Страница 88 из 116
— Колек, не хлюпай воду, а то будет лужа и заведётся гадюка, — сделала она замечание самому меньшему из братьев.
— Какая, балсая? — поинтересовался тот.
— Вот укусит, тогда узнаешь!
— А я её лозиной ка-ак тлесну!
— Это кто тут старших не слушается? — с порога спросил Борис. — Сичас посажу в мешок и отнесу цыганам!
Тамара кинулась к Ваньку, с тревогой и надеждой глядя ему в глаза: — Как там? Почему так поздно? Я с ума схожу!..
— Валерку мама принесла сюда. Он как раз уснул, когда я пришёл…
— Я не про него. У нас были?
— А куда ж мы, по-твоему, ходили? Правда, задержались… Идём, проведу, мама тебе всё и расскажет. А то у нас с Борькой очень срочное дело.
— Ты, Вань, проводи, да недолго! — поддакнул Борис. — А то не успеем.
Никогда ничего не боявшийся, он сейчас трусил разговора с Тамарой. На её попытки узнать хоть что-нибудь отвечал уклончиво: дескать, не волнуйся раньше времени, скоро всё узнаешь. И облегчённо вздохнул, когда та бегом — оставалось два подворья — заспешила по укутываемой вечерними сумерками улице. Подождав, пока свернула в калитку, вернулся в хату, где Вера всё ещё воевала с детворой: уложила всех на просторном топчане, где они продолжали вертухаться, хихикать и пищать.
— Сичас буду гасить лампу, — предупредила, набрасывая поверх них накидку, — Колек, хватит баловаться, а то украдет хока!
Боязнь быть украденным «хокой» у малыша появилась лишь после того, как сестра, постучав в дверь, спросила: «Это кто там стучится с мешком? Уходи, хока, мы уже позакрывали глазки и спим».
— А куда это Борис задевался? — поинтересовался Ванько.
— Послала наносить в кадушку воды. — Управившись, подошла к нему: — 3начит, тамарины дела плохи?
— Хуже некуда!..
— Она, бедная, как сердцем чуяла. Места себе не находила…
— Верчик-Мегерчик, ваше приказание выполнено! — по-военному доложил Борис, войдя и ставя ведро с водой на специальный табурет.
— Потише: дети токо-токо угомонились! — цыкнула на него хозяйка. — Вынеси заодно и из лоханки.
— У нас к тебе дело, — сказал Ванько, когда она, прикрыв дверь, вернулась. — Скоро освободишься?
— Да уже, считай, и управилась. — Вкручиванием фитиля загасила лампу и предложила пройти во двор.
Тускнел закат, и первые звёзды зажглись над рано отходящим ко сну хутором. Свежий ветерок со стороны утратившего былую шумливость лимана делал погоду нелётной для всё ещё многочисленных комаров.
— Говоришь, дело ко мне? — напомнила Вера, сев на завалинку между ребятами.
— Если точней, то просьба. Ты не будешь против, чтоб Тамара с брательником пожили пока у тебя? Покуда всё утихомирится, и мы…
— Можешь причину не объяснять: я с удовольствием! — охотно согласилась она, недослушав. — И веселей будет, и помощь мне, и ночью не боязно.
— А хочешь, сёдни переночую я? — предложил Борис. — Чтоб не так боязно.
— Один раз как-нито обойдусь!
— А если б не Тамара, как бы обходилась? — полюбопытствовал он.
— Если б да кабы… там бы видно было! Клаву бы попросила, — нашлась она.
— И ещё, — продолжил Ванько. — У вас, кажись, есть швейная машинка?
— Есть. Мама хотела променять её на что-нибудь дорогое, чтоб попытаться выкупить папу из концлагеря. Да токо ничего не вышло…
— А ты умеешь на ней шить?
— Так там и уметь нечего. Меня мама и кроить научила, да вот не из чего. А тебе что-то пошить надо?
Борис смекнул, куда клонится разговор: ребята об этом уже как-то толковали.
— А ты хотела б иметь шёлковое платье? — задал он вопрос, показавшийся ей неуместным.
— Охота тебе языком ляскать! — отмахнулась она.
— Я сурьёзно спрашиваю.
— Поиздеваться захотелось!..
— Ты ведь знаешь, как я тебя уважаю! И издеваться никогда не позволю, — не отставал Борис.
— Вот и подари, если уважаешь. У меня шёлкового сроду не было.
— Готового платья, конешно, нет. Но ты сама сошьешь не хуже, чем…
— Отстань! Нашёл, морда, чем шутить!.. — явно обиделась Вера.
— Да нет, он говорит правду, — вступился Ванько. — Я почему и начал об этом разговор. У нас действительно имеется большой кусок шёлка. Целый парашют. Хватит обшить и пацанов, и тебе на платье, и ещё останется.
— Ой, так это Борька не трепится?! — переспросила она обрадованно. — Вот бы мама удивилась и обрадовалась! Наши голопузики совсем обносились.
— И у Тамары платье — сама видела…
— У неё же в этом месяце день рождения! Пятнадцать стукнет. Мы ей первой и сошьем — вот будет подарочек! — словно дитя малое радовалась Вера.
— Ну, значит, договорились, — подвёл итог Ванько. — Иди отдыхай. Ты и вправду не боишься одна?
— А кого? Вора — так у нас красть нечего. Кроме того, на дверях крючки, а ставни на прогонычах.
— Тогда — счастливо оставаться!
Д в е р ь заперта не была, и Ванько зашёл в хату с уверенностью, что здесь уже легли. Но ошибся: из спальни матери через щёлку неплотно прикрытой двери пробивался слабый свет и слышался говор. Проходя к себе, несколько задержался, увидев обеих сидящими на неразобранной кровати. Тамара судорожно, по-детски всхлипывала, а мать, обняв её за плечи и пригорнув, говорила, задумчиво и проникновенно:
— На веку, дочка, всего доводится хлебнуть. А в жизни, к сожалению, больше горя, чем радости. И всё нужно перебороть, пересилить… Тебя вот рано постигло несчастье, но разве тебя одну? Скольким людям принёс горя проклятый германец!.. Слава богу, хоть вы с братиком в живых остались.
— Богу? — гневно вскинула она глаза. — Мама тоже всё ему молилась, а он… Нет никакого бога! Ваш Ваня — вот кому за это спасибо.
— Ну хорошо, пусть будет Ваня… не плачь. Его-то бог вам и послал.
— Нет! — решительно отвергла Тамара вмешательство бога.
— Нет так нет… Успокойся, детка…
Не дослушав, прошёл к себе, разделся и лег.
Последнее время перед сном думалось о Варе. Скоро сорок дней, как её не стало, — вспомнилось и в этот раз. Старые люди, которые верят ещё и в бога, и в загробную жизнь, в этот день поминают покойников. Считается, будто их души прилетают, чтобы проститься с теми, кого любили и с кем расстались. Чушь, конешно. Суеверие. А вот хотелось бы, чтоб её душа прилетела… Повидаться бы, поговорить ещё хотя бы разок, пусть и во сне.
От Вари мысли перекинулись на Тамару. Представил, что творилось в её душе, когда узнала страшную весть… Верно подметил Федя: не позавидуешь. Хотя он, возможно, имел в виду не столько её, сколько того, кто должен будет сказать ей об этом. Но куда ж денешься!.. И у неё боль постепенно утихнет. После самой ненастной ночи обязательно ведь приходит день.
На таких вот мыслях и поборол его сон.
Утром проснулся от прикосновения к лицу и расслышал шёпот:
— Потрепай дядю за ушко, ему пора вставать.
Заметив, что он проснулся, Тамара выпрямилась — на руках у неё был Валера —, говоря извинительно:
— Там тебя Федя спрашивает. У него какое-то важное дело. Хочет, чтоб ты вышел во двор.
— Да? Ну, я щас. Токо оденусь.
Со словами «идём ещё посмотрим, какие у кошечки красивые котятки» они удалились. Вчерашней угнетённости видно не было; в обращении к брату Ванько отметил нежность и спокойную ласковость.
Федя поджидал на лавочке.
— Привет. Что случилось? — обеспокоенно спросил Ванько.
— Важная новость! Только что полицайша жутко голосила, дёргала на себе волосы. И с какой-то тёткой подалась в станицу. О причине догадываешься?
— Тут и гадать нечего! — не удивился приятель. — Насмерть или только ранен?
— Если б был ещё живой, она бы так не убивалась. Аж до нас было слышно. Но я о другом: теперь она вернётся к себе в станицу и может прихватить с собой и Жданку!..
— Ну уж это — дудки!
— Вот и я про то же! — Федя заметно горячился. Они прошли и сели перед скирдёшкой, где и вчера, на куль кукурузной бодылки. — Её нужно вернуть обратно. Если не в обед, то обязательно вечером перехватить по дороге домой и спрятать.