Страница 100 из 102
2. В квартиру, если не имеется особой мужской половины, квартирантов мужчин допускать нельзя.
3. На религиозные темы с мусульманами не говорить, ввиду их особого взгляда на религию; при входе в мечеть и др. богослужебные места полагается снимать обувь.
4. В помещениях мусульмане головных уборов не снимают; заставлять их при пении народного гимна и "Интернационала" снимать папахи ни в коем случае нельзя.
5. Бани для женщин и мужчин полагаются особо, поэтому в женскую баню входить мужчинам абсолютно нельзя.
6. Свинину не едят и сильно брезгуют.
7. Вино, если он непьющий, нельзя заставлять пить.
8. Днем отдыха у мусульман считается пятница. В этот день заставлять выходить их на работу против желания нельзя.
Имеются и другие чисто местные условия, которые для сведения будут объявлены дополнительно и с которыми надо считаться для успеха рабоче-крестьянского дела и для создания единого фронта всех трудящихся".
— Видишь, Мешади, — обратился молодой азербайджанец к пожилому с окладистой красной, крашенной хной бородой, — турки пришли — резню устроили, англичане пришли — виселицы поставили, а урусы пришли — о твоей чести пекутся!..
"Всем, всем, всем. Москва, Ленину…"
Телеграфист ленкоранской радиостанции записал сообщение Азревкома и побежал будить начальника гарнизона полковника Султанбека Гусейнзаде. Тот кинулся в Ханский дворец к генерал-губернатору Хану Нахичеванскому.
Весть была такой ошеломляющей, что телеграфист не мог сохранить ее в тайне, и к утру она, как пожар в лесу, расползлась по всему гарнизону, перекинулась в город и пошла зажигать радость в сердцах людей.
Беккер и Сергей чуть свет заняли места в мастерской. Беккер заканчивал шить сапоги для молодого офицера — в полдень тот должен был прийти за ними.
И вдруг в мастерскую вихрем ворвался Салман, оживленный, с горящими глазами.
— Чего вы тут сидите! Наши победили! В Баку Советская власть!
Беккер вскочил.
— Сергей, бросай сапоги! Они ему теперь ни к чему, босым драпать сподручнее! — весело крикнул он и отшвырнул сапог в угол мастерской.
Все трое вышли на улицу, заперли дверь. Не сговариваясь, решили идти в центр города, к Ханскому дворцу. Радость их была так велика, что им невольно казалось, будто, придя туда, они увидят, как генерал-губернатор и его свита выносят свои чемоданы, собираясь бежать. По пути Беккеру и ребятам встречались радостно-возбужденные люди, которые обнимались, поздравляли друг друга. А кто-то спешил вывесить красный флаг над воротами дома.
В "Саду начальника", названного так потому, что он находился против Ханского дворца, столкнулись с Пономаревым.
— Слыхали новость? — кинулся он к ним.
— А как же! Наконец-то! — ответил радостно Беккер.
— Я же говорил: со дня на день свершится, — сказал с достоинством Пономарев. — Вот, иду к Хану.
— Зачем? — заинтересовался Беккер.
— А шут его знает! Нарочного прислал, велел немедленно явиться. Ты, Федя, будь у себя, вернусь, расскажу. А вы, хлопцы, сбегайте к Мустафе: что он скажет? Вообще надо бы собраться, решить, что делать будем.
Хан Нахичеванский не заставил Пономарева долго ждать.
— Садись, Пономарев, садись.
Брезгливо оглядев Пономарева с головы до ног, губернатор, будто забыв о нем, в задумчивости зашагал по комнате. Потом сел за стол, принялся читать какую-то бумагу.
— Я получил телеграмму нового министра внутренних дел, — начал он и криво усмехнулся: — Или как он у вас называется, народного комиссара. Ты знаешь такого: Гамида Султанова?
— Знаю, очень даже хорошо знаю.
Ненавистью сверкнули глаза губернатора.
— Надо бы вернуть тебя в тюрьму, а я вынужден сдать вам власть. Так что ступай в своим большевикам, сорганизуйте ваш народный комиссариат.
— У нас есть Военно-революционный комитет, — поспешно ответил Пономарев.
— Слышал, — хмуро бросил губернатор. — Меня не интересуют ваши комитеты. Пришлите одного какого-нибудь приличного человека, чтобы я сдал ему власть.
— Зто можно! — с достоинством сказал Пономарев, выскочил из кабинета и бегом устремился к Беккеру.
Созывать никого не пришлось. Каждый, услышав радостную весть, поспешил к Беккеру, через которого подпольщики поддерживали связь друг с другом. Во дворе собралось уже человек двадцать, открыто, не таясь. Пришли все члены уездного комитета партии и ревкома. Обращал на себя внимание человек с обезображенным лицом и черной повязкой на голове. Это был Моисей Бочарников, чудом спасшийся из плена. Был тут и Ахундов. Он добрался-таки до Астрахани, встретился с Кировым (Нариманова в ту пору уже не было в Астрахани, он был переведен на работу в Москву, в Наркоминдел), с азербайджанскими партийными работниками. По совету Кирова Ахундов вернулся в Ленкорань, был арестован, а по выходе из тюрьмы разъезжал по селам, помогал создавать новые партизанские отряды и сам возглавил один из них.
Бала Мамед, перепоясанный патронташами, прискакал под красным флагом вместе с Гусейнали и несколькими своими бойцами.
Странно выглядел доктор Талышинский с кобурой на боку. Он терпеть не мог оружия, говорил: "Моя задача останавливать кровь, а не проливать ее". Но недавно на него было совершено покушение, видимо, ярые мусаватисты мстили за сотрудничество с большевиками. Поздно вечером, когда он в сопровождении ординарца, возвращаясь из госпиталя, вошел во двор, раздались два выстрела. Ординарец упал замертво. Талышинский бросился в дом, схватил револьвер и керосиновую лампу и выбежал во двор, но нападавших, конечно, и след простыл. С тех пор Талышинский не расставался с револьвером.
Во дворе было шумно и весело, как в доме жениха в день свадьбы. Пономарева моментально обступили, и он пересказал свой разговор с губернатором.
— Очень хорошо, что Нахичеванский согласился добровольно сдать власть, — сказал Кулиев. — Я думаю, вести переговоры с губернатором мы поручим нашему уважаемому доктору Агахану. — Кулиев хорошо знал его еще по мусульманскому землячеству Киева.
— Мне? — удивился Талышинский. — Почему мне, Мустафа? Разве я председатель ревкома?
— Не имеет значения. Назначим временно. Как думаете, товарищи?
Раздались возгласы одобрения.
— Нет, нет, увольте, пожалуйста, — запротестовал Талышинский. — Лучше ты сам, Мустафа. Или вот Беккер, он с губернатором в приятельских отношениях, — засмеялся он.
— Можем и мы, конечно, — ответил Кулиев. — Но, как говорится, зачем дразнить гусей? Ты — представитель местной интеллигенции, человек гуманной профессии. Тебе же не чаи распивать с губернатором. Подпишешь акт, и дело с концом.
Все настаивали, и Талышинский согласился.
— Братцы, что же мы медлим? — крикнул вдруг Беккер. — Товарищи наши в тюрьме, а мы…
— Верно, выручать надо! — загорелся Бочарников.
— Даешь тюрьму! Пошли гамузом!
— Погодите, погодите, товарищи! Не порите горячку. — умерил их пыл Кулиев. — Партизанить не будем. Все надо делать на законном основании. Выделим комиссию ревкома, снабдим ее мандатом.
— Меня пошли, Мустафа-гардаш, — вызвался Бала Мамед. — Я со своими ребятами пойду.
Тут же от имени ревкома написали письмо начальнику тюрьмы с требованием освободить политических заключенных.
На улице к Бале Мамеду присоединились его боевые товарищи.
Начальник тюрьмы заартачился. Никакого, мол, ревкома он не знает и знать не желает и без распоряжения начальника гарнизона никого не освободит.
Бала Мамед пригрозил ему револьвером. Если, мол, он немедленно не освободит пятерых поименованных в письме политзаключенных, то они силой отберут у надзирателей ключи, выпустят заключенных, а его самого и надзирателей запрут в камере.
Начальник тюрьмы был осведомлен о крутом нраве бесстрашного горца и не стал испытывать его терпения, приказал привести арестованных. Но едва Савелий Хасиев, братья Матвеевы и другие освобожденные, обнявшись со своими освободителями, вышли на улицу, он кинулся к телефону и доложил начальнику гарнизона, что Бала Мамед со своими "разбойниками" ворвались в тюрьму и силой увели арестованных.