Страница 42 из 84
Водитель нажал на тормоза и дал задний ход, чтобы прочитать плакат, повергший в изумление его напарника.
— Плодовитые женщины, — прочел он вслух и замолчал.
«Зачем монастырю плодовитые женщины?» — одновременно подумали оба полицейских. Казалось бы, совсем наоборот, плодовитые монастырю вовсе ни к чему.
Полицейский, сидевший рядом с водителем, открыл дверцу, вышел из машины, поправил кобуру с револьвером и отстегнул клапан. Водитель тоже покинул машину и, подойдя к партнеру, проделал те же самые манипуляции с кобурой.
Они бесстрастно изучили плакат, посмотрели на заклеенные коричневой бумагой окна и уставились на обветшалый фасад так, будто видели его впервые.
— Вперед! — скомандовал первый полицейский, мотнув головой.
Второй двинулся за своим приятелем, который поднялся на одну ступеньку, на вторую — и тут дерево затрещало, и нога его провалилась по колено.
— Господи! — рявкнул он. — Тут же все прогнило…
Второй не счел нужным комментировать вещи очевидные, поправил ремень и сказал:
— Давай попробуем зайти с черного хода.
Они двинулись в обход по колено в траве в которой их поджидали всевозможные ловушки и капканы: битые бутылки, консервные банки, ржавые пружины от кроватей, сломанные точильные камни, собачий помет, дохлые кошки, а также горы гниющих пищевых отбросов, над которыми кружили мухи всех видов и размеров, а также москиты и комары.
— Ума не приложу, как можно жить в такой помойке, — с отвращением буркнул первый полицейский — Что это за люди!
Впрочем, никаких людей они пока не видели. Зайдя с тыла, они обнаружили, что часть стены рухнула, обнажив одну из комнат на втором этаже. К распахнутой двери черного хода можно было подойти, лишь покорив гору из мусора. Полицейские осторожно преодолели это препятствие из битых кирпичей и кусков штукатурки и, поднимая тучи серой пыли, проникли в дом.
Когда они оказались в кухне, то увидели толстого, голого по пояс негра. Тот равнодушно посмотрел на них своими мутными глазами, которые были выпучены так, что, казалось, вот-вот спрыгнут с его лоснящейся физиономии, и продолжил заниматься своим делом. На дощатом полу стояли четыре кирпича, а на них ржавое железное днище легкового автомобиля. В центре был сооружен кирпичный очаг, на котором стоял огромный бурлящий котел. В таких прокопченных котлах прачки на Юге обычно кипятят белье. В котле, испуская тошнотворный запах, тушилось нечто вроде рагу, а толстяк-негр помешивал его с меланхоличной невозмутимостью. Торс повара напоминал кусок грубой резины причудливой формы. Лицо у него было круглое, черное, как деготь. И еще была у него заячья губа, из-за чего изо рта текли слюни. Голова была серовато-сизая, начисто выбритая.
С серой штукатурки клочьями свисали желтые обои, все в ржавых подтеках. Местами штукатурка осыпалась, обнажив коричневые деревянные доски.
— Эй, кто тут хозяин? — крикнул первый полицейский.
Толстяк невозмутимо продолжал мешать варево.
Полицейский побагровел. Он вынул револьвер и ткнул толстяка стволом под ребра.
— Ты оглох?
Черпак совершил несколько медленных круговых движений в котле, потом столь же неторопливо поднялся и огрел полицейского по голове. Второй полицейский подскочил к повару и ударил его по затылку рукояткой своего револьвера. Толстяк издал странный звук, похожий на хрюканье и рухнул на деревянных пол у самого очага.
Из проема еще одной распахнутой двери появилась черная монахиня, увидела поверженного повара, двух полицейских с револьверами и истошно завопила. На ее вопль сбежались другие монахини, а за ними куча черных ребятишек. Полицейские настолько остолбенели от этого нашествия, что им захотелось повернуться и бежать отсюда без оглядки. Первый полицейский проворно ринулся к выходу, споткнулся на куче мусора и съехал на заду с высокой горы в траву. Второй развернулся в проеме и наставил на черную орду пистолет. Ему померещилось, что он вдруг оказался где-то в дебрях Конго.
Его напарник тем временем встал и начал отряхиваться.
— Держи их, а я пока позвоню в участок, — сказал он. — Сможешь?
— Конечно, — отозвался второй с ничем не обоснованной уверенностью. — Подумаешь, какие-то ниггеры!
Когда первый позвонил из машины в гарлемский участок и, потребовав подкрепления, вернулся в дом, на кухню вышел очень старый чернокожий в белом пятнистом халате и разогнал женщин с детьми. Он был чисто выбрит, и его сухая, похожая на пергамент кожа напоминала черную маску. Морщинистые веки прикрывали молочно-голубоватые глаза, придавали ему сходство со старой черепахой.
— Он не хотел ничего плохого, — сказал он надтреснутым голосом и не без упрека, — просто он кретин.
— Что ж вы не научили его вести себя вежливо с сотрудниками полиции? — недовольно буркнул полицейский. — Теперь от меня несет так, словно я выкупался в дерьме.
— Это еда для детей. Иногда у нее бывает странный запах, — признал старик.
— Пахнет фекалиями, — сообщил второй полицейский, посещавший Сити-колледж.
В этот момент в кухню вошла одна из монахинь и негодующе сказала:
— Не все такие богатые, как вы, белые. Чем можем, тем и питаемся.
— Будет тебе, Лютик, — сказал старик. — Джентльмены не собирались делать. никому ничего плохого. Они просто не знали, как реагирует наш Бубер, когда ему мешают.
— А что им вообще тут понадобилось, — буркнула женщина, но поймав взгляд старика, моментально ретировалась.
— Вы тут, стало быть, главный? — спросил первый полицейский.
— Да, я преподобный Сэм.
— Вы монах? — осведомился второй полицейский.
— Нет, я мормон, — с улыбкой отвечал старик.
— Что же тогда тут делают все эти монахини? — спросил первый полицейский, почесав затылок.
— Они мои жены, — последовал ответ.
— Ну и ну! Негр-мормон, у которого куча черных жен-монахинь. А дети откуда? У вас часом не приют?
— Нет, это все мои дети, и я воспитываю их, как только позволяет мне Господь.
Полицейские мрачно уставились на него. У них возникло подозрение, что старик просто валяет дурака.
— Вы хотите сказать: внуки, — поправил его первый полицейский.
— Вернее, правнуки, — уточнил второй.
— Нет, они зачаты от семени чресел моих.
Полицейские выпучили на него глаза.
— Сколько же тебе лет, дед? — спросил первый.
— Если я не ошибаюсь, мне сто лет.
Тут полицейские уставились на него, разинув рты. Из глубины дома доносились крики и хохот детей и голоса потише — это мамаши предлагали им замолчать. Перебивая запах варева, в кухню заползал иной запах настолько знакомый, что полицейские стали теряться в догадках, откуда же они его так хорошо знают.
Черный толстяк зашевелился на полу, и полицейский привел свое оружие в состояние боевой готовности. Толстяк перекатился на спину и лежал, поглядывая то на полицейского, то на старика.
— Папа, он меня ударил, — промычал он слюнявым ртом.
— Папа сейчас прогонит плохих людей, и ты будешь играть, — проговорил старик, благожелательно глядя на кретина.
— Папа? — повторил полицейский, удивленно моргая. — Он тоже твой сын?
Внезапно второй полицейский щелкнул пальцами и воскликнул:
— Это же дурдом!
— Господь создал всех нас, — кротко напомнил ему преподобный Сэм.
— Если верить тебе, то эти пять десятков чертенят создал как раз ты, — возразил полицейский.
— Я лишь был инструментом Создателя.
Тут первый полицейский вспомнил, почему они вообще здесь оказались.
— У тебя в окне, дядя, плакат, приглашающий плодородных женщин. Разве их у тебя мало?
— У меня их только одиннадцать. А надо двенадцать. Одна умерла. Ей нужно подыскать замену.
— Кстати сказать, у тебя еще один плакат. Организация похорон. Что это?
Старик посмотрел на него с чем-то похожим на удивление.
— Ну да, я организовал ее похороны.
— Но этот плакат торчит тут не один год. Я это прекрасно помню.
— Правильно, — сказал старик. — Все мы рано или поздно умрем.