Страница 41 из 84
— Рекламный трюк! — понял Хорриган.
— Прекрасно сработано, Фрэнк, — воодушевленно и горячо лопотал Сарджент, протягивая руки. — Президент просил меня передать тебе лично, что…
— Извини, что я опять перестарался, Харри, — сказал он, минуя обе руки Сарджента и фотографов, позволив врачам увести его в палату, где он сразу же потерял сознание.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Несколько дней спустя, сойдя с трапа самолета, Хорриган с перевязанной левой рукой через ворота для прибывающих в аэропорт Даллес прошел вместе с Лилли, идущей справа и несущей обе их дорожные сумки. Они выглядели обыденно в своих свитерах и свободных брюках и не обращали внимания на возню прессы, яркие огни телевизионных установок и скороговорку репортерши, той же самой телеведущей, которая засняла на пленку его промах с тем посыльным из «Бонавентуры».
— Агент Хорриган, почему вы уходите из Секретной службы прямо накануне вашего величайшего триумфа?
Он остановился, чтобы ответить на вопрос. Зачем гнать их? В конце концов, это были его пятнадцать минут славы.
— Я ненавижу работу за столом, и я слишком стар для того, чтобы бегать рядом с лимузином. И спасибо вам, ребята, что делаете меня знаменитым. Теперь я абсолютно бесполезен для работы под прикрытием.
Еще один репортер спросил: «Каковы ваши планы?»
— Немного поиграю на пианино в баре на углу, поживу немного на пенсию, пока не женюсь на этой женщине, а затем буду жить с ней.
— Вы помолвлены?
— Это сложно, — ответил он. — И если Секретная служба знает, как делать что-то, то она держит это в секрете.
Больше он ничего не добавил.
Сэм Кампанья встретил их сразу же после того, как они миновали заслон прессы.
— Как ты себя чувствуешь, Фрэнк?
— Было хуже.
Глаза Кампаньи смеялись:
— Наконец послушался моего совета и уходишь!
— Ухожу.
— Ладно, но лучше подожди до следующей недели.
— Это почему?
— Государственный казначей приготовил для тебя кое-какие подарки и собирается их вручить: медаль Секретной службы «За Доблесть» и специальную премию Государственного казначейства.
Лилли сжала его здоровую руку. Он улыбнулся ей. Она улыбнулась ему, откровенно гордясь им. Для него это были самые высокие награды, которые можно было получить в их профессии, что и говорить, завидный венец любой карьеры.
— Ладно, а как насчет чертова президента? — грубовато спросил Хорриган. — Знаешь ли, я спасал жизнь не Государственного казначея.
Кампанья ухмыльнулся и указал пальцем через левое плечо:
— Он прислал свой лимузин, чтобы ты покатался».
— Хорошо, — согласился Хорриган. — Ты же знаешь, что я недолюбливаю общественный транспорт.
Вскоре он уже сидел на просторном заднем сидении президентского лимузина, и Лилли прижалась к нему, положив руку ему на бедро.
— Что если нам поездить по городу ночью? — спросила она. — У нас и машина, и шофер…
— Капитальное предложение, моя дорогая, — заявил он, ехидным тоном Ч.Филдса, — но давай, я сперва приму душ.
Она впервые появилась в его квартире, и для него это было потрясением. Она обнаружила картину полной разрухи, и на его предложение: «Чувствуй себя, как дома», она ответила: «Не думаю, что такое возможно».
Она помогла ему сменить повязку в ванной, которая, честно говоря, тоже нуждалась в женской руке. Или, точнее, в человеческой руке.
— Жить со мной — не сахар, — заметил он.
— О, я думаю, со мной — тоже.
— Почему ты так думаешь?
— Я знаю людей, — заявила она с нехорошей улыбкой. — За это мне платят деньги.
Он одевался, натягивал брюки, а она тем временем рассматривала его джазовые диски. На столе возле кресла автоответчик ровно мигал своим желтым глазком.
— Не можешь нажать вот на ту кнопку? — спросил он.
Она нажала. Пленка перемоталась назад, и знакомый, тихий, шепчущий голос заговорил:
— Привет, Фрэнк…
Лири.
Хорриган застегнул брюки и вошел в свою маленькую гостиную. Лилли сидела прямо, ладонь у рта, лицо, замершее в шоке.
— Когда ты услышишь это, Фрэнк, наша игра уже закончится. Президент, вероятнее всего, мертв. Я тоже. Это ты убил меня, Фрэнк? Кто победил в нашей игре? Хотя это и не важно…
Она встала и обняла его, и он заботливо гладил ее по спине и говорил:
— Помоги мне надеть рубашку. С этой чертовой рукой мне нужна маленькая помощь…
Она помогала ему, а голос Лири продолжал:
— Между друзьями не столь важно, кто выиграл, а кто проиграл, главное, как ты сыграл свою игру. И теперь игра кончена, и я беспокоюсь о тебе, Фрэнк.
Хорриган сам завязал галстук, но без Лилли не смог расправить его.
А Лири все говорил:
— Я беспокоюсь о том, что без меня в твоей жизни тебе незачем будет жить вовсе. Настало время подвести итоги, Фрэнк, но у тебя не было жизни для этого. Как грустно.
— Китайский? — спросил он.
— Непременно! — она надела ему пальто. — После ужина мы сделаем сентиментальную остановку, хорошо?
— Конечно, — ответил он.
А Лири говорил:
— Ты хороший человек, Фрэнк. А хорошие люди, как ты, как я, обречены на одиночество…
— Черт с ним! — не выдержал Хорриган, и магнитофон продолжал крутиться, когда они вышли из дому рука об руку.
Они не слышали, как Лири закончил:
— Желаю тебе всего наилучшего, Фрэнк. Надеюсь, что годы пройдут, и время от времени ты будешь думать обо мне, и тогда, когда ты сделаешь это, ты поймешь меня. Прощай… и удачи тебе.
После ужина они сидели вместе на ступеньках Линкольновского мемориала, прислонившись к колонне. Здоровой рукой Хорриган обнимал плечи Лилли, ее голова покоилась на его груди. Они согревали друг друга.
В Вашингтоне, округ Колумбия, стояла прекрасная ночь, но воздух был слишком свеж.
Честер Хаймc
СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Есть на 119-й улице старый кирпичный дом в три этажа, в одном из окон которого виднеется плакат «ОРГАНИЗАЦИЯ ПОХОРОН». Лет пять назад дом признали непригодным для жилья. Деревянные ступеньки, ведущие к обшарпанной парадной двери, так прогнили, что подниматься по ним столь же опасно, как по бревну переходить через реку. От бетонных карнизов над верхними окнами давным-давно ничего не осталось, а из фасада время от времени выпадают кирпичи, создавая смертельную угрозу прохожим. Почти все окна остались без стекол и теперь затянуты коричневой оберточной бумагой. С крыши свисает линолеум, которым когда-то пытались заделать дыру. Никто не знал, что творится в доме, да и, признаться, никого это не интересовало. Может, там и в самом деле проводились похоронные службы; но жителям 119-й улицы про то ничего известно не было. Ежедневно мимо дома курсировали полицейские в патрульных машинах и равнодушно смотрели на эти руины. Похороны не вызывали у них ни малейшего интереса. Не интересовал дом и работников коммунальных служб: в нем давным-давно были отключены и газ и электричество, и показания счетчиков снимать не требовалось. Однако жители 119-й улицы видели, как коротко стриженые чернокожие монахини, одетые опять же во все черное, входят и выходят из дома в любое время дня и ночи, осторожно пробираясь по прогнившим ступенькам, словно кошки по раскаленной крыше. Цветное население квартала пришло к выводу: в доме, судя по всему, находится монастырь, а его жалкий вид определяется тем, что это монастырь для черных. Негры были убеждены, что белые католики ничем не отличаются от белых не-католиков.
Однажды в окне появился еще один плакат:
«ПЛОДОВИТЫЕ И БОГОБОЯЗНЕННЫЕ ЖЕНЩИНЫ — МИЛОСТИ ПРОСИМ».
Тут окружающие немного призадумались. Когда мимо дома в очередной раз проезжал полицейский патруль, курсировавший по этому маршруту уже год, полицейский, сидевший рядом с водителем, воскликнул:
— Ты только погляди, что там написано!