Сламона

Но с каждым годом город становился все больше, а его горожане — все храбрее. Скоро они уже сами могли надавать по шее кому угодно, но потомки графа Марлена все равно продолжали требовать с них денег «за защиту». И когда праправнук графа совсем обнаглел, горожане восстали против этого рэкетира, взяли приступом его замок, дали праправнуку пинка под зад, а камнями от разрушенного замка замостили городские мостовые.

После этого Мурленбург начал процветать, его жители зажили припеваючи… Пока в конце девятнадцатого века на левом берегу Дуплы не обнаружили залежи какой-то полезной дряни.

Никто и глазом не успел моргнуть, как к городу провели железную дорогу, лес вокруг Замкового Холма вырубили и понастроили из него хибарки для рабочих, и вскоре на левобережье появились солидные кирпичные дома, магазины, банки, церковь, школа, приют и фабрика. Только не прошло и ста лет, как запасы полезной ископаемой дряни кончились, но левобережный Мурленбург почему-то все равно продолжал стоять, хотя правильнее всего было бы его взорвать, а тамошний приют — в первую очередь!

Каждое утро Джон Мильн перебегал по горбатому деревянному мостику через речку Дуплу и оказывался в городе кленовых и липовых аллей, в городе узких каменных лестниц, вросших в крутые склоны, в городе тихих извилистых улочек с невысокими домами под черепичными крышами — в старинном правобережном Мурленбурге.

И каждый вечер он тащился по тому же мосту обратно в город асфальтовых улиц, многоэтажных кирпичных коробок, злобных автомобильных гудков, неоновых реклам центра и унылых бетонных заборов окраин — в новый левобережный Мурленбург.

То левый берег и приют, то правый берег и филологическая спецшкола — это господин Куси и госпожа Роза, два человека, одновременно сказавших заклинание «сламона», каждый день перебрасывали его друг другу.

Потому что им обоим он был нужен, как зубная щетка — акуле!

Каждое утро Мильна будил дребезжащий вопль звонка, и, не успев еще как следует разлепить глаза, Джон выпрыгивал из постели. Приютские спальни по утрам были холоднее и тоскливее Подвалов Погибших Душ, но Мильн знал, что стоит ему чуть-чуть замешкаться, как над ним тут же раздастся злорадный вопль:

— Вундер, па-адъем! Хватай его за ноги, ребята!..

Первые два утра его и вправду выволакивали из кровати за руки и за ноги и стукали головой об пол, но потом он наловчился вскакивать и одеваться раньше, чем другие высунут носы из-под одеял. А когда остальные, зевая, брались за штаны, Мильн уже мчался по пустому коридору в умывалку, торопясь опередить всех мальчишек своего этажа.

Иногда ему это удавалось, но чаще — нет, и тогда он вырывался из умывалки с мокрыми волосами, в мокрой одежде и с лицом, разрисованным зубной пастой… Все приютские быстро поняли, что над «Вундером» из младшей группы можно безнаказанно поиздеваться, и очень редко пропускали утреннее развлечение.

Когда Дэви станет Великим Магом и въедет в Мурленбург верхом на белом единороге, с мечом из чистейшей ненависти в руке, он направит скакуна прямиком в приют, потом — по лестнице на второй этаж и загонит всех мальчишек в умывалку. Уж тогда они у него хорошенько вымокнут — только не в воде!..

Каждый будний день ровно в семь тридцать все приютские мальчишки — умытые, одетые и причесанные — должны были ждать у своих застеленных постелей, когда дежурный воспитатель проверит чистоту их комнат и рук.

Воспитателей в приюте было шесть, они дежурили по очереди, и самым лучшим из них был воспитатель старшей группы по прозвищу Зверь, а самым худшим — воспитатель младшей группы по прозвищу Куси-Хватай.

Если в приюте дежурил Зверь, Мильн мог даже не торопиться с умываньем: никто из младших не рисковал хулиганить в дни «зверских» дежурств, все знали, что с этим воспитателем шутки плохи. Мильн убедился в этом сам однажды утром, когда жирный идиот Булка забросил его ботинок на шкаф. Под хохот одногруппников Мильн в панике полез за ботинком и ухитрился вскарабкаться на шкаф как раз за секунду перед тем, как в комнату со своим обычным хмурым видом вошел Зверь…

Все мальчишки сразу вытянулись в струнку у спинок своих кроватей — кроме Джона, который в ужасе замер на шкафу, прижимая ботинок к груди. Он был уверен, что сейчас Зверь сотворит с ним нечто невообразимое кошмарное: еще никто никогда не встречал дежурного воспитателя, сидя на шкафу в одном ботинке!

Могучий, стриженый под «ежик» воспитатель мрачно посмотрел на Мильна, обвел глазами остальных мальчишек, помирающих от сдавленного хихиканья, — и прямиком направился к Булке, на ходу выдергивая из брючных петель ремень. Не обратив внимания на торопливые уверения толстяка, что он тут вовсе ни при чем, Зверь молча перекинул Булку через колено и стал звонко охаживать его ремнем по пухлому заду, а тот лишь ойкал и мычал, не смея даже орать.

Мильн на шкафу съежился и перестал дышать во время этой беспощадной расправы: если Зверь так разделывается с Булкой, что же он тогда сделает с ним?!

Воспитатель сбросил толстяка с колена, так же молча всунул ремень обратно в петли и зашагал к двери; уже возле самого порога он приостановился, оглянулся на Мильна и буркнул:

— Слезай и поди умойся, верхолаз! Весь извазюкался в пыли…

С этими словами он просто взял да вышел, но Булка даже тогда не отважился зареветь, а все остальные еще полминуты торчали у своих кроватей по стойке «смирно», как оловянные солдатики…

Когда Дэви станет Великим Магом и, могущественный и непобедимый, нагрянет в мурленбургский приют, только один человек выйдет из этого проклятого дома живым — воспитатель с красивым прозвищем Зверь! Его Дэви даже пальцем не тронет, зато…

Зато в те дни, когда в приюте дежурил Куси-Хватай, Мильну во время утреннего обхода доставалось всегда — и почти всегда доставалось несправедливо!

Даже если у него случайно все было в порядке, и постель оказывалась застелена, как надо, и уши были начисто вымыты — все равно Куси-Хватай находил, к чему придраться, и сперва отвешивал Мильну крепкий подзатыльник, а потом начинал орать на него под злорадное хихиканье Бэк-Джоя, Булки, Задохлика Тяпы, лопоухого Кена и Никласа:

— Если ты, такой-растакой гений, не научишься вычищать грязь из-под ногтей, я тебя, трам-пам-пам, на целую неделю пошлю учиться уму-разуму на кухню! И неча так на меня таращиться, ты еще когда-нибудь скажешь мне спасибо, трам-пам-пам, за то, что я сделал из тебя человека!..

Когда Дэви станет Великим Магом, он скажет Куси-Хватаю спасибо за все: за каждый подзатыльник, за каждое «трам-пам-пам», за каждый штрафной час, проведенный на кухне среди вонючих кастрюль! Он ТАК скажет ему спасибо, что призрак Куси-Хватая будет заикаться еще пять лет после своей мучительной смерти, ошиваясь в самом жутком уголке Царства Духов и Теней!

В семь сорок пять очередной истеричный звонок созывал приютских на завтрак, и мальчишки сломя голову мчались на первый этаж, где в столовой на длинных столах их уже поджидали длинноусые тараканы и тарелки с манной кашей. Еще через десять минут верещал второй звонок, дверь в столовку закрывалась, и нерасторопные олухи, оставшиеся в коридоре, вместо завтрака получали штрафное дежурство.

Мильн еще ни разу не опоздал, хотя завтрак для него был таким же кошмаром, как и умыванье. И не только потому, что здесь почти каждое утро приходилось глотать манную кашу и какао — самую отвратительную в мире еду и самое отвратительное в мире питье! Нет, даже в те дни, когда на завтрак по ошибке давали вкуснющую вермишельную запеканку, Джон с радостью отказался бы от нее, только бы не тащиться в полутемный вонючий каземат, где орали, выбивали друг из-под друга стулья и плевались хлебными шариками шестьдесят приютских дебилов, за которыми следили дежурные дебилы из старших групп.