Страница 116 из 125
— Но зато вы — капитан «Флэша». — Ей понравилось это сравнение.
— Да. Всегда на виду у голландских канонерок.
Она засмеялась. Ему ничего не стоило обратить это в шутку, — к счастью, она не хочет понимать, что это правда. Канонерки… и тайные конкуренты в торговле, которые крадутся и шпионят за ним. Как «Флэш», он мог оставить их за кормой.
— Похожая идея была у моего отца. Жена его была ужасна; все политические выверты он ненавидел. Он хотел купить судно и поплыть вокруг земли.
— Почему он этого не сделал?
— Не хватило духа. Он ничего не знал о мореплавании; не мог отличить мачту от вязальной спицы. Корабль должен был быть достаточно мал, чтобы мы вдвоем могли с ним управиться, и достаточно велик, чтобы выдержать фортепьяно. Вы понимаете, романтическая идея, совершенно нелепая. Но эта мечта навсегда осталась у меня в сердце; и я завидую капитану Лингарду.
— В конце концов он попал в страшный переплет.
— Он крайне глупо вел себя с очень надоедливой женщиной.
— Да. Она не особенно правдоподобна, как и все женщины у Конрада.
— Мне все они кажутся глупыми. Я действительно никогда их не понимаю.
Вы получили удовольствие? — спросил он в понедельник вечером.
— Больше чем когда-либо, насколько могу помнить.
Это решило его судьбу. Он не знал, радоваться ему или огорчаться. Кости, во всяком случае, были брошены.
— Вам не было скучно? — спросила она.
Это вызвало улыбку.
— Вы, если можно так выразиться, неспособны мне наскучить.
«Она еще очень наивна, — думал он, — совсем ребенок. Слишком чувствительна и полна детских фантазий. Хочет бороться с целым миром, никогда не обманывая. Я могу рассказать ей кое-что об этом. Без обмана — невозможно. Можно, я полагаю, отказаться от этого мира, отвернуться от него, не обращать внимания, но бороться… Все эти честность и мужество… Она больно ушибется, если ей не повезет».
Целый месяц он сохранял твердость; не видел ее, пытаясь заставить себя преодолеть чувство. Выбросить ее из головы, заниматься делами. Нечего лететь, как мотылек на огонь. Быть бдительным. Заострить ум. Он никогда бы не смог сохранить остроту ума все эти годы, если бы не коттедж, где можно забыть напряжение, волнение, страх.
Работа на границе его не обременяла, она доставляла удовольствие. Вот то, что за ней следовало, он терпеть не мог: отвратительные торговые переговоры в Бельгии на следующей неделе, подделка документов, ощущение в руке грязных бумажных денег, подозрительные и алчные глаза. Если б только он мог от этого избавиться. Временами он думал, не привлечь ли к этому Соланж — восхитительное занятие для такой женщины, как она, — и она была бы довольна. Но это лишь дальше связывало бы его с ней и на самом деле не принесло бы освобождения. Как противна была ему Бельгия. Он хотел бы иметь возможность убить Жерара де Винтера.
Он должен был принять тщательные меры предосторожности, чтобы Люсьена ничего не узнала об этом джентльмене, которого он так стыдился. Какой бес толкнул его пригласить ее обедать в Брюссель, где каждый метрдотель прекрасно знал его имя, и многие знали, — чем он занимается? К счастью, они были осторожны. Но в коттедж он мог ее приглашать; не было причин, почему бы Мейнард Стам, отставной офицер, спортсмен и любитель природы, не мог заинтересоваться молодой женщиной. А если так, не было и причин, почему он не мог на ней жениться.
Для Люсьены приятные воспоминания оживляли повседневность. Она не боролась с ними, сохраняя их на вечер, как сокровище. На работе она была так занята, что для мечтаний не оставалось ни времени, ни желания. Но когда она готовила или ела, штопала свитер или натирала пол, просыпалась или засыпала, она восстанавливала в памяти запах, вкус; тепло солнечного света на деревянном столе; приятный холодок белого вина, вынутого из колодца; жемчужные росы на высоких стеблях травы; узор старого персидского ковра на каменных плитах.
Когда прошло две недели, а она так и не увидела черного «Пежо», мужество покинуло ее; она потеряла надежду, что когда-нибудь повторится этот уик-энд, и больше не рассчитывала на приглашение в Венло. Она не леди; она служащая гаража, и черт с ними всеми. Слишком груба и глупа для такого мужчины. И лучше ей забыть эти претенциозные шутки, как например, еду в ресторанах — нелепо дорого, во всяком случае, когда обед обходится в дневной заработок.
И все-таки, это было занятно; она кое-чему научилась. Есть же, в конце концов, люди, которые думают так же, как она; она не одна в мире. Она только не знает, как заставить мужчину почувствовать себя с ней свободно: она, очевидно, слишком неуклюжа. И слишком груба; возможно, плохо держится за столом. Или употребляет слишком много жаргонных словечек; с ребятами в гараже просто забываешь, как правильно говорить по-французски. Когда однажды после обеда ее позвали к телефону, она была изумлена и счастлива.
— Это вы… Я думала, я вас совсем разочаровала… На этой неделе? Не вешайте трубку, я спрошу хозяина… Бернар, я могу быть свободна в субботу и воскресенье? Благодарю, вы очень милы. Не понедельник, а суббота, хорошо?
Голос Стама очень тихий и сдержанный, сказал мягко:
— Значит, в пятницу вечером. Но меня могут задержать дела. Вы не рассердитесь, если вам придется немного подождать на станции? Но я постараюсь, чтобы вам не пришлось ждать долго.
— Ничего страшного, я посижу в буфете. — Она выбежала, сияющая.
— У вас завелся возлюбленный, Люси? — ухмыляясь, спросил Бернар.
— Возможно, — ухмыляясь в ответ.
— Вы с ним спите?
— Мысленно. Что за вопрос, конечно, нет, но разве вас это касается?
— Нет.
— Вот и хорошо, держите свое любопытство дома.
— Черт, — сказал Бернар, — я просто счастлив видеть вас счастливой.
Она действительно была чрезвычайно счастлива. Как хорошо, что он все-таки не вычеркнул ее из памяти. Это обескураживало ее весь последний месяц. Как ни старалась она этого не допускать, но она была страшно разочарована, а разочарование, прочла она где-то, — горе молодости.
В Венло ее никто не ждал, но ведь она была предупреждена. Она прошла в буфет, заказала чашку кофе и, счастливая, зажгла сигарету. На улице шел дождь, но ей было все равно. Когда Стам остановился снаружи у окна узнать, здесь ли она, он задержался, чтобы посмотреть на нее и убедиться, что не ошибся в своей оценке. Если он сделал роковую ошибку, еще было время передумать и исчезнуть. Никто не мог бы поступить благоразумней.
Она сидела, облокотившись на стол, пристально глядя в стену и никого не замечая. Легкая улыбка на лице, как будто она про себя радовалась хорошей шутке, которую одна знала. Он постоял еще секунду, собираясь с духом, приготовился, как фехтовальщик перед началом новой схватки. И намеренно предался мысли, что любит ее. Безвозвратно, как «предается пучине наш усопший брат»: салют. Это было опасное решение, но ведь после того, как он это опасное решение принял, прошло некоторое время. Он распахнул дверь.
Она обернулась и безучастно посмотрела, не узнавая его. Он улыбнулся — его маскировка имела успех, так основательно он ее никогда не проверял. Когда он улыбнулся, она узнала его и с удивлением подняла брови. На нем были непромокаемые брюки, кожаная куртка и высокий шлем автогонщика с защитными очками. Рот и подбородок закрыты шелковым шарфом, как у мотоциклистов, которые не любят экран против ветра, но хотят защититься от пыли и насекомых.
Она порывисто вскочила, сделав официанту знак рукой — деньги на столике.
— Вы на мопеде?
— Да, дела. Я должен попросить извинения за это, как и за то, что вам пришлось ждать; но я только что закончил. Пятница у меня деловой день. Но теперь забудем обо всем; завтра я свободен, вы — тоже; и в воскресенье — это великолепно. Будем веселиться как следует.
— Мы едем в коттедж?
— Конечно, куда же еще?
— Не знаю; я только надеялась, что туда.
— Боюсь, там свинарник; однако, ваша комната чиста и убрана. Нам бы следовало кое-что купить, но это легче сделать завтра. Вот мопед; надеюсь, вы не замерзнете на ветру в этой юбке и легком плаще. Но я не поеду быстро, а вы сможете укрыться у меня за спиной, вам не будет так холодно.