Избранное

Человек поставил санки у крыльца, посмотрел на окна, снял с правой руки варежку и постучал в раму. В сенях раскрылась дверь, и голос бабушки спросил:

— Кто там?

— Чужих никого у вас нет? — спросил человек вежливым низким голосом.

— Нет никого, — сказала бабушка.

— Я зайду на минутку, — сказал человек и пошел в избу.

Енька приблизился к санкам и увидел, что поклажа накрыта рогожей. Рогожу густо забило мокрым снегом, и сверху казалось, что на санках лежит человек. «Свинью, поди, кто зарезал да продавать возит», — подумал Енька, поднялся в сени и хотел уже отворить дверь в избу. Но тут же услышал, как человек прошелся по комнате и опять спросил тем же вежливым голосом:

— Никого чужих нет?

— Кто же у нас может быть чужой… — сказал дед.

Тогда человек с хрустом снял плащ, отворил дверь и вышел в сени. Енька едва успел отскочить и спрятаться за кадку с капустой. Человек положил плащ на пол и вернулся в избу.

— Божий вечер, — сказал он.

— Спасибо, — сказала бабушка. — Метель-то какая на улице.

— Метель прямо с дороги бьет. Мокрая. Еле дошел. Нет ли у вас чайку?

— Чай-то есть, — сказала бабушка, — да сахар, кажется, кончился.

— Ничего, просто кипяточку дайте. Нынче сахар не только у вас кончился.

— Да, неважно с сахара́ми, — сказал дед.

— Время теперь не прежнее, — невесело сказал человек.

— Война, что поделаешь, — сказала бабушка.

— Всем животы подведет, — сказал дед. — Где война, там и голод.

— А уж вам-то в первую очередь, — сказал человек.

— Да, у нас ведь ни хозяйства своего, ничего нет. Уж хоть бы до лета дожить, — вздохнула бабушка.

— Доживете, бог даст.

— Впереди весна, страшно прямо, — сказала бабушка.

— Да эта-то весна, — сказал дед, — может, и переживется. А вот если нынче война не кончится, помирать будем.

— Бог даст, война летом кончится, — сказал человек. — Спасибо, хорош кипяточек. А война летом кончится, это уже ясно. Может, тогда и жить лучше станете.

Ветер зашумел гуще, он хлестал в бревна, как ливень. До Еньки долетали только отдельные слова. Но Енька внимательно вслушивался.

— Победить-то он, немец, не победит… а кровушки попьет, — сказал дед.

— Как ему не победить… — был голос человека. — Победит обязательно… дело его божье… За кровь за пролитую отместку дать судьба его послала… за несправедливости.

— За какую же кровь? — сказала бабушка. — Кровь за кровь — не много добра напокупаешь. Да и кровь-то он опять нашу, русскую льет. Своей-то пока не больно пролил…

— В искупление, — был голос человека. — В искупление, чтобы жизнь человеческая началась…

— Жизнь от этого не начнется. — Дед встал и заходил.

И опять ничего не различить. Слышались только шаги деда. Ветер немного стих, и явственным стал голос того человека:

— Умные люди говорят, что этим летом вся война кончится. Дойдет он до Урала и все прикроет.

— До Урала ему не дойти, — сказал дед и прекратил шаги. — Вот как его гнать обратно? В глубину в какую зашел! Вот это дело несметное. Могила на могилу цветом порастет. И нынешнего лета нам ни в коем разе не хватит.

— Вы меня не остерегайтесь, — сказал человек. — Я ведь свой. Чего же уж и меня-то бояться? Я вот думал все про вас. Потом гляжу — метель, вот и направился под метелью, — сказал человек.

— А где-то я вас видела, — сказала бабушка. — Где бы могла?

— А летом, как раз в начале войны. Я под утро по деревне шел. А вы с повети тогда по лестнице спускались.

— Да, да, да, — сказала бабушка.

Дед опять принялся ходить по избе.

— Я ведь жил в этой деревне, — сказал человек. — А потом уйти пришлось. Вот и ходил я тогда, все на прежнее свое место глядел.

В ограде послышались шаги. Взбежал по крыльцу и прошел в избу Олег.

— Здравствуйте, — сказал он. — Мама, поесть ничего нету?

— Сейчас, внучек, — сказала бабушка, и слышно было, как она встала из-за стола.

— И этот малыш парнишка с вами тоже? Ни отца, видать, ни матери?

— Да. Ни того, ни другого нет у него рядом, — сказала бабушка с кухни.

Дед продолжал ходить.

— И отца, и мать, выходит?

— Мать не тронули, — сказала бабушка. — Я думаю, она к этому тоже руку приложила. Жили они не дружно. Изменяла она ему, говорят. Он бесился, а поймать не мог. Она ведь, не успели сына взять, враз вышла за другого.

— И мальчика не приняла?

— Да просила она, а мы отдать не решились. Ну ладно, к чему уж эти разговоры…

— Одним словом, так, — сказал человек и шумно поднялся из-за стола. — Я тут с собой муки мешок привез. Пригодится она вам. А вы уж не говорите, где взяли.

Дед перестал ходить.

— А сколько вы за него просите? — сказала бабушка.

— Мне за эту муку ничего не надо. Почему не помочь людям в несчастье.

— Мы так взять не можем, — сказала бабушка.

— Вы, я вижу, нас не за тех принимаете, — медленно выговорил дед.

— Вы не бойтесь меня и не чуждайтесь, — вежливо сказал человек. — Доброе дело хочу я вам оказать. И все. Нуждаетесь ведь вы.

— Не за тех вы нас принимаете, — еще медленнее выговорил дед.

— Мы ведь не очень уж так нуждаемся, — сказала бабушка. — Мы на базаре лучше купим.

— Где же это на базаре вы теперь муку найдете? — усмехнулся человек. — Возьмите, прошу я вас. И не бойтесь меня, я сам в жизни горя много видел.

— Спасибо вам, но ничего нам не надо, — сказала бабушка.

— Я прошу вас, уйдите домой, — сказал дед.

— Что вы? Я не хотел вас обидеть. Я ведь с помощью пришел.

— Подожди ты, отец, — сказала бабушка торопливо. — Вы тоже на нас не обижайтесь. Но муку мы не возьмем. Мы ведь и правда не те, кто вы думаете.

— Да что вы… — начал человек.

— Идите, идите, — строго сказал дед. — И нечего разговаривать. А то у меня аж дух заходится. Обижу я вас.

Человек вышел в сени, подобрал с пола плащ, спустился с крыльца.

— Сволочь какая! — сказал дед за дверью. — Хорошо, что Сашки нет. Вот уж озверел бы.

Бабушка в наброшенной шали прошла на крыльцо.

— Вы не обижайтесь на нас, — просительно сказала бабушка. — Мы честные люди, и помогать поэтому нам не надо. Мы уж как-нибудь сами.

— Что вы! Зря вы, конечно, — сказал человек, накидывая плащ. — Зря вы меня боитесь, я ведь от чистого сердца.

— Мы никого не боимся, мы честные люди, — сказала бабушка, словно оправдываясь. — У нас ведь совесть чистая, бояться нам нечего.

— Ну ладно, — сказал человек. — Я пойду. Не держите на меня памяти.

Человек поплотнее натянул капюшон и направился к санкам.

— Где же у нас Сашка? — сказала бабушка, вернувшись в избу.

— Где же ему быть! Опять небось у этой лошади сидит, — сказал дед.

— Тише ты, тише, — зашептала бабушка. — Ребенок ведь дома.

И дед снова начал ходить по избе.

Еньке надоело сидеть за бочкой. Он поставил картошку в сенях и вышел на крыльцо. Между калиткой и поленницей человек стоял над санками, он стоял растерянно, сгорбивши спину. Потом он снял с санок рогожу, перекинул ее через руку и пошел на улицу.

Енька спустился в ограду. Снег уже редел, но ветер усиливался. И долго еще было видно этого человека, пока он шагал из деревни, наклонившись на ветер, все время поправляя капюшон. Енька поднял возок и тронул санки с места.

Из деревни подходили к дому двое.

Это были Калина и дядя Саша. Калина шла в длинном Митькином тулупе, шла запахнувшись, глядя под ноги. Дядя Саша — в легоньком своем пальтишке, засунув руки в карманы и смотря куда-то за деревню.

— Смотри, кто-то из деревни в поле пошел, — сказал дядя Саша. — Кому хочется после такой метели бродить…

— Уж не нам с тобой, — сказала Калина. — Эх и жизнь собачья! Сидели бы сейчас в тепле да в карты бы играли.

Дядя Саша промолчал.

— А почему вот нельзя посидеть да в карты поиграть до ночи? — сказала Калина. — А посидишь, пойдут языком чесать.

Дядя Саша молчал.

— Будто уж и воли у человека на собственную жизнь совсем нет, — сказала Калина.