Страница 103 из 116
— Ты чё плачешь? А ну перестань! — Посадил её на диван, сел рядом; Борис пристроился с другой стороны.
— Это я от радости… Когда сидела, привязанная к табуретке, думала — никогда больше вас не увижу. А ночью сон нехороший приснился. Будто вас поймали и хочут казнить…
— Успокойся и расскажи нам, как всё это случилось, — попросил Ванько. Тётя взяла на руки «сынулечку» и Федя тоже приготовился слушать.
— Да как… Шли через станцию, Тома впереди, а я немного сзади. Напротив базарчика немец: подозрительно так уставился на меня, а потом — хвать за косу! Рассматривает монисто и что-то белькочет. Сердито, аж в лице меняется… Притащил меня в тот домик, а там ещё один. Снял монисто, показывает ему, а тот и себе — как психанул, думала сожрет живьём. Потом прикрутили меня к стулу, один куда-то ушёл и через некоторое время вернулся с начальником.
— Привёл, видать, незадолго до нашего появления?
— Да, их не было долго… Сижу ни живая, ни мёртвая. Проволка повпивалась, сперва было больно, а потом тело как занемело, перестала чуйствовать. Не знаю, что им от меня нужно, в голове всякие страшные мысли. Что вы меня выручите, я ведь уже и не мечтала… Этот, третий, сразу начал выспрашивать, он немного понимает по-нашему, где, мол ты взяла это? Монисто, значит. Кто, говорит, тебе его дал. А я видела, как они сравнивали цвет с теми проводами, что у них. Догадалась, что Борьке и всем вам грозит опасность и решила правды не говорить. Нашла, говорю, на станции. Когда? спрашивает. Кто ещё был при этом? Где живу, добивался. Сперва по-хорошему, уговаривал, а когда увидел, что я забрехалась, стал кричать, бить по лицу… Грозил сделать из меня какой-то биштек.
Вера снова заходилась хныкать и тереть глаза.
— Не плачь, — сказал Ванько в утешение, — я за тебя отомстил: наварил ему на голове такую шишку, что нескоро забудет.
За ночь следы от побоев не сошли, напротив: чётче обозначились синяки; нос и губы всё ещё были припухшими. В таком виде, как Ванько и предполагал, ей попадаться на глаза посторонним было нельзя.
Под вечер Федя с Борисом засобирались домой, а Ванько — на тамарин край: проведать Серёжку и заодно забрать из сарая винтовочные патроны, так как порох, столь необходимый при добывании огня, давно закончился.
— Заночевали б вы у меня, — предложила тётя. — А то мы всё одни да одни, сыночку моему скушно. А завтра все вместе и пойдёте.
Её горячо поддержала Тамара, и ребята остались.
С н е г шёл недолго и к вечеру наполовину стаял. Снова стало серо, неуютно и сыро. На макушках деревьев покачивались на ветру голодные вороны и мрачно, пронзительно каркали. На унылых улицах не попадалось ни взрослых, ни детворы.
В соседнем со спиваковским дворе Ванько увидел женщину и подростка, пиливших на козлах какую-то ветку от фруктового дерева. Заметив приближающегося к ним человека, женщина перестала дёргать поперечку, малец тоже обернулся в его сторону. Вдруг он сорвался с места и с криком «ура! Ко мне друг пришёл! «бросился к Ваньку. С ходу растопырив ноги, чтоб не вымазать обувью, сиганул ему на грудь. Гость подхватил его, подбросил выше себя, поймал и поставил на ноги.
— Ну, здорово, дружище! — осторожно пожал ему ладошку. — Вот, выполнил обещание — пришёл к тебе в гости. Не ожидал?
— Не-е… Я думал, что ты обманул.
— Ну, брат! Друзья не обманывают.
Подошли к улыбающейся матери. Это была моложавая, приятной наружности женщина лет тридцати.
— Здравствуйте, Елена Сергеевна! — Ванько высвободил руку — мальчуган тёрся о неё лицом, словно игривый котёнок — и протянул матери. — Меня зовут Иваном.
— Вы, видимо, тот самый молодой человек, что помог Сереже вернуть карандаши?
— Был такой случай… Вы, тёть Лена, обращайтесь ко мне на «ты», а то неудобно: я всего на пяток лет старше вашего сына.
— В самом деле? А по виду не скажешь. Ну, пройдёмте в хату…
— Давайте сначала допилим, а то получается, что я вам помешал.
— Можно и так. У нас совсем нечем стало протопить. Сережа все сухие ветки в саду поспилил, теперь вот старую яблоню решили пустить на дрова. Да только она нам не очень поддаётся, — посетовала она на житейские трудности.
Ванько осмотрел поперечку: развод имеется, а вот зубья давно забыли, что такое напильник.
— Да, с нею сильно не разгонишься… У вас напильника треугольного, случайно, не найдётся?
— Найдётся! Наш папа столяром был, у него всяких напильников навалом, — доложил Сережа. — Мам, можно, я поищу? — И он убежал.
— А колун у вас имеется? — Ванько заметил кучу потемневших от времени чурбаков, сложенных в сторонке. Они со всех сторон общипаны были топором; поколоть — у хозяев, похоже, не хватило силёнок.
— Есть и колун… — Елена Сергеевна покосилась на кучу. — Но они такие суковатые, что им и ума не дашь…
— Ну, это мы ещё посмотрим, скажи, Серёга? Притащи-ка колун!
— Ты, мама, даже не представляешь, какой он сильный! — отдавая напильник, воскликнул малец. — Он их в щепки раздербанит.
Действительно, не прошло и двадцати минут, как чурки «раздербанены» были на мелкие полешки. Дрова снесли в сарай и сложили в штабель.
— Это ж надо! — радовалась хозяйка. — Даже не верится: не было ни дровинки и вдруг — целый кубометр! Спасибо тебе, сынок, преогромное!..
— Ерунда, тёть Лена, не стоит благодарности.
Наточив пилу, которая пока не понадобилась, прошли в хату. Здесь в углу над столом с точёными ножками мерцала слабая лампадка, освещая икону с наброшенным вышитым рушничком. Её света было достаточно, чтобы заметить образцовый порядок в обстановке комнаты. Оставив обувь у порога, присели на лавку с ажурными спинками, свидетельствовавшими, что её создатель — это, видимо, был отец — любил и знал своё дело.
Мать заходилась мыть под рукомойником ботинки, а у ребят завязался оживлённый разговор.
— Мама, он останется у нас и ночевать! — с радостью сообщил Серёжа, когда она, закончив, вытирала руки.
— Вот и хорошо: на дворе уже стемнело. Сейчас приготовлю вам поужинать.
— А чё это у вас такой свет, тоже керосин кончился? — поинтересовался гость.
— Уже забыли, как он и пахнет… Спасибо бабушке: она у нас верующая, припасла масла лампадного. Но тоже уже мало осталось.
— Мы его экономим, — добавил Сережа. — Токо с вечера светим, и то недолго.
— А как с огнем, у тебя есть кресало?
— Не-е… Бегаю к соседям за жаром. Знаешь, как надоело!.. Принесу в чугунке, а после с мамой дуем-дуем, пока пламя загорится. У меня так аж голова кружится и в глазах темнеет.
— И с огнем беда, и куда ни кинь — всюду одни беды… Позови, сынок, бабушку, будем ужинать.
Сережа вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся, таща за руку старуху (та, видимо, шла без особого желания). Ванько поднялся, поздоровался лёгким поклоном.
— Здравствуй… Ты, детка, чей же будешь? — Она подошла ближе, подслеповато щурясь.
— Он, бабуля, живёт далеко, ты его не знаешь! — объяснил внук громко, поскольку бабка была, похоже, глуховата. — Помнишь, я о нём рассказывал? Он пришёл в гости специально ко мне!
Сославшись на отсутствие аппетита, бабуля вернулась обратно. Проводив ее, Елена Сергеевна присоединилась к ужинающим и сама. Поглядывая на ребят, улыбалась довольно: приятно было видеть горячую привязанность сынишки и то, что гость ведёт себя с ним на равных, слушает его с неподдельным вниманием. Ужиная, они в то же время рассматривали рисунки, поворачивая их к тощему свету лампадки.
— Мам, сделай нам свет поближе, а то плохо видать! — попросил художник, довольный похвалами друга.
— Вы бы, сынок, отложили это дело до утра, — посоветовала она. — Не дай бог, погаснет — останемся и без такого. А мне ещё и со стола убирать, и постели стелить.
— И правда, Серёга, — завтра и досмотрим, — поддержал её Ванько. — Но скажу тебе честно, я уже убедился: получается у тебя классно! Мне в жисть так не нарисовать. Молодец, из тебя получится настоящий художник. — Отложив альбом, обратился к матери: — Тёть Лена, в прошлый раз из слов Сережи я понял, что вы со Спиваками были добрыми соседями…