Страница 58 из 62
— Иди, да делай, — скомандовала ведьма, пихая в спину.
Чувствуя, как поджимает удушье, Хома потянул из ножен ятаган. Хоть острый, и то добро. Казак нагнулся к обречённому:
— Ты уж, брат, извиняй, куда нам деваться. Молитву бы сотворил, что ли…
Вместо того чтобы прилично помолиться перед скорой смертью, раненый оскалился нехорошо и двумя руками навёл пистоль. Смотреть в дуло, пусть и неснаряженного, но всё равно оружия, невольному палачу не особо хотелось.
— Что ж без пули-то, — неловко указал Хома. – Ложи пистоль, а то усы мне подпалишь.
Упорен оказался побеждённый, до конца на своём стоял. Лицом не дрогнув, нажал «собачку». Почти в упор пыхнуло холостым зарядом…
Морду Хома благоразумно прикрыл рукавом, но что-то ожгло порядком. Да и не ожгло, а прям во всю и жгло!
— А, бисов сын! Да подпалил же!
Свитка, пропитанная на груди не успевшей высохнуть горилкой, занялась голубоватым пламенем. Хома подскочил, хлопая по себе свободной рукой, закрутился и столкнулся с шарахнувшееся ведьмой. Фиотия взвыла неистово, выставляя руки, да поздно – несколько искры прыгнули на нее, разбежались веселой яркой стайкой по груди и плечам…
Хома, лупя по груди рукою, выпучил глаза и попятился. Ведьма, на которую и попало-то всего ничего, с воем, в котором (дивное дело!) слышалось явное торжество, кружилась на месте. Она горела, но горела вовсе и странно для приличного человека: вроде изнутри зажглась, словно в самое плоти её разом раздулись древние угли, невесть сколько веков тлевшие под человечьей кожей. Ширилось под одеждой багряное марево, вот уж и на живот перешло…
Взвизгнула панночка.
— Тикаем, ой, тикаем… — прохрипел Хома, дотушивая последние огонёчки и пятясь к дверям.
Разумный вовкулака уже метнулся к окну.
— Сестра! – Бледный топтался на месте, не зная бежать или кидаться к кружащейся на месте ведьме.
Завыла вовсе нечеловечьи Фиотия. И тут в первый раз полыхнуло. Вырвался из ведьмы пылающий круг, высветил нутро костёла, с изумленьем глянули на то безумное разноцветное сияние мёртвые глаза крыс, людей и вовкулаков. Хома зажмурился, немедля запнулся за доски на полу, бухнулся и пополз к двери на карачках. Твёрдая рука Хеленки уцепила за ворот — мигом вывалились на ступени. Тут догнала вторая волна цветного огня, так поддала в поясницу, что летели по воздуху шагов двадцать, пока не грянулись на склон…
… Выли в костеле множество голосов, металось меж мёртвых тел холодное пламя. Расходились и бились о стены разноцветные сияющие круги, словно сыпала ведьмачья гибель в немыслимый радужный пруд новые и новые камни, гнала волны по воде бытия…
… Кубарем катился сквозь бурьян Хома, ёкала и гикала где-то рядом панночка, совершающая кувырки с любимым молотом в руках и оттого выписывающая этакие траектории, что и сказать невозможно. Ещё кто-то поодаль катился-убегал, но кто – не понять во всем том круговороте… Встряли в колючесть тёрна, и тут озарился весь предутренний небосвод рыже-синей вспышкой, вырвавшейся из злосчастного костёла. Этаким всплеском сверкнуло, что без сомнений, ту зарницу люди от Житомира до Полтавы углядели. И стих ведьмичий вой…
— Экое странное окончание, — заметил Хома, садясь и выковыривая из уха набившиеся туда семена лебеды.
— Ой, мне спину, кажись, пожгло, — испуганно сказала панночка, выбираясь из колючек
— То ничего. Мазь есть и компресс поставим. Главное, говоришь снова, — обрадовался казак.
— Так сорочка же… — начала Хеленка, но тут беглецы вздрогнули.
С собора донеслось истошное завывание – не особо ведьмовского характера, но проникновенное. То Пан Рудь, устроившийся на остатках кровли и ставший свидетелем мрачного, но великого события, возвещал миру о смерти хозяйки.
— Жалеет, — вздохнул Хома, отыскивая разлетевшиеся из-за пояса пистолеты.
— Та мне тоже как-то жаль, — всхлипнула панночка. – Не такая уж лютая хозяйка была.
— Что уж теперь… Пойдём на дорогу, да к лошадям. Ведьмы с ведьмаками кончились, так ещё много здесь кого вороватого шныряет. Уведут упряжку и глазом не сморгнут.
Остатки ведьминского воинства выбрались на дорогу и двинулись в сторону холма. На душе Хомы как-то разом полегчало. Ночь выдалась дурной, сраженье на диво кровопролитным, но ведь порасчистился мир. Главное, никакого больше удушья, Хеленка разговаривает, да и вообще вполне живы.
— Надо бы и пару верховых лошадок прихватить, — заметил Хома, обозревая приятно пустые склоны, просторный перекресток дорог и далекие развалины, где даже и пацюков теперь осталось в самую меру.
В этот благоприятственный для продумывания дальнейшей жизненности момент Хеленка взяла да встала столбом. Хома налетел на неё, ушибив и так порядком отбитую ногу.
— Тю! Ты чего?
Панночка смотрела на крест у дороги, и из бледненькой на лицо стала вовсе пепельно-серой.
— Ну, лошадей тут побили, да еще кто-то помирает. Обойдем, да и ладно, — с беспокойством пробормотал Хома. – Тут много этакого разного поразбросано.
Хеленка двинулась через дорогу деревянным шагом, словно и вовсе в мёртвые перешла.
— Да что же там? – встревожился казак, догоняя подопечную.
Лежал под крестом человек, неловко вытянув ногу. Доносилось натужное дыхание. Не жилец – в том и без особого коновальского опыта вполне можно заверить.
— Оленка? Мёртвая или как? – прохрипел умирающий. – Чудишься?
В Хеленке что-то хлюпнуло. Не иначе, как опять дар речи утерялся.
— Мёртвая, значит, — выговорил лежащий. – А я тебя у моста видел. Сердце заколотилось. Что ж ты нечисти предалась, а, любимая? Это и есть полюбовник твой? Тьфу на тебя, да на него...
— Не то говоришь, — прошептала панночка. – Ты зачем на Днепре был? Зачем убийстовал? Разве дело?
— Дурить меня взялась? – раненый густо кашлянул. – Зубы заговаривать? На кого казака променяла? Курва хладная…
— Э, язык-то придержи, — указал Хома, не особо понявший заумь разговора.
Раненый качнулся набок и одной рукой вскинул длинный мушкет. Действовал он дивно споро для помирающего, хотя даже и не понять в кого именно из двоих на дороге целил.
Хома успел схватиться за пистолеты, как под крестом вспыхнуло пламя выстрела. Звук почему-то не услышался. Дорога, звёзды, да и все остальное диковинно сдвинулись. Хома успел вскинуть пистолеты, выпалить. Догадался, что попал, и с той хорошей мыслью умер.
***
На кладбище было уютно. Анчес засел меж двух высоких холмиков – пуля туда по-любому не должна была залететь. У костёла бегали и воевали. Анчес по опыту знал, что люди склонны всякой гадости уйму внимания уделять. Удивительно несуразные умы. Пальба стихла, анчут осторожно почесывал спину и терпеливо ждал. Сюрпризы могут быть – в костёле какой-то разговор слышен. И бывшая хозяйка, и сильный пришлый колдун еще там. Зря Хома с Хеленкой с ними связались – добром не кончится. Одно хорошо: забесплатно и для всех разом. Ну кроме тех, кто вовремя в сторонку отбежал.
Как в воду глядел – озарился костёл выбросом этакой магической мощи, что аж ослепило. Анчут уткнулся пятаком в землю, зажмурился, чувствуя, как над головой свистят сгустки магии убийственной силы. Да что ж там такое?! Неужто панночка обоих колдунов умертвила? Имела ведь такие отчаянные мысли, но чтоб и вправду рискнуть?! Превеликой смелости дивчина! Или капитан исхитрился во врожденном московитском коварстве?
Утихло. Анчес поднял нос, перед глазами ещё плыли яркие кружалки, но по правде не особо ослеп. Кончилась великая Фиотия! От же событие, кто б его угадал?!
— Славно полыхнуло, — заметил бас из-за соседней могилы.
— Что и говорить, полыхнуло, так полыхнуло, — согласился Анчес и дал дёру.
То ли несвоевременная подслеповатость в том виновна, то ли ловкость ног изменила бывалому анчуту, но мигом налетел на подножку и брякнулся головой в какой-то хилый крест.
На спину наступили коленом.
— Посидим, — предложил басовитый пленитель. – Может, ещё не кончилось.
— Посидим, — согласился Анчес, поправляя шляпу. – Только ниже не дави. У меня там больное.