Сокрушитель

«Ночная жизнь… — подумалось ему. — Вот уж не предполагал, что здесь по ночам так людно…»

Фигурка тем временем приблизилась, и Никита узнал Ромку. Молодой человек брел, недоуменно озираясь, словно, попав за полночь в незнакомый район, высматривал телефон-автомат. Потом безрадостный взгляд его упал на Кляпова. Ромка остановился, подумал. Потом подошел и сел рядом. Подтянул колени к груди и обхватил их длинными, как плети, руками.

Оба долго молчали. Наконец Ромка хмуро спросил:

— Ты это… До смерти решил голодать или как? Никита не ответил. Ромка вздохнул.

— Мне, что ли, тоже с тобой голодовку объявить? — Шлвил он с тоской в голосе.

Кляпов удивленно повернул к нему голову.

— А вам-то с чего? — неприязненно осведомился он.

Ромка уныло боднул колени.

— Скучно… — сказал он. — И не спится ни фига!

— Странно, — заметил Никита. — Уж, казалось бы, вам-то!

Ромка отнял лоб от колена и с вялым интересом посмотрел на Никиту Кляпова.

— А чего это ты ко мне на «вы»? Давай на «ты»…

— А я со всем этим миром на «вы», — объяснил Никита. — Я не хочу с ним близких отношений…

— А-а… — Ромка уважительно взглянул на собеседника, хотя вряд ли что понял из его последних слов. — А на дедка не обижайся. Он сам потом жалел, что насчет мумий загнул… Он вообще-то ничего дедок, хороший…

Произнесено все это было довольно уныло и сопровождалось еще одним удрученным вздохом.

— Был сегодня в «конуре», — продолжал Ромка. — Сигарету хотел измыслить — ни фига! Так, цемент какой-то сыплется…, И чего я в эту тарелку влез?

Он было задумался, как вдруг унылая физиономия его оживилась и стала совершенно разбойничьей.

— Во! — сказал он. — Точно! Пойду сейчас в незаселенку…

— Простите, куда? — не понял Кляпов.

— Ну где не живет никто… Оборву пару этих… световодов… Крест-накрест — и перемкну на фиг!

— Зачем? — пораженно спросил Никита. Ромка поднялся, недобро ухмыляясь.

— А так! — бесшабашно отвечал он. — Для интереса. Может, опять какой прикол получится.

Утро началось со скандала и скандалом продолжилось. Грозный рев Леши Баптиста ворвался во сны так неожиданно, что Никита Кляпов, по правде сказать, испугался. Несколько секунд он со страхом глядел на склонившееся над ним искаженное чугунно-сизое лицо Леши, но вдруг вспомнил, что бояться ему теперь, собственно, нечего, — и снова закрыл глаза.

— Твоя работа? — неистово гремело над ним. — Твоя работа, я тебя спрашиваю? Нет, ты глаза не закрывай! Ты ответь!

Никита лежал в темноте и развлекал себя тем, что жмурился то плотно, то слабо, отчего под веками возникало причудливое пятно, становясь то пронзительно-синим, то тускло-багровым.

— Чего разорался? — произнес из пятнистой темноты недовольный голос Василия.

— Над завалинкой — видел? Видел, что выдолбили?

— Нет… А чего там?

— Ну пойди посмотри!

— Так а он тут при чем?

— А чего он тут лежит!

Кто-то издал негромкое рычание. Наверное, Василий.

— Ты читать умеешь? — тихо проскрежетал его голос, и Никита представил себе упрямо склоненный лоб Василия и суровый взгляд из-под сведенных бровей.

— Ну? — озадаченно отозвался голос Леши Баптиста.

Дальше, наверное, Василий увлек его в сторонку, и расслышать, что они там говорят, стало весьма трудно.

— …голодовку объявил. Станет он тебе стены похабить!

— Как голодовку? — оторопело переспрашивал Леша. — Я думал, хохма… Так он серьезно, что ли?..

Голоса удалились, и Никита снова открыл глаза. Утро имело странный изумрудный оттенок, а верхушки опор отдавали рыжиной. Невольно вспомнился ночной разговор с разочарованным Ромкой. Что-то он там собирался перемкнуть… Может, и впрямь перемкнул?

Где-то за углом вновь стали рваться страшные матерные заряды. Потом добавился женский визг. Потом началась исступленная разноголосица. «Интересно, — подумал Никита. — Что ему там такое выдолбили? Хотя нет… Ничего интересного…»

Очень хотелось пить. Вспомнилось вдруг, что голодовка бывает двух видов: сухая (когда даже воду нельзя) и… И какая-то еще. Когда можно.

Воды в этом мире не водилось. Зато водились иссиня-черные капсулы с содержимым, слегка напоминающим сильно разбавленный лимонный сок. Никита спохватился и запретил себе даже думать об этом…

За углом тем временем стало потише. Слышалось только злобное ворчание, тупые удары и рыхлый хруст. Леша Баптист задалбливал оскорбительную надпись.

Начинался трудовой день. Звякало железо, трещали и лопались глыбы. До Никиты Кляпова никому не было дела…

Потом появился Крест. Настроен он был, надо полагать, весьма агрессивно, поскольку рядом, как по волшебству, возникли сразу две чуткие надзорки. Крест взглянул на них с волчьей усмешкой и перевел взгляд на Никиту. Тот равнодушно смотрел в зеленовато-желтые уголовные глаза и втихомолку радовался своему спокойствию.

— Мочалки жуешь? — зловеще осведомился Крест. — К-козел…

Повернулся и пошел в ту сторону, где вновь шумно заваривалась какая-то новая склока. Орали, как на митинге.

Сборище и впрямь напоминало митинг. Такого стечения народа на одном пятачке здесь еще не бывало. Пузырек — и тот выполз из своего логова, прицепив, надо полагать, к заветному крантику рукав подлиннее. Кое-кого Василий и Ромка не то чтобы видели здесь впервые… Видеть-то, конечно, видели, но по именам так до сих пор и не знали. Того, скажем, мужичка неопределенных лет. Или вон ту мосластую девицу с пугающе безумным взглядом. Кетати, вела она себя потише других. Просто, наверное, знала, что у нее маленькие глаза, — вот и старалась раскрывать их как можно шире.

Люська с потолка, крепенькая, как кегля, сидела подбочась на краешке одной из глыб. Муж ее, хмурый молодой человек в спецовке-самоплетке, стоял рядом.

— Да никогда такого не было! — кричала Люська, ударяя пяткой в глыбу. — Наглость! Самая настоящая наглость! Вчера с утра — одними красненькими, сегодня — одними лиловыми!

— Позвольте-позвольте… Мне сейчас и серенький тюбик выдали, — с довольным видом сообщил Сократыч.

— А остальные?

— Ну, остальные… Остальные, конечно, лиловые. Да там всего-то, собственно, было три тюбика…

— Хозяева хреновы! — рявкнул Леша, выкатывая глаза.

— Лешка! За хозяев — пасть порву! — весело предупредила пьяненькая уже с утра Маша Однорукая. Подошел Крест и молча стал в отдалении.

— Да ладно вам бухтеть-то, — скривясь, проворчал безымянный мужичок неопределенных лет. — Чего, спрашивается, без толку глотку рвать? Хозяин — барин. Что хотят — то воротят!

Вновь грянула яростная разноголосица. Оробевшие мохнатые зверьки пялили на толпу глаза из-за ребер и выступов необычно рыжеватых колонн.

— А вот нечего на хозяев сваливать! — перекричала всех растрепанная Клавка, влезая на громоздкую, как постамент, глыбу. Сцена окончательно обрела черты митинга. — Нашли крайних! Тут не хозяева — тут другие виноваты!

— Это кто же?

— А вот! — Разящий перст неистовой Клавки вонзился в воздух. Все ошарашенно оглянулись. Вне всякого сомнения, палец был наставлен на Машу Однорукую. — Тюбики — лопатой гребет, с утра до ночи не просыхает!

— Да на твои, что ли, пью? — опомнившись, взвилась та на дыбки.

Ромка, обнявшись с одним из камушков, тихо изнемогал от смеха.

— Сколько из-за нее одних кабелей пооборвали? — надсаживалась Клавка. — Так ей все мало — она теперь еще с сапогами затеялась! Всю трубу изрезала! Что? Не так? Только бы хапать, хапать! А эти! — Клавка развернулась и продолжала, тыча пальцем то в Люську, то в Лику. — До сих пор босиком ходили — ничего с ними не делалось! А теперь они уже, видите ли, не могут! Ножки боятся бить! Белые! А что из-за ихних сапог кабели рвут и трубы обдирают, это им — тьфу! У, бесстыжие!