В краю молчаливого эха

В какой-то момент трое из них поднырнули под огонь. В следующее секунду тот взорвался снопом искр, а ещё спустя мгновение шар разлетелся на части, а те три тени ярко вспыхнули и камнем упали вниз. Один из кусков небесного пламени, похожий на белогривого единорога, со страшным свистом влетел в ствол дерева, и на нём тут же появилась длинная трещина. Из неё мне в глаза ударил ослепительный свет. Такой ослепительный, что пришлось закрыть лицо руками.

Когда я снова смог открыть глаза — мир вокруг преобразился. В нежно-голубом небе, освещаемом золотой монетой солнца, носились разноцветные стаи птиц. Земля была укрыта изумрудным травяным одеялом, по которому скакали какие-то звери. А у широкой трещины ствола, из которой бил всё тот же яркий свет, стояли какие-то люди. Было слишком далеко, чтобы я смог разглядеть их, но в сознании вдруг родилась чёткая уверенность, что это эльфы… а ещё краснокожие джуны… они стояли чуть поодаль… особняком…

Но вот, неясно откуда, может быть из-за ствола, появилась ещё одна фигура. То был высокий длинноволосый человек. Он нёс в руках сумку из серебристой струящейся ткани. Все — и эльфы, и джуны, и ещё какие-то неясные существа — хлынули к нему. А улыбающийся незнакомец неспешно опускал правую руку в нутро своей сумки, потом что-то доставал оттуда и также неспешно отшвыривал в сторону.

Помню, что и самому захотелось приблизиться, поглядеть, что прячется в дивной сумке, но глазам каждую секунду становилось всё невыносимей из-за ослепительного света, льющегося из трещины. И чем пристальней я приглядывался, тем тускнее становился мир вокруг. Тем нечётче виднелись предметы, вещи, существа.

А потом… потом был бесконечный путь назад… Я так устал… устал брести в этой темноте, постоянно на что-то натыкаясь. Очередное падение и… я проснулся.

Тело от неподвижности замлело. Кажется, был глубокий вечер. Недалеко потрескивал костёр, возле которого молча сидели Семён и Велеслав. Я не стал показывать им, что уже пробудился.

— Мне нравится ранняя осень, — тихо произнёс Прутик. Очевидно, я услышал продолжение его беседы с друидом. — Когда листья на деревьях только-только начинают желтеть… воздух не такой холодный… Тогда небо таких необычных красок… А иногда идёт тихий печальный дождик… изморось… Вижу себя у окошка… под крышей сарая Овсова. Снаружи тихо… чуть накрапывает… По поросшей мхом черепице скребётся ветками толстая берёза…

— А я как-то никогда и не задумывался, что нравится мне, — прервал воспоминания голос Велеслава. — И где именно…

— Вы бывали на многих аллодах? — осторожно спросил Прутик.

— Бывал, — неопределённо ответил друид.

— А на Ингосе? — Семён после этих слов махнул головой в мою сторону.

— Что? — Велеслав повернулся к пареньку и как-то даже в некотором роде по-совиному заклипал глазами.

— Ну… на Ингосе… какая там природа?

— Чего тебе вдруг эта дыра заинтересовала?

— Так… просто так… Удивительно!

— Что тебе «удивительно»? — безразличным тоном спросил друид.

Он поправил ветки в костре и покосился в мою сторону.

— Каким мир был до Катаклизма, — ответил парень несколько мечтательно.

— Каким? Думаю… суровым…

— Почему?

— Ибо таким его создал Сарн.

— А мне думается, что Бог Света сотворил его прекрасным, а вот Бог Тьмы всё испоганил.

— Это примитивные рассуждения, — сердитым тоном ответил Велеслав.

Его медведь тут же глухо рыкнул, словно поддакивая хозяину.

— Отчего же! — возмутился Прутик. — Сарн… он как бы закрывает собой весь мир, стараясь не пускать сюда разрушительную Тьму.

Друид рассмеялся.

— Ты наивен… как, впрочем, и все люди. Сарн подобен улитке, что не может покинуть свою раковину. Она ему и дом, и тюрьма…

— Ха! Ну, вы сравнили! Дом и тюрьма! Выходит, он своего рода заложник самого себя?

— Возможно — так, а возможно, что его загнали в эту «раковину».

— Кто?

— Ну… например, Нихаз.

— Зачем?

— А зачем садят в тюрьму?

— Да ну! Он бог! Может поступать, как ему заблагорассудится. Нихаз ему не указ! Он его противник… наверное, равный по силам.

— Пхе! Может быть… может быть… Вот твой друг, Бор, точно должен знать.

— Почему вы так решили?

— Чутьё, — тихо рассмеялся друид.

— Ну вы ведь сами не верите ни в Нихаза, ни в Сарна? Так? Вы ведь недавно об том рассказывали…

— Я говорил не совсем об этом.

— А что вы думаете про того… мертвеца, что покоится под Древом? Про Бёрра?

— А что про него думать? — удивился Велеслав.

— Он тоже был из ваших? Из друидов?

— В некотором роде… Он был первым, кто насадил Живой лес.

— А зачем это ему?

— Так создавался Сарнаут…

— «Раковина»?

— Пхе! Вот что, друг мой, скажу тебе то, что не пишут в книжках: изначально вокруг была лишь Тьма. И Свет не мог дотянуться до всех пределов этого мира, ибо был спрятан внутри… «раковины»… А тёмные стражи, вы их зовёте Драконами, всячески не давали тому поменяться… измениться… Но вот во Тьму ворвались единороги, заключённые в небесном метеорите. И один из них…

— Гневливец?

— Верно. Своим волшебным рогом он расколол «раковину» и выпустил Свет.

— Сарна?

— Мы, друиды, обычно говорим о Свете и Тьме. Никаких богов, помнишь?

Велеслав на некоторое время замолчал. Сквозь полуприкрытые веки, я видел, как он возится у костра, подбрасывая ветки.

— Когда пришли единороги, они одолели трёх стражей.

— То бишь троих из двенадцати Драконов? А почему вы тогда удивились сему числу, когда я рассказывал о том, как образовался год?

— Дело в том, что я и сам не особо вникал в суть наших, друидских, повествований. Как будто у меня были замылины глаза… Думаю, ты понимаешь, о чём я говорю?

— В некотором роде, — кивнул Прутик.

— И вот, — продолжил рассказ Велеслав, — один из павших, Серебряный Дракон, проникся благостью Света.

— Это как?

Друид пожал плечами, а сам сказал следующее:

— Он обратился в первочеловека… в Бёрра.

Прутик несказанно удивился. Он какое-то время произносил только восклицания, а потом задумался и замолчал. Велеслав тоже безмолвствовал.

Мне страшно хотелось потянуться. За всё время этой беседы, я всячески сдерживался. Но вот теперь решил «проявиться»: потянулся и тут же сел.

— О! Проснулся, — усмехнулся Велеслав.

— Где Семя подевалось?

— Я его прибрал.

— Ты сам его доставишь Непоседе? — спрашивал я, вновь ощущая голод и жажду.

— Если желаешь…

— Пожалуй, было бы неплохо. У меня… у нас с Прутиком в Темноводье ещё кое-какие дела.

— И куда вы с ним отправитесь?

Я полез за едой. От голода аж подташнивало.

— К поморцам, — бросил через плечо друиду. — Дорогу покажешь?

— Угу, — буркнул друид.

Он тут же встал и пошёл к своему медведю. А я жадно впился зубами в мясо. А когда вдоволь насытился, вновь завалился спать…

12

Утро пахло набухшей от влаги сырой землёй, густыми запахами трав, чуток горчило полынью. В сизом безоблачном небе, появилось холодное солнце. Оно золотом окрасило верхушки деревьев, коньки покатых крыш, далёкий купол слободкинской колокольни. До слуха доносилось мычания недоенных коров, где-то весело повизгивали свиньи, надрывно кукарекали пропитыми голосами местные ободранные голодранцы-петухи, наперебой перекрикивая друг друга. В Жабьей луже гоготали довольные гуси.

Первосвет закрыл глаза, втянул носом тугой утренний воздух, ощущая разом десятки привычных знакомых запахов, которые тут же рождали в голове мимолётные, но красочные пузырьки эдаких застывших картин-видений. Они живо вспыхивали в сознании, тут же гасли, за ними стремительно рождались следующие, и так длилось довольно долго.

— Доброе ить утречко! — громкий хрипловатый голос мигом разорвал невидимую ткань хрупкого мира, возвращая Первосвета в слободку.

Он открыл глаза и упёрся взглядом в мощного коренастого ратника. Мозг всё ещё отказывался воспринимать действительность. Мысли лениво плескались, тянулись, словно застывающий кисель.