Страница 87 из 116
— Ублюдки! Повесить по-человечески не могут, каты проклятые… Чтоб вас самих так!..
— Идёмте отсюда, — не выдержал Федя, потрясённый зрелищем. — Чокнуться можно…
— Шандарахни одну лимонку в эту шакалью шайку! — прошипел Миша.
— Нельзя. — Ванько тоже стоял бледный, но не терял самообладания. — Могут пострадать невиновные. Да и она ещё, может, живая.
— Её ведь всё одно повесят. Видишь, скоко спешат на помощь!
К виселице устремилось несколько полицаев из числа следивших за порядком. Даже автоматчики повернулись к толпе спиной и сделали по нескольку шагов вперёд.
— Смываемся, — показал Ванько на конных, тоже подъехавших сюда. — Может, оцепления уже нет.
Протискиваясь, услышали сзади возню и истеричные выкрики: «Убивцы! Душегубы прокляти! Пустить!»
— Вы идите, — сказал Ванько, — а я щас… гляну, что там произошло.
А произошло то, что одна из присутствующих, крупного телосложения тётка, у которой наверняка сдали нервы, вырвалась вперёд и, потрясая кулаками, выкрикивая ругательства, тащила в сторону виселицы двух других, помоложе и послабей, пытавшихся удержать её от необдуманных действий. К «дебоширке» уже спешили полицаи.
Смекнув, что и ей не миновать петли, оставшейся незадействованной, Ванько кинулся к ним и едва успел втолкнуть бунтовщицу в расступившуюся и тут же сомкнувшуюся толчею. Но и сам схлопотал прикладом между лопаток.
Тем временем общими усилиями карателям удалось-таки сунуть Клавдию, уже, пожалуй, мёртвую, головой в петлю. Шайка, как выразился о них Миша, отошла в сторону — возможно, чтобы согнанным на «сход» лучше было видно казнённых; одноглазый, руководивший казнью, всё ещё находился с ними.
Обычно не терявший самоконтроля, Ванько в этот раз не сдержался (чему, возможно, поспособствовала и боль от удара прикладом): не думая о последствиях, он свинтил с лимонки колпачок, выдернул кольцо и с силой швырнул гранату в сторону шайки. Проталкиваясь на выход, услышал взрыв и одновременно вопли раненых там, у виселицы. Толпа после этого шарахнулась врассыпную. Оцепление, если оно ещё и оставалось, было наверняка смято. По крайней мере, никто не пытался его задерживать. Федя с Мишей уже поджидали в проулке. Заметив, что он возвращается, скрылись за углом, где и дождались товарища.
— Всё-таки дал им по мозгам! — одобрением встретил его Миша.
— И станичаны, кажись, отделались только лёгким испугом, — заметил Федя. — Осколки навряд, чтоб достали, а автомата слышно не было.
— Глянуть бы хоть одним глазком, скольких укокошил.
— Попал, вроде, в самую гущу, — пояснил Ванько. — Слыхал, как взвыли. Если и не укокошил никого, то раненые есть точно.
К великому мишиному огорчению, винтовки на месте не оказалось…
Т у м а н возвращение хозяина приветствовал радостным повизгиванием и вставанием на задние лапы. Днём он бывал на привязи, и Ванько, проходя мимо, никогда не упускал случая приласкать верного, преданного друга. Вот и в этот раз: присев на корточки, первым делом почесал у него за ушами, огладил и отвязал — пусть сбегает до ветру. Но если даже и подпирала нужда, пёс терпел: кто ж не любит ласки?
— Псина ты моя красивая… соскучился? — выдирая застрявший в шерсти «репьях», ласково беседовал с ним хозяин. — Дай-ка лапу. Хорошо, молодец. Теперь другую. Умница! Голос! Дай голос. — Пёс трижды громко тявкнул.
— Не шумите, малыш уснул! — Мать вышла с глиняным горшком в руке, послужившим, видимо, Валерику в качестве ночного.
— Мам, Тамара уже пришла? — с тревогой спросил Ванько.
— А она разве не с вами?
— Мы её оставляли у Веры. Тёть Лиза ушла в Майкоп, так она согласилась помогать ей по хозяйству.
— Ушла, значит?.. Дорога ой, какая долгая да опасная!..
Больше всего хотелось ей поскорей узнать, что с матерью Тамары, но спрашивать об этом не решалась; оттягивал с вестями и сын. Она прошла до сортира, а он снова привязал собаку. Вернувшись, мать подсела к нему на скамейку под алычой, посмотрела вопросительно в глаза.
— Полицаи опередили… Забрали ещё ночью.
— Где ж вы пропадали до самого вечера?
— Случайно оказались ещё и свидетелями казни. Повесили, гады, обоих — и отца, и больную мать.
— Ой, господи! — всплеснула руками, ужаснулась Никитична. — И её не пощадили!.. А вы-то как там оказались?
— Возвращались домой, смотрим — люди на улицах. Полстаницы прошли — ни души не встретилось, а тут вдруг толпа: и взрослые, и дети. Зашли узнать, в чём дело, видим — полицаи из хат выгоняют всех на улицу. Ну, и сами тоже влипли… А это их сгоняли на стадион, что неподалёку от стансовета. Подходим, смотрим, а там приготовлено четыре виселицы…
— Ради бога, сынок! — остановила рассказ мать. — Мне и так кошмары всякие снятся… — Помолчав, вздохнула. — А мы с Мотей так надеялись: может, хоть больную-то не тронут, пощадят. Ведь ни в чём же не виноватая! Бедные сиротки!.. Жить ещё не жили — и такое горе. Как же теперь-то?
— Мы тоже об этом думали… Поживёт у Веры, пока тёть Лиза вернётся, а к тому времени что-то придумаем.
— Я, сынок, не о том. Как ей-то сказать об этом?
— Вот этого и я боюсь. Слёз будет!.. А я их не переношу.
— Может, не след сказывать всю правду? Дома, мол, не оказалось, а куда подевалась — неизвестно. Не у соседей ли, мол…
— Нет… лучше сразу сказать правду. И ребята за это: так честней.
— Ну, смотрите сами… А насчёт остального, так тут и думать нечего: приютим, прокормим, с голоду не помрём. Жалко, барахлишка вы вчерась не прихватили. У обоих-то только то, что на них. Да и платьице на ней сам видел, какое. Нынче ведь ни купить, ни пошить.
— Тут я, мам, сглупил дважды, — запоздало пожалел Ванько. — Надо было зайти в хату хотя бы сёдни, что-нибудь из барахла наверняка ведь осталось! А я совсем выпустил из виду.
— Ничего, сынок, как-нито выкрутимся.
— Мам, я вам не говорил? Мы ведь парашют нашли. Лётчик, видать, бросил — помните, случай был в начале августа. Громадный такой лоскутище настоящего белого шёлка. Он сгодится на платье?
— Посмотреть нужно, может, и пройдёт. А он где?
— Спрятан в надёжном месте. Только его нужно бы обязательно перекрасить. Для безопасности.
— Можно и покрасить, дело нехитрое.
— А где щас краски найдёшь?
— Краски, сынок, сколь угодно. Из ореховой кожуры — это тебе коричневая. Прокипятить в луковой шелухе — цвет будет золотистый. А можно и в тёмный, ягод глухой бузины до зимы полно.
— Так это ж замечательно! Завтра же мы вам его доставим.
— У Лизы и машинка швейная есть. Зингеровская.
— Значит, с платьями из затруднения выйдем. Там хватит не только Тамаре, но и Вере со всеми её брательниками и ещё останется.
— Ты бы поел, цельный день ведь голодный, — спохватилась мать. — Я каши молошной сварила — принести?
— Меня ведь ждут — не дождутся… Ладно, неси, я по-быстрому.
Ванько ещё подкреплялся, когда пришёл Борис. Поздоровался с матерью.
— Ты, Боря, уже третий раз здороваешься. Садись с нами ужинать, — пригласила она.
— Спасибо, я не голодный, токо из дому, — отказался.
— А как там, всё нормально?
— В общем, да. Хотя, конешно…
— Рассказывай при маме, — разрешил Ванько.
— Порывалась несколько раз туда. Пригрозил было связать.
— Ты результат уже знаешь?
— Виделся с Мишкой.
— Не представляю, как я ей скажу… Может, ты? Не в службу, а в дружбу.
— Я целый день убеждал, что всё будет нормально, а теперь — с какими глазами?.. — заупирался Борис.
— А я бы севодни всё-таки не стала бы говорить правду, — вмешалась в разговор мать.
— Оттяжка, мам, — не выход из положения.
Помолчали. Ванько перестал есть, задумчиво, невидяще уставясь в какую-то точку в стене хаты.
— Ну, раз такое дело, ничего ей сами не говорите. У меня это мягче получится, — предложила Агафья Никитична.
— Вот спасибо! Вы нас просто спасаете! — поблагодарил Борис.
У Шапориных в хате уже горела керосиновая лампа, также укрепленная на стене. Трое мальцов сидело на стульчиках-чурках вокруг лохани с водой — Вера мыла им ноги перед сном. Старший, Володька, готовил постель.