров эволюции. Математика еще не доросла ло такого уровня нигде на Земле. И не скоро дорастет…