Сокрушитель

— Правда, что ли?

Ответом было победоносное молчание.

— А лет ей сколько? — недоверчиво обратился Василий к Пузырьку.

— Не знаю, документы не проверял… С виду — двадцать два… Двадцать три…

— Двадцать! — Ромка немедленно ощетинился.

— Ну да… — Пузырек глубокомысленно покивал, — В прошлом году — двадцать, в позапрошлом — двадцать.

— Даже если двадцать — все равно старовата… — задумчиво молвил Василий, прекрасно сознавая, подлец, какое жало он запускает в нежное Ромкино сердчишко. — Дома ровесниц полно…

Ромка вдруг сильно побледнел. У него даже тихонько застучали зубы — как у кота, когда тот подкрадывается к воробью.

— Для кого полно? — вскрикнул он, сорвавшись при этом на фальцет. — Для меня, что ли? Ровесницы… Ровесницам двадцатипятилетних подавай — чтобы бицепсы у него, прикид, машина своя, ствол под мышкой!

— Что ж они, только на рэкетню бросаются? — усомнился Василий. — Не все ж такие…

— Все! А если не такие — то уродины! — Глаза у пьяненького Ромки были светлые, раскосые и очень несчастные.

— Нет, ты погоди, — возмутившись, прервал его Василий. — А которые чуть помладше?

— Да то же самое! А если совсем соплячки — так им это еще не интересно…

— Вот так, Вась, — мудро подытожил Пузырек, сжамкав морщинистое личико в кулачок. — Мы-то считаем молодежь припеваючи живет, а у них, видишь, чего…

Василий призадумался. Кажется, Ромка и впрямь уже отрезанный ломоть. Здесь он кум королю, а дома… Ах, как неладно все складывается! Загнал пацана в тарелку, завез Бог знает куда — и бросил… Родители запросто в суд подать могут. Если, конечно, повезет вернуться…

— Н-ну… к двадцати пяти будут и у тебя бицепсы, — без особой уверенности в голосе обнадежил Василий. — Машина, прикид…

— Ствол под мышкой… — ворчливо добавил Пузырек.

Ромка злобно фыркнул.

— Скажи еще — к тридцати! А я сейчас жить хочу! Сейчас, понял?..

Что-то шевельнулось возле световодов, и все повернули головы — посмотреть, кто там еще пришел.

— А-а! Дорогая гостьюшка заявилась! — возликовал напевно Пузырек. — Никак доругиваться пожаловала?

Стриженая Клавка насупилась и твердым шагом подошла к честной компании. Спесиво отвернула нос.

— Ну, в общем, — сердито сказала она, так ни на кого и не взглянув, — я — то думала, там только одна стенка снаружи сломана, а там, оказывается, еще две внутренние.

— И чего? — с интересом спросил Пузырек.

— Пусть полностью ущерб возмещает! А то — ишь, деловой! Одну стенку оплатил, а другие две?

— Облезешь! — внятно выговорил Ромка. Вознегодовав, Клавка раздула грудную клетку.

— Ты поговори, поговори так со мной! — закричала она, углядев в сказанном намек на свою прическу. — Да я тебе в матери гожусь!

— Во блин! — подивился Ромка. — Еще одна в матери лезет! Сама сказала: в расчете. Все слышали. Вот Пузырек слышал… Ну и все!

— Так откуда же я знала, что внутри еще две стенки сломаны?!

— А меня это не колебает, — вконец распоясавшись, заявил Ромка. — Смотреть надо лучше!

На несколько мгновений стриженная под ноль правдоискательница утратила дар речи. Привыкши терроризировать своей наглостью население маленькой мирной колонии, она, должно быть, не допускала и мысли, что в один прекрасный день летающая тарелка может доставить сюда еще большего наглеца.

Наконец, опомнившись, Клавка раскрыла рот, но накинулась почему-то не на Ромку, а на Пузырька с Василием.

— Мужчины, называется! — орала она. — Вместо того чтобы осадить, одернуть! Милиция, называется! На его глазах малолеток спаивают, а он сидит смотрит! Сколько он тебе налил, что ты сидишь смотришь?

— Я не при исполнении, — угрюмо огрызнулся Василий.

— Да вы всегда не при исполнении! Вы при исполнении, только когда человек ночью из гостей идет, никого не трогает… Вот тогда вы при исполнении! Пистолетом он здесь еще махать будет, людей пугать!

— Я им по долгу службы махал, — буркнул Василий, не желая ссориться. Чем черт не шутит, вдруг Клавке и впрямь со временем посчастливится найти скок, ведущий куда-нибудь наружу!

— Ишь, заюлил, заюлил! По долгу службы! Ты ж не при исполнении!

— А у него тогда дежурство еще не кончилось, — пояснил Пузырек. — Так что, Клавка, учти: он ведь имел право и огонь открыть…

Клавка смерила самогонщика уничтожающим взглядом и снова повернулась к Ромке.

— Пошли! — скомандовала она.

— Ага, — отозвался тот. — Шнурки только поглажу от ботинок — и пойду.

— Да разговаривать еще с тобой! — процедила Клавка и, решительно подступив к Ромке, протянула руку.

Тот испуганно округлил глаза.

— Надзорка пасет, — шепнул он одними губами, и Клав*ка тут же отпрыгнула.

Пузырек и Ромка покатились со смеху. Даже Василий — и тот скривил рот в улыбке, хоть и было ему совсем не до шуток.

Правдоискательница Клавка стояла бледная от бешенства.

Ромка поднялся не спеша и, все еще посмеиваясь, направился к карликовой глыбе. С удовольствием взвесил поочередно на ладони оба своих бурдючка.

— Ты мне еще за это ответишь, — клокоча от гнева, пообещала Клавка.

— Да пошла ты — знаешь куда? — лениво отозвался Ромка и, приблизившись вразвалочку к светлому овалу скока, как-то совершенно обыденно сгинул с глаз.

— Куда я пошла? — Клавка подхватилась и кинулась вслед. — Нет, ты скажи: куда я пошла?..

Тоже сгинула. Внутри опоры сразу стало тихо. Чуть слышно журчали и побулькивали трубки и емкости.

— И ведь скажет, — удрученно заметил Пузырек. — Вот так, Вась. Я в людях не ошибаюсь…

— Вот дура-то, прости Господи… — проворчал Василий.

— Ну не скажи, — мудро заметил Пузырек. — Дура не дура, а выгоду свою знает… Что угодно иной раз отдашь, лишь бы отвязалась.

Василий вздохнул. Пить больше не хотелось.

— Такие вот дела… — безрадостно молвил он. — Значит, придется одному… А жалко… На пару бы оно веселее было, как считаешь?

Последние два слова прозвучали просительно, с надеждой.

— Вась, — ласково отвечал проницательный Пузырек. — Если ты еще и меня решил агитировать — брось, Вася… Мне и здесь хорошо. Живу — не скучаю. А заскучаю — надзорки развеселят…

Василий смутился.

— Да не агитирую я… Просто подумал: ну не может же быть, чтобы у вас тут никто домой не хотел…

Пузырек с сочувствием глянул на него искоса, потом поскреб за ухом и возвел глаза к мерцающей паутине, в которой терялись устремленные ввысь наполненные светом трубы. Озадачился. Огорчать Василия ему не хотелось, а порадовать, судя по всему, было нечем.

Впрочем, разговор все равно пришлось прервать, поскольку в неспешно перекатывающихся волнах приглушенного света бесшумно возник хмурый сосредоточенный Крест. Плетеные на манер корзины штаны были приведены в порядок, проводки нигде не торчали. В упор не видя Василия, он подошел к обложенному недавно матом хозяину опоры и начал, как ни странно, с извинений.

— Слышь, Пузырек, бля-сука., — Заикание у него почти прошло, но лицо еще подергивалось. Хотя, помнится, нервная рябь пробегала по правой щеке Креста и раньше — до того как он получил щелчка от надзорки. — Ты уж на меня, бля-сука, не серчай. Погорячился, с-сука-бля…

— Да бывает, чего там… — с понимающей усмешкой отвечал ему Пузырек. — Ты это… Может, колпачок примешы? Ради твоей контузии даром налью…

Крест, не ломаясь, принял колпачок, после чего исподлобья взглянул на Василия.

— Слышь, начальник… Дело есть…

Их вынесло наружу неподалеку от площади с пятиэтажкой. И то ли Василию показалось, то ли в самом деле небо (оно же и пол, оно же и потолок) слегка потемнело, набухло сиреневым. Такое впечатление, что день клонился к вечеру.

— Ну? — сказал Василий.

Но Крест заговорил не сразу — долго хмурился, досадливо дергал щекой.

— Шелестят, коцы вяжешь? — спросил он наконец, вновь перейдя на родную речь.