Страница 39 из 62
— Бейте! – заорал казак, выдирая из-за пояса пистоли.
— Да разве попадешь? — пробормотал Йозеф, озираясь. – Ты погоди, то нас молодые отвлекают, а матёрые здесь где-то…
Уплывающие твари и, правда, были невелики – если бы не спутанные космы, за выдр можно принять. Дмитр всё равно выпалил – было видно, как обе пули бесполезно ударили в воду около плывущих русалок. Одна из голов повернулась – Диего увидел мелкую синюшную мордочку, выпученные в ужасе глаза…
Охотники переглянулись – вовсе детеныши, что ли? Казак спешно заряжал широкогорлый мушкетон:
— Плывем за ним следом! Добить, пока глушённые!
— Да нырнули уже, — прохрипел Котодрал, продолжая нервно озираться. – Ты крупных стереги, сейчас полезут, — баварец глянул на лейтенанта.
Диего кивнул — действительно, нырнули. И имеет смысл сберечь заряды на крупную нечисть…
***
… Лодку отнесло ближе к берегу. Охотники не спускали глаз с речной поверхности – вода уже успокоилась. Песок осел, сверху колыхалась поднятая с донных глубин дрянь, иногда всплескивала хвостом полуживая рыба. Да, наглушили много, ну, и иное между ней плавало.
— Глянем, — приказал Угальде.
Нос дубка осторожно раздвигал муть: вокруг колыхались окуни и плотва, большей частью мёртвые, но иные ещё распахивающие рты в беззвучном крике, вот смотрела мертвыми глазами щука, под бок к ней нанесло стайку мелких ершиков. Рядом плавала рука – небольшая, с синью под длинными ногтями. Ободрана повыше локтя, и вроде бы в слизи. А вот целый труп, крупный, играет вода лохмотьями платья…
Дмитр подцепил тело веслом – перевернулось с трудом.
— Ишь ты, а гладкая была!
— Ну, — согласился баварец. – Полгода назад полюбоваться было на что.
Йозеф был прав – с первого взгляда стало ясно, что труп несвежий. Некогда красивая женщина в остатках изящного платья, лицо вода и рыбы пощадили, но в остальном…
— Кол бы пригодился, — пробормотал Диего, держа наготове пистолет.
— Какой кол на воде? – заметил Котодрал. – Из обычных она. Видать, теченьем затянуло и за топляк зацепило.
— Да какие тут обычные?! – оскалился казак. – Сроду тут таких обычных не утопало! Варшавская пани, не мынковская! Да и течение – вон оно там где!
Охотники глянули на залитую солнцем, безмятежную реку. Отчего-то захотелось попасть на берег побыстрее.
— Ладно, дело сделано, поплыли, — с облегчением молвил Угальде.
— Стойте, я цепку сниму, — буркнул Дмитро, глядя на шею утопленницы, где тускло поблескивало золото.
— Не к добру такие трофеи, — предостерег Котодрал.
— Не для обогащенья беру, — казак веслом подтаскивал труп ближе к лодке. – На порох выменяю, да еще разок сюда вернусь. Под корень их, суков, выводить надо!
Касаться пятнистой шеи утопленницы Дмитр всё ж не рискнул – потянулся к толстой цепочке острием кинжала. В тот же миг, богатое, похоже, что итальянской работы, золотое плетение превратилось в огромнейшего червя – тот изогнулся, захлестнул хвостом клинок и не иначе, как собрался устремиться по оружию к его хозяину. Вышло это столь внезапно, что охотники одновременно отшатнулись. Вроде бы дивно устойчивая лодка с готовностью поддалась и все трое, даже не успев ругнуться, полетели в воду…
…Еще никогда Диего Угальде не влезал в лодку с такой скоростью – уже животом на борту лежа, немыслимым усильем воли укоротил себе, словно карла какой, ноги, а остальное поджалось ещё плотнее. Коротконогий лейтенант свалился на дно, шляпа, истекая водой, съехала на морду, а штаны и под камзолом, словно льдом наполнились. Соратники уже взлетели обратно в челн – даже и помогать никому не пришлось. Не сговариваясь, похватали весла…
***
Солнце палило в плечи, а холод так и остался в одежде, да такой, что в дрожь бросало. Гребли, не оглядываясь и с таким прилежанием, словно премия в сто дукатов обещана.
— То просто червь, — настаивал Диего, изо всех сил работая веслом. – Обычный червь-переросток.
— Пусть переросток, но чисто пиявочный, — возражал Котодрал. – Что я, пиявку не узнаю?
Казак помалкивал. Да, месть – дело сладкое. Но не сегодня. Охладила днепровская вода то правильное чувство. Да, дьявол его возьми, где ж берег-то?!
Берег был на месте. Стояли у кривых мостков капитан с Збыхом, наблюдали. Диего с облегчением выпрыгнул на старый, но восхитительно сухой настил и принялся выжимать полы камзола.
— Сделали? – усмехнулся капитан. — Новокрещён[69],ты теперь, сотник Угальденко…
Глава 10. О бренности и тщете лыцарской славы
— Пан Лащинский, воинство поднимайте! Беда! Бесы с погоста набежали, город жгут и баб валяют!
Как взметнулись сердюки на тревожный призыв! Как разом подхватились! Сипло взрычал ясновельможный пан Лащинский, пытаясь выползти из светлицы. Восстал, было, в гневе хлестнув сорочкою по морде вояку, что пытался вызволить свои одежды из-под пиршественного стола. Да не держали ослабелые ноги, обрушились на пол удалые воины. Тут и уволокло под стол безпорточного стража, ибо силён был соперник, тянувший спорные шаровары с иной стороны. Хватались растревоженные охранники за шапки, жупаны, сабли и чеканы, призывали Матку Боску да твердость и доблесть свою, столь крепко пострадалых в схватке с горилкой и азартом игроцким. Да и иные подозренья смятенные разумы гордых сердюков терзали: что за бесы?! Откуда бесы?! А уж не побывали ли те бесы уже здесь, в этом чёртовом шинке? Где же обтоптанные, смазанные смальцем сапоги, где любимый персидский нож с жемчугами? А шпоры с позолотой где?! Да что там шпоры, одна портянка в руках и имелась. Как такое случилось?! Играл, было такое, продулся дочиста, и это было, но, как и кому?! Хоть вспомнить того счастливца, во взаимствование, чтобы у него какой одежки одолжить! Так нет же – как назло одна портянка, да в голове, словно в горшке треснутом – пустотно и гулко. И что ту тряпицу душистую: её хоть на тыл наматывай, хоть на перед – всё одно осоромишься.
— Так не бывать же тому так! – вскричал бывалый вояка, нахлобучивая на седой чуб пусть чужую, но весьма недурную шапку-шулику с соколиным обтрёпанным пером. – Хватай, панове, что бог подал, после разберемся. Иль не в своём мы побратимском обществе?
— В своём! В своём! – вскричали те из сердюков, кто уж осчастливился штанами. – К бою, панове!
Закрутилось боевое дело: были живо найдены и мушкеты с пороховницами, и сабли с пистолями, и некая доля одежды – пусть и весьма поредевшая с того недоброго часа, когда ехидный случай подсунул горемыкам игорные кости. С грозными криками и божбой готовились к неведомой схватке похмельное воинство.
От дверей смотрел на то чудесное воскрешение оторопевший пан войт города Пришеба, коий и поспешил в шинок за помощью. Что и говорить, картина выдалась диковинной. Но уж был вновь поставлен на ноги ясновельможный пан Лащинский, уж надели на героя жупан, и опоясали саблей. С грозным гиком и шепелявым посвистом, сшибая лавки и снося косяки, кинулись во двор лютые бойцы. Мигом вскинулись в седла, подняли охающего ясновельможного. Разлетелись из-под копыт грязь и навоз, выметнулось на улочку яростное воинство. Тщетно взывал и указывал в иную сторону отдышливый городской войт – унесся к рыночной площади лихой полуголый отряд. Куда?! Зачем?! Кто знает... Воинское дело оно изначально замысловатое и мирному обывательскому разуму труднодоступное.
***
— Хорошо пошли, — с удовлетворением молвил злопамятный Анчес. – И ус утраченный поперёк дороги не встал.
— Вернутся сейчас, — обнадежил Хома. – А может и не сейчас.
Женщины ничего не сказали: Хеленка жалобно мукала и утирала-развозила по личику сопли и иное мадерное, отнюдь ненужное девичьей красоте. Ведьма хмурилась и прислушивалась к происходящему в городе – доносился заполошный набат и отдалённые вопли.
— Надо всё ж рассолу, — заметил Хома, утирая нос панночки подолом своей свитки.
— Гишпанец за рассолом сходит, — распорядилась ведьма. – А ты, казаче, ступай и глянь.