Страница 13 из 61
Его светлость прислал телеграмму из Саутенда. Врачи сняли диагноз Евы. Джон хотел еще немного побыть с матерью, а потом отправиться в Лондон. Пора было возвращаться к работе.
Аарон говорил себе, что едет в Банбери из-за внучки, он не видел Марию чуть меньше месяца, однако каноник знал, что просто хочет оказаться рядом с Полиной.
Когда он привез Марию в Оксфордшир, священник пробыл там несколько дней. Вечером они с Полиной сидели в саду. Аарон курил свою трубку и читал. Герцогиня разбиралась с бумагами, что ей привозил муж из Лондона. Полина следила за всеми судебными процессами. Над парком заходило солнце, легкий ветер играл ее белокурыми, непокрытыми волосами, пахло жимолостью. Вокруг было так спокойно, что Аарон закрывал глаза и неслышно шептал: «Всякое дыхание да славит Бога».
- Просто видеть ее, - вздохнул священник, - хотя бы иногда. Вот и все.
Вероника сказала, что они собираются устроить большой прием на Ганновер-сквер, когда приедут Питер и Марта. Аарон покачал головой:
- Нет, нет. Ты знаешь, я не любитель светской жизни. Это его преподобие, - он подмигнул Пьетро, - во время оно был модным священником. Я лучше с мальчишками повожусь, в замке. Сменю Мартина и Сидонию, если мой племянник будет в Лондоне занят.
Они сидели на мраморной, небольшой террасе, выходившей в сад особняка Холландов. Вероника, наблюдала за сыном и невесткой. Они устроились на пледе под кустом сирени и о чем-то тихо говорили:
- Аарон его брат, старший. Не зря они так близки были, еще, когда Пьетро в Лондоне, жил.
Она помолчала и улыбнулась: «Мы после приема в Мейденхед отправимся. Джон может больше не ночевать в Брук-клубе. Да и Полина с детьми когда-нибудь в Лондон вернется».
Аарон затянулся своей короткой трубкой, полюбовавшись прозрачным, зеленоватым, вечерним небом:
- Пьетро очень повезло с женой, Вероника. Видишь, как все сложилось. А ты волновалась. И у меня, -Аарон потянулся, - у меня внучка есть. Выращу Марию, замуж выдам, и на покой уйду. Лет через пятнадцать.
Макс услышал, что священник помладше называет своего спутника «отец Корвино». Аккуратно сложив газету, он оставил на столе серебро. Волк боком вышел из ресторана. У лифтов появилась утренняя публика. Макс, оказавшись в огромном вестибюле, где даже открыли собственное почтовое отделение, облегченно выдохнул. Никакой опасности не было. Когда Макс и Анри приезжали в Лондон, подростками, отец Корвино служил военным капелланом. Они не встречались. Макс подождал, пока мальчик в форменной курточке остановит ему кеб: «Все равно, рисковать незачем».
- Станция Лондонский Мост, - велел он:
- Скорей бы во Франции оказаться. Огромный город, два с половиной миллиона человек в нем живет, а все равно на родственников натыкаешься. Это потому, что у нас семья большая, - Макс закурил папиросу: «Очень надеюсь, что на вокзале я никого не увижу».
Кеб свернул в сторону Риджент-стрит, исчезая в потоке экипажей.
Мирьям потерла глаза и зевнула. Перевернувшись, она позвала: «Макс!». Рядом никого не было. Девушка подумала:
- Он в умывальной, наверное. Сейчас он вернется..., - она обняла подушку и вспомнила, как ночью, целовала его: «Я вся, вся твоя..., Возьми меня, увези меня, мой Волк...»
- Как хорошо, - она все не поднимала век, - как спокойно..., Сейчас новое время. Мы сходим в мэрию, в Амстердаме, и всегда будем вместе. У нас появятся дети. Макс собирался преподавать в университете, я получу диплом врача, обязательно. О нас напишут в газетах..., - она рывком присела и недоуменно сказала: «Макс!»
В комнате пахло вином, мускусом, перезревшими фруктами. Простыни на кровати сбились. Все тело болело, она увидела на груди синяки. Мирьям, охнув, спустила босые ноги на пол.
- Может быть, он за едой пошел..., - девушка оглянулась. В углу виднелось скомканное платье, и разбросанное белье. Ридикюль и туфли валялись на ковре.
Ноги были липкими. Мирьям вспомнила:
- Он очень осторожный. Это правильно, мы пока не поженились. Но я ему говорила, что сейчас можно..., - она кое-как добралась до умывальной и посмотрела в зеркало. Губы распухли, под глазами залегли синяки, волосы сбились в колтун. Девушка, все еще охая, вымылась и застыла на пороге спальни. Мирьям поняла, что дверь на улицу приоткрыта и в замке торчит ключ. Гардероб был пуст. Мирьям, лихорадочно одевалась. Девушка отбросила в сторону разорванные чулки:
- Это полиция. За ним следили, он должен был бежать. Поэтому он ушел. Он не хотел подвергать меня опасности. Но я его догоню. Он говорил, что едет на континент.
В ридикюле звенело серебро. Мирьям подобрала с ковра шпильки и кое-как заколола волосы. Она сунула босые ноги в туфли, натянула платье и поморщилась. От сукна отчетливо пахло вином. Девушка выбежала на улицу. Завидев пустой кеб, она замахала: «Сюда, сюда!». Мирьям выдохнула: «Лондонский мост, и как можно быстрее!»
- Я поеду с ним, - она кусала губы, глядя на утреннюю толпу на тротуаре.
- Найду его, и поеду. Сяду в поезд, прямо сейчас. Волк..., - она сжала зубы и задрожала, - я не могу, не могу без него..., - Мирьям закрыла глаза:
- Он возьмет меня с собой, обязательно. Как подругу, как товарища, как бойца.
Она велела себе успокоиться. Достав из ридикюля простой, деревянный гребень, Мирьям стала приводить в порядок волосы. На Тоттенхем-корт-роуд они попали в пробку. Девушка едва не выскочила из кеба. На южном берегу, на оживленной площади перед вокзалом, она расплатилась и побежала к главному входу на станцию. Мирьям, кое-как, придерживала подол платья, не обращая внимания на недоуменные взгляды прохожих. Часы на башне вокзала пробили полдень.
Пожилая дама, вдова священника, сидевшая на бархатном диванчике отделения первого класса в поезде Дувр-Лондон, рассматривала свою соседку напротив. Молодая женщина в трауре была немногословна. Вдова ехала к сыну, тоже священнику, что служил на севере, с пересадкой в Лондоне. Едва поезд отошел от вокзала в Дувре, вдова, было, завела, разговор о благотворительности. Соседка коротко сказала, что это дело богоугодное. Потом она углубилась в блокнот. В нем, как подсмотрела вдова, не было ничего, кроме рядов цифр, написанных даже не в столбик, как считали хозяйственные расходы, а в строчку.
- Худая какая, - вздохнула пожилая дама, - в чем только душа держится.
Молодая женщина была больше похожа на мальчишку. Черное, глухое, шелковое платье не поднималось на плоской груди. Локти у нее были острые. Бледные запястья не украшены браслетами. На костлявых пальцах дама не носила ни одного кольца, даже обручального. Глаза у женщины были большие, прозрачные, цвета свежей травы. Из-под темного капора виднелась бронзовая прядь. Вдова принюхалась. Пахло от соседки тонко, едва уловимо, жасмином.
- В полдень прибудем, - Марта посмотрела на свой стальной хронометр: «Встречусь с его светлостью, отчитаюсь, утвердим план операции, и поеду к мальчикам».
Вдова с удивлением увидела, что соседка улыбается. Хмурое, сосредоточенное лицо женщины на мгновение изменилось. Пожилая женщина хмыкнула: «Словно солнечный зайчик на воде играет».
В детской на рю Мобийон - просторной, светлой комнате, с простыми, холщовыми обоями и мебелью из сосны, пахло молоком. Пьер, толстенький, белокурый, сидел в высоком стульчике, размахивая серебряной ложкой. «Мама, - ласково сказал мальчик, - мама сюда!»
Юджиния была в домашнем платье тонкого сукна, каштановые волосы стянуты в узел. Она взяла сына на руки. Ребенок сразу потянулся к груди.
Женщина улыбнулась, сажая сына на колени, расстегивая платье: «Еще просит, а я не отказываю».
- И не надо, - Марта приводила в порядок платьица мальчика, склонившись над плетеной корзинкой, с иглой в руках.
- Я Петеньку своего, - имя сына Марта сказала по-русски, - до двух лет кормила, в Сибири. Хотя, -Марта скосила глаза на грудь, - казалось бы, и нечем. Но у меня много молока было, - Пьер задремал, закрыв голубые глаза.
Марта потянулась и коснулась ее плеча: