Страница 102 из 116
Короткая перебежка — и вот она, дверь. Из-за неё доносится нечёткий мужской голос. Осторожное нажатие — подаётся! В следующее мгновение, как гром среди ясного неба, требование на немецком:
— Встать! Руки за голову! Ну, собаки!
В левой руке кольцо от взрывателя, в правой — граната. Поднята выше головы, чтоб лучше было видно. Без кровинки в лице двое гитлеровцев в форме рядовых, сидевшие за столом с полевыми телефонами, вмиг выполнили требование; с ужасом переводили взгляды с лимонки одного налетчика на пистолет другого. Стоявший возле Веры гестаповец тоже на несколько секунд оторопел, но тут же схватился за кобуру. Схлопотав рукояткой по темени, рухнул на пол.
Придя в себя (надо сказать, обоих в первую минуту бил-таки колотун), Рудик приказал своим подопечным встать лицом к стене, сунул гранату в карман, вооружившись вместо неё пистолетом напарника. Тем временем Ванько, отложив пистолет гестаповца, занялся Верой. Она была жива и невредима, если не считать кровь из носу и красных от побоев щёк. Появление друзей стало и для неё полной неожиданностью, а радость была столь велика, что она не могла вымолвить ни слова.
— Они тебя не покалечили, идти сможешь? — Ванько торопливо разматывал провод, которым по рукам и ногам туго прикрутили её к стулу.
— Смогу… Как же вы меня нашли?
— Скажешь спасибо Тамаре. Что им от тебя нужно? За что сцапали?
— Из-за мониста… которое мне Борька…
Договорить она не успела, так как гестаповец, очнувшись, сделал попытку подняться. Получив тумака по голове, снова обмяк.
— Ладно, расскажешь опосля. Щас Борька отведёт тебя к нашим. — Он снял последние витки провода.
Дверь оставалась распахнутой, и Борис видел всё, что происходило внутри. Едва в дверях показалась Вера, кинулся навстречу.
Резко задребезжал телефон, один из связистов инстинктивно оторвал руки от стены.
— Стоять! — приказал Рудик. — Айн момент! — крикнул в трубку и положил обратно.
— Переведи: если они, раньше чем через полчаса, вздумают выбираться наружу — пристрелим на пороге!
Говоря это, Ванько выдёргивал из трубок и аппаратов шнуры. Поискал глазами оружия — такового не оказалось. Извлек из кобуры запасную обойму, разломил табуретку и, прихватив ножку, кивнул: «смываемся».
Ножку просунули в дверную ручку снаружи, и дверь, открывавшуюся внутрь, открыть стало очень непросто. К этому времени, передав Веру из рук в руки поджидавшим в кустах, вернулся Борис.
— Вытрите лица и возвращайтесь в хутор, — распорядился старшой. — Через путя переходите порознь. А я с полчаса подожду для страховки.
Смеркалось. Через насыпь проскочили благополучно. Кукуруза у станции всё ещё была густой, под её прикрытием без осложнений возвратились домой.
Выяснилось: Борис смастерил из кусочков цветной изоляции «красивое монисто» и преподнёс своей зазнобе. Бдительный связист — это ему, видать, дважды пришлось восстанавливать поврежденную линию — увидев это украшение на шее Веры, сообразил, что к чему. Дорого могла стоить легкомысленность этого поступка… «Ювелиру» пришлось выслушать неприятные, но справедливые слова упрёков.
Вчера на закате многочисленное вороньё, держа путь на ночёвку, устроило в небе неистовую свистопляску. Неудержимая ли радость или, наоборот, чувство обеспокоенности обуяли этих, в общем-то, спокойных и солидных кубанских аборигенов, только они словно взбесились: кувыркались, взмывали вверх-вниз, метались, будто играли в перегонки в малиновых лучах предзакатья, оглашая округу криками. В этот вечер нашим пацанам было не до ворон, а то бы и они поняли: быть назавтра перемене погоды! Выскочив поутру на физзарядку, Ванько был немало удивлён: за ночь ветер сменил направление на обратное. Вчерашние, такие весенне-лёгкие, пушистые облака, развернувшись, сгрудились, помрачнели, набухли свинцовой тяжестью, замедлили ход. Словно стыдились в столь неприглядном виде возвращаться туда, где ими любовались ещё вчера. То и дело срывалась колючая снежная заметь, пронизывающий ветер швырял ею в лицо, шелестел о стены хаты, наметал Туману в будку.
— Что, не хочется покидать нагретого места? — навешивая мешковинный фартук на лаз, заговорил с ним Ванько, отзанимавшись. — Пришла, брат ты мой псина, зимушка-зима!
«Надо сходить к тёть Лизе, взять для Веры тёплую одежду, — размышлял он. — Да заодно и успокоить — небось, переживает, почему не вернулись вчера. Скажу: у Валеры, мол, день рождения, и тётя оставила её в гостях на целый день, а то и два».
К обеду ветер стих, крупяные заряды перешли в хлопья, а те — в настоящий снеговал. Просёлок и гравийка, которыми Ванько с Борисом держали путь на станицу, повлажнев, ещё чернели, а вот жухлая трава по сторонам на глазах исчезала под пуховым покрывалом. Снег был мягок, липуч, и хуторская детвора наверняка высыпала из хат — посражаться в снежки, слепить первых баб-снеговиков.
Снежки, снеговики — об этом подумалось Ваньку. Бориса же беспокоила предстоящая встреча с Верой. Она, наверно, ругает его почём зря… И навряд ли простит страшную глупость — подсунуться с этим дурацким монистом. Из-за которого была, считай, на волосок от смерти. И не только она! Могла бы не выдержать издевательств, и тогда схватили бы всех. Страшно подумать, чем всё это могло кончиться!.. И хотя, как говорится, пронесло, хорошего отношения от неё теперь не жди… Да и было ли оно вообще? Вот уже с год, как он к ней всей душой, а она к нему? Всей спиной. Как, действительно, мегера: не дотронься, не обними, делай так, а не этак. Может, лучше вообще не появляться ей на глаза!..
— Слышь, Вань, — сбавил он шагу, — я, пожалуй, вернусь. Делать мне там особо нечего…
— Ну, знаешь! — догадался тот о причине. — Будь мущиной. Заварил — так расхлёбывай. Я вот пробую поставить себя на её место. И вижу два варианта её отношения к тебе после всего случившегося. Один — это если ты для неё так себе, серединка наполовинку; она ведь ещё пацанка, ей простительно. Так вот, в этом случае она может (и имеет на то полное право) отчитать тебя или даже презирать за дурость. Другой вариант — когда она и упрекать-то не станет. Если ты ей нравишься, то нет такого греха или проступка, которого не простишь любимому человеку! И потом, ты ведь хотел сделать ей приятное, и она, небось, обрадовалась подарку; они до всяких безделушек охочи. Так что ты раньше времени не казнись.
Доводы товарища до некоторой степени развеяли сомнения, и Борис зашагал веселее.
— Не боишься, что после вчерашнего фрицы понаставят везде наблюдателей и станут хватать всех подозрительных? — высказал он опасение на подходе к железнодорожному переезду.
— Лицо ты мне изгваздал вчера — насилу отмыл. А одеты мы по-другому — попробуй теперь узнай в нас налётчиков! Которому я дал по черепку, он, конешно, очухался; но не думаю, что устроит большой тарарам. Это ведь позор: какие-то пацаны — и едва не угрохали матёрого гестаповца!
— Я тож так думаю, — согласился с ним Борис. — Единственная для них зацепка — это выйти на Рудика, говорившего с ними по-немецки. Но, по-моему, тут тоже дохлое дело.
Переезд был безлюден, если не считать часового у моста через ерик. Он на них даже не посмотрел. Ещё через четверть часа их, чихая и потягиваясь, приветствовал Жучок, а спустя минуту выскочила сияющая Тамара.
— Мы тут за вас переживаем да волнуемся! — сообщила она.
— А мы за вас. Как тут, куток не прочёсывали?
— Пока нет, но держим погреб наготове и выглядываем поминутно.
Зашли в комнату. Федя с Валерой, листая книжку, рассматривали картинки; Вера встретила гостей у порога. С виноватым видом Борис зашёл последним, боясь встретиться взглядом с пострадавшей. Но, оказалось, напрасно опасался он её неприязни: Вера кинулась к нему первому и, обняв (чего за нею пока не водилось), прильнула к его стылой щеке; он почувтвовал, как что-то горячее обожгло кожу лица… В следующую минуту, вся в слезах, потянулась она к Ваньку. Тот поднял её, как ребёнка, мизинцем смахнул слезинки.