Страница 86 из 127
— В сущности ведь это ужасно, — заметила подвижная Аделаида Николаевна, — весь век возиться с чужими детьми…
— Это просто невозможно, — ответила Катерина Александровна. — Помощницей или классной дамой можно быть только в молодости, когда наши ноги бегают так же хорошо, как детские, когда можно одной усмотреть за десятками детей. С разбитыми ногами, с подслеповатыми глазами, с постоянными недугами, с ослабевшей памятью невозможно идти впереди детей.
— Это правда, это правда, — согласилась Аделаида Николаевна. — Вот почему меня и ужасает вообще участь помощниц и классных дам. Им приходится учить, учить детей, возиться с ними долгие годы, а потом остаться без куска хлеба, если, не удастся выйти замуж или если нет капитала. Я думаю, эта мысль не раз беспокоила и вас.
— Да, я думала об этом, — ответила Катерина Александровна. — Мне ведь могла встретиться необходимость выйти из приюта за непокорность гораздо раньше, чем наступит моя старость… Я для того и учусь, чтобы не быть пойманной врасплох.
— Что же, вы хотите учительницей быть? Ведь это…
— Это то же самое, что быть помощницей или классной дамой, — досказала Катерина Александровна. — Я думаю сделаться акушеркой. При моем уменье шить и вышивать, при возможности давать два-три урока детям труд акушерки будет мне большим подспорьем. Не удастся одно, удастся другое; не удастся другое, удастся третье. Мне кажется, что бедный человек тогда только будет застрахован от нужды, когда он будет в состоянии взяться за каждый труд… Вот у меня брат растет, он в гимназии учится, отлично учится, но меня радуют не столько его успехи в науках, сколько его привычка делать все без помощи других: он рубит дрова, он умеет починить сломавшийся стул, он в последнее время стал учиться сапоги шить и уже умеет подкидывать подметки. К лету я непременно подарю ему верстак, пусть столярничает.
— Ну, вам-то, душа моя, нечего думать о будущем, — промолвила Софья Андреевна. — Вы замуж выйдете; с такими черненькими глазками не сидят долго в девушках.
— Да ведь придется выйти замуж за бедняка, так легче не станет, — ответила Катерина Александровна.
— Почему же непременно за бедняка? Может быть, и богатый жених найдется…
Катерина Александровна рассмеялась.
— Да о чем же мы с ним говорить будем? — весело промолвила она.
— Как о чем? — изумилась Софья Андреевна.
— Он мне будет говорить о музыке и об иноотранных литературах, о балах и театрах, а я буду только глазами хлопать; я ему буду говорить о своем прошлом, о прошлом своей семьи, а он будет зевать от скуки… Совсем не поймем друг друга…
— Так вы, значит, не признаете так называемых неравных браков? — горячо воскликнула Софья Андреевна. — Вы думаете, что мы, женщины образованного общества, не имеем права влюбиться в плебея, что наши братья не имеют права очароваться простой дочерью природы? Это отсталость, душа моя! это проповедовали наши бабушки.
— Я с ними не была знакома, — с улыбкой ответила Катерина Александровна. — Я говорю только за себя и про себя. Я, может быть, и влюбилась бы в богача, в аристократа, но замуж бы вышла только за того, кто ел те же щи и ту же кашу, которыми питалась я. А то ведь вкусы были бы разные с мужем.
— Нет, нет, это все предрассудки! — горячилась Софья Андреевна. — Любовь не знает сословных и имущественных различий!
— Может быть, — согласилась Катерина Александровна. — А я все-таки не могу понять, о чем вы говорили бы в течение всей своей жизни с мужем, если бы влюбились, и вышли замуж за нашего дворника. Право, вы соскучились бы с ним на другой же день, а он соскучился бы с вами накануне. Да вот, например, я: я так привыкла к своему простому супу и куску говядины, что мне пришлось бы держать отдельный стол, если бы я вышла замуж за барина, привыкшего есть…
Катерина Александровна расхохоталась веселым смехом.
— Ну вот, я не знаю даже и названия тех блюд, которые привык есть мой аристократический жених, — промолвила она.
Собеседники засмеялись.
— О, да вы серьезно обдумали этот вопрос, — заметил кузен Софьи Андреевны. — Это недаром. Вероятно, вам уже представлялась необходимость решить его.
Катерина Александровна пожала плечами.
— Не представлялась и не представится, — ответила она.
— Ну, за будущее не ручайтесь!
— Я могу за него ручаться, потому что оно мне известно, — ответила она, слегка покраснев, и поспешила переменить разговор.
Эти споры, эти толки, несмотря на всю свою банальность и поверхностность, заставляли ум молодой девушки работать и делали ее все более и более бойкой. Нередко она выходила победительницей из споров, нередко она замечала, что большинство окружавших ее людей, стоявших выше ее по образованию, далеко уступает ей в здравом смысле, в знании жизни, в определенности стремлений. Это сознание не только льстило ее самолюбию, но и придавало ей энергию, заставляло ее усиленнее и отчетливее определять все свои стремления и цели. Она теперь уже ясно видела, что ее задача заключается в принесении возможно большей пользы воспитанницам приюта и в самообразовании, при помощи которого она может обеспечить свою будущность. Весной она передала свои планы в одном из писем Александру Прохорову. Эти планы привели его в восторг.
«Я знал, что ты выбьешься на прямую дорогу, моя умная, — отвечал он ей. — Я рад, что ты без моей помощи, без моих советов выработала эти планы. Ты можешь гордиться теперь уже одним тем, что ты самостоятельно додумалась до того, до чего не додумывается большинство наших барышень, окруженных учителями и книгами, богатых свободным временем и деньгами. Тебя тревожит только то, что тебе придется долго копить деньги для того, чтобы иметь возможность прослушать курс акушерства. Но в этом случае ты не должна забывать обо мне. Я скоро приду к тебе на помощь, и ты, не кланяясь никому, не занимая ни у кого, пойдешь к осуществлению своих планов. Я думаю поступить в академию, и моих средств достанет тогда для всех нас. Широко жить мы не привыкли, а голодать не придется».
Катерина Александровна весело и с светлыми надеждами смотрела на будущее.
VIII
ИЗМЕНЕНИЯ В СУДЬБЕ НЕКОТОРЫХ ИЗ ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ РОМАНА
Покуда Софья Андреевна осаждала комитет своими проектами, он сам начал принимать довольно странное направление. Все чаще и чаще слышались в нем среди людей, одетых в бархат и украшенных бриллиантами, толки о недостатке средств, все чаще и чаще граф Дмитрий Васильевич высказывал членам, что у него на шее сидят все эти благотворительные затеи, что теперь не такие времена, чтобы бросать тысячи на нищих. Но помимо этих рассуждений в комитете у графа происходили долгие интимные совещания с сыном о филантропических затеях Дарьи Федоровны.
— Мы разорены, мы перебиваемся только при помощи займов, а она все больше и больше тратит на всех этих нищих, — говорил однажды отец, сидя со своим сыном поутру в кабинете. — Этому надо положить конец. Мы стоим над пропастью. Ты знаешь, Алексей, что тебя ждет нищета.
— Ну, я-то женюсь, — ответил Алексей Дмитриевич. — Но твое положение, кажется, непоправимо.
— Непоправимо! непоправимо! — загорячился отец. — Что ты мне об этом говоришь? Нужно, чтобы оно было поправимо; нужно остановить вовремя мать… Ты слышал насчет постройки церкви?
— Слышал, — пожал плечами сын.
— Что же это будет? При приюте выстроят церковь, потом, пожалуй, при богадельне вздумают строить; далее какой-нибудь новый монастырь решатся основать… Ты вспомни, что все это из наших денег. Мы занимаем, мы бьемся с гроша на грош, а она строит храмы… Она просто сумасшедшая!..
Сын пристально взглянул на отца испытующим взглядом.
— Скажи, пожалуйста, отец, — начал он, небрежно играя одноглазкой, — неужели ты это заметил только теперь? Неужели тебе никогда не приходила эта разумная идея прежде?
Дмитрий Васильевич несколько смутился и вопросительно взглянул на сына.
— Какая идея?