Страница 5 из 43
Папа откуда-то знал об этом. Иногда он сам повторял: «Я почтальон Печкин», — и усмехался в усы.
У него усы были, да. Вспомнил.
Таньке, когда её записали в детсад, иной раз позволялось остаться дома. Папа говорил, что её надо баловать, она — будущая женщина. А Мишка — мужик и должен терпеть. А ещё папа не выносил, если мама обнимала и целовала Мишку.
Мишка сейчас думает задним числом: должно быть, в комнате вместе с папой жила смерть, когда он ещё жив был, когда лежал на тахте и надо было всё делать тихо. А сейчас смерть ушла, не глядит за ними— но мама уже редко целует Мишку, потому что он большой стал…
Болел папа долго. А когда он ещё здоров был, он всё время учился. Из кухни доносились голоса мамы, и папы, и плач Владика. А им с Танькой в комнате запрещалось шуметь. Мишка иногда подходил к закрытой кухонной двери, только чтобы услышать, как мама говорит:
— Вот, вот, здесь всё есть!
Она громко листала книгу, а потом, видать, находила нужную страницу, хлопала книгой об стол:
— Смотри сюда, вот этот абзац!
Мишка с Танькой стояли не дыша, как вдруг дверь резко раскрылась. Он еле успел отшатнуться. Это была мама, она обняла его одной рукой — другой она Владьку к себе прижимала. А Танька впереди них побежала в комнату, боясь, как бы отец не увидел, что они подслушивали.
— Я что придумала! — сказала им мама. — Только тихонько.
Она опустила уснувшего Владика в кроватку, открыла шкаф и вытащила небольшой мешочек из старой материи. Мишка с Танькой сидели на коврике, мама наклонилась и высыпала перед ними множество разноцветных пуговиц, больших и маленьких, с дырочками и с петельками, пластмассовых и деревянных, и железных, и сделанных из настоящих ракушек.
— Это старинные пуговицы, — сказала мама. — Ваша прабабушка любила шить. И бабушка тоже любила…
Танька онемела перед таким богатством. А мама сказала:
— Вот вам игра — сосчитать пуговицы. Кто насчитает больше, тот победитель.
И снова ушла на цыпочках в кухню.
Они сразу же стали сгребать пуговицы к себе, без счёта, и каждый старался захватить больше. Получились две примерно одинаковые кучки.
— Мои не считай! — на всякий случай велела брату Танька.
Мишка принялся считать свои, он сбивался и начинал снова, несколько раз. Один раз пришлось начать заново, когда почти всё уже было сосчитано. И, наконец, он объявил Таньке:
— У меня двести тридцать четыре!
И Танька парировала:
— А у меня сикстильон!
Мишка знал, что такого никак не может быть. Но чтобы доказать Танькину неправоту, он принялся пересчитывать и её пуговицы. Тоже сбился. И, наконец, догадался раскладывать их десятками. Так если даже забудешь, шестьдесят восемь сейчас должно быть или семьдесят восемь, посмотришь, сколько уже перед тобой десятков — и вспомнишь.
Мама, оказывается, глядела, как он раскладывал пуговицы на десятки, и теперь она обняла его сзади. Предупредила:
— Тихонько!
А после спросила шёпотом:
— А вы знаете, почему мы считаем десятками?
Они так и не смогли догадаться. Мама подсказывала:
— А как считают маленькие? По пальчикам. И наши дальние предки тоже учились по пальцам считать. А вот представьте, если бы у нас было на руках по семь пальцев, как бы мы считали? А если бы всего по четыре? Как мы бы стали считать эти пуговицы?
Мама опустилась с ними на коврик и сообщила таинственным голосом:
— Есть такие планеты, где у людей совсем не пять пальцев.
И они втроём чуть-чуть поиграли в инопланетян. Мишка раскладывал пуговицы так, будто на руках у него по семь пальцев, а Танька — будто всего четыре. А мама что-то отбрасывала в сторону и добавляла что-то. Потом папа вошёл в комнату и сказал маме:
— Куда ты пропала? Я думал, ты Владьку кормишь.
И они вместе в кухню ушли папины уроки учить.
Но зато когда Мишка закончил садик, мама — это стала его мама в первую очередь. Он с ней теперь бывал дольше всех! В школе ведь как — до обеда отзанимались и по домам. И уж Мишка летел домой, чтобы Владьку носить на руках, пока мама варила борщ или печатала что-то на компьютере. Владьке главное видеть маму, тогда он спокойно сидел и трогал Мишкино ухо или за нос Мишку тянул, повторяя: «Бва, бва, бва, бва» — поди пойми, что хотел он сказать.
А если братишка начинал булькать — так он всегда разгонялся, чтобы пуститься в безудержный рёв — мама иной раз останавливала его простым: «Ну, ну…». И объясняла: «Мама денежку зарабатывает».
Отец до вечера на работе был, а им не надо было никуда выходить, потому что он сам приводил Таньку. Отец по вечерам хмурый был, маме он говорил: «Хозяюшка моя» и улыбался через силу, а в Мишку мог и тапочкой запустить, если Мишка с одного раза не слушался. Мишка отца боялся, и он видел, что мама тоже боялась, и говорила с отцом тихо, тихо. После ужина Мишка должен был Таньку с Владиком занимать в комнате, чтобы папа мог отдохнуть. Но папе не отдыхалось, из кухни долетали слова:
— Эти уроды хотят, чтобы я им всё делал бесплатно!
Папа гремел, а мама ворковала:
— Ну, не совсем же бесплатно… Мы жили на эти деньги, мои-то заработки — это копейки…
Потом были дни, когда папа с утра оставался дома, и Мишка думал: «Зачем вообще из школы домой ходить?»
Папа бесконечно рассказывал Мишке, что он, Мишка, не там поставил ранец и не так школьный пиджак повесил— надо было перед папой стоять и это слушать. А за едой папа изображал, как Мишка сутулится, и ахал, сколько он накрошил, и проверял у него в тарелке, хорошо или нет объедены косточки.
Мама уговаривала отца:
— Пожалуйста, Саша, помолчи, ну, пожалуйста…
Отец вскидывался:
— А ты меня не затыкай!
А если Владька в комнате просыпался от шума и тоже подавал голос, отец строго смотрел на Мишку, спрашивал:
— Ну, чего ждёшь?
Мишка должен был бежать к Владьке, совать ему под бок медведя и лису и колыбельную петь:
— Спать надо, Владя, баю-баюшки!
Брата было так сходу не уложить. А папка вскоре начал днём тоже спать, как детсадовец. Пообедает, отодвинет тарелку и скажет: «Ну что? Пойду-ка я в царство Морфея. Глядишь, время до завтра быстрей пролетит». Хотя непонятно было, зачем ему, чтобы скорее пришло завтра, потому что он опять оставался дома и укладывался в постель после обеда. И тогда Мишка должен был хнычащего Владьку выносить из комнаты в кухню и там всё время повторять ему: «Тихо, тихо…»
Однажды мама сказала Мишке, чтоб собирался гулять, и Владьку тоже одела. Втроем они поехали на бывшую папину работу. Это, вроде, уже во втором классе было. Когда начинают ставить оценки. А Танька последний год в садик ходила. Мишка успел понять к тому времени, что в садике гораздо интересней, чем в школе. Если бы только — тоже не спать, а после обеда сразу домой.
На математике ему уж совсем скучно было, и как-то раз он решил задачки в двоичной системе. Думал, учительница обрадуется — во всех тетрадках всё одинаково, а у него есть над чем покумекать. Но Людмила Юрьевна только помахала его тетрадкой перед классом и объявила:
— Прокопьев ленится решать задачи, у него в классной работе только единицы стоят, да ещё нули. Вот и получил он сегодня большую «единицу»!
Мишка не представлял, что бывает, когда приносишь домой «единицу». И он всё никак не мог выбрать момента, чтоб маме обо всём рассказать.
В длинном ангаре стояли станки. Люди оставляли работу и подходили к ним троим. Мама тушевалась, ковыряла кроссовкой бетонный пол. А после осторожно поставила Владьку на пол и велела Мишке его за руку держать. Сказала:
— Я к мастеру схожу.
Мишке стали показывать, куда в станок железка вставляется и куда потом нажимать. А нажимать надо было сразу и на кнопочку, и на рычаг, иначе станок не заработает.
— Это защита от дурака, — объяснили Мишке. — Ну, вот, чтоб ты ненароком вторую руку в станок не сунул.