Нерон

А пресекся «Энеев род» бесславно — на Нероне. После него имя «Цезарь» превратилось лишь в титул и перестало указывать на родство с Юлием Цезарем и Августом.

В промежутке между принципатами Божественного Августа и Нерона состоялась как бы генеральная репетиция к кровавому владычеству последнего — правление Гая Цезаря Калигулы. Правление его было недолгим — около четырех лет, ибо пал он от мечей заговорщиков (из двенадцати цезарей, чьи жизнеописания оставил нам Светоний, лишь трое умерли своей смертью). Но Калигула, следовавший девизу «Пусть ненавидят, лишь бы боялись», успел снискать недобрую славу безумствами и деспотическим произволом, свирепостью и непомерным тщеславием, каковое нередко оборачивалось комедиантством. Все это проявилось и в том «ходе конем», которым он заставил запомнить себя навсегда, — в намерении сделать сенатором своего любимого скакуна Быстроногого.

Теперь можно усмотреть некую символику в том, что будущий император Нерон родился в 37 году — в первый год правления своего безрассудного дяди Калигулы. Но древние, неколебимо верившие в приметы и пророчества, предпочли заметить лишь доброе предзнаменование, заключавшееся в том, что он появился на свет рано утром и лучи восходящего солнца коснулись младенца прежде, чем, в соответствии с обычаем, новорожденного положили на землю у ног отца, дабы тот, подняв его, признал своим сыном.

Отцом Нерона был Гней Домиций Агенобарб — согласно лаконичной оценке Светония, «человек гнуснейший во всякую пору его жизни». Патрицианский род Домициев Агенобарбов входил в число самых влиятельных в Риме; представители его удостоились семи консульств. Прозвище Агенобарб получил еще их дальний предок, и означает оно в переводе «меднобородый». Эта фамильная черта отличала и Нерона: у него росли рыжеватые волосы, и изменить их цвет было не так легко, как дедовское имя Луций, которое дали ему при рождении.

Мать Нерона Юлию Агриппину Младшую античные авторы тоже характеризуют как особу весьма неприятную. Она превосходила своего первого мужа знатностью и дерзостью честолюбивых помыслов. Дочь увенчанного славой и всеми любимого полководца Германика, она доводилась родной сестрой императору Калигуле, что не помешало ей участвовать в заговоре против брата, всем к тому времени, правда, опостылевшего своими сумасбродствами. Раскрытие заговора привело ее в ссылку на Понтийские острова, откуда она вернулась лишь после смерти Калигулы и воцарения Клавдия.

Агриппина принадлежала к числу тех женщин, для кого нет ничего притягательнее власти. И она проложила дорогу к ее вершине — вначале себе, сочетавшись браком со своим дядей, императором Клавдием, а потом и неблагодарному сыну. Для этого ей пришлось устранить со своего пути очень многих.

Совершение свадебного обряда нередко неузнаваемо меняет избранницу мужчины. Ласковая и обольстительная племянница превратилась в суровую супругу. По словам Тацита, «всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской державы, отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке».

Этой твердой рукой Агриппина, став женой императора, начала немедленно вершить все необходимое, дабы возвести впоследствии на трон собственного сына.

Агриппина явно торопила события. Нерона досрочно облачили в белую мужскую тогу, когда ему не исполнилось еще и четырнадцати лет. В шестнадцать он уже был женат на Октавии, дочери императора. Далее уже медлить не следовало. По велению жены Клавдия отравили, а Нерон, которому шел семнадцатый год, был провозглашен императором. Все про шло как нельзя более гладко, чему немало способствовав идеально выбранные Агриппиной наставники для сына, авторитет префекта преторианцев Бурра заставил воинов беспрекословно приветствовать нового императора, а Сенека составил ему тщательно отшлифованную речь, которую тот произнес в день похорон отчима и расположил к себе сенаторов. Как язвительно отметил в «Анналах» Тацит, «из всех достигших верховной власти Нерон был первым, кто нуждался в чужом красноречии».

Молодой принцепс объявил, что будет править «по начертаниям Августа», и всячески стремился на первых порах убедить в искренности таких намерений, не упуская случая продемонстрировать свою щедрость и благомыслие. Он не скупился на раздачу денежных подарков, провел ряд реформ, направленных по видимости на укрепление республиканского строя и системы правосудия. Однако уже тогда во многих его поступках и речениях явственно проступала фальшь и неистребимая склонность к позерству. «О, если бы я не умел писать!» — патетически воскликнул Нерон, когда ему предстояло подписать указ о казни какого-то заведомого преступника. Зато потом у него не возникало ни малейших угрызений совести, когда по его распоряжению расправлялись с десятками невинных людей.

В чем же причины такой метаморфозы? Только ли в порочной натуре самого Нерона, с годами переставшего сдерживать свои дурные наклонности? Тиранами не рождаются, тиранами становятся. И огромную долю вины за это несет ближайшее окружение, своим подобострастием калечащее их психику. Описывая, как мягкий и сострадательный в молодости Сулла сделался неукротимо жестоким, став диктатором, Плутарх справедливо поясняет: «Почести изменяют нравы». А попустительство — тем более.

Привыкший раболепствовать перед императорами, сенат сразу предложил Нерону почтить его званием «отца отечества», которое тот благоразумно до поры до времени отклонил. Он отказался также от предложения воздвигнуть ему статую из золота и серебра, сохранил обычай начинать год с январских календ, хотя сенаторы (движимые исключительно высокими принципиальными соображениями) верноподданнически высказались за то, чтобы впредь считать началом года декабрь, ибо в этом месяце родился Нерон. Но настал срок, и, обуреваемый манией величия, снедаемый жаждой вечной славы, император назвал своим именем апрель, помышлял даже переименовать Рим в Нерополь. Повелел установить собственное бронзовое изваяние, чуть ли не превосходившее высотой Колосса Родосского, перед построенным им с вызывающей роскошью на городском пепелище грандиозным дворцом — Золотым Домом (засыпанные землей руины Золотого Дома будут обнаружены в центре Рима в конце XV века, и среди них проведет много часов с учениками Рафаэль, изучая искусство древних фресок).

Золотой Дом намного превосходил великолепием не только термы (общественные купальни), но и амфитеатр на Марсовом поле, возведенные Нероном в утешение народу после пожара 64 года. Позже император Веспасиан начал, а его сын Тит завершил в 80-м году сооружение самого вместительного и впечатляющего из античных амфитеатров, за которым со средних веков закрепилось название Колизей. По одной из версий, такое название возникло из-за находившейся рядом гигантской статуи Гелиоса — бога Солнца. Это был переделанный монумент Нерона. В наше время иной раз используют повторно пьедесталы, освободившиеся от повергнутых памятников. А экономный Веспасиан (это ему, не забудем, принадлежит сентенция «Деньги не пахнут») рассудил иначе: он приказал заменить лишь голову колосса и одним махом превратил грешного смертного в сияющее божество.

Впрочем, Нерона уподобляли божеству еще при жизни и даже предлагали за государственный счет соорудить храм в его честь. И отнюдь не из скромности отказался он от столь заманчивого предложения. Как объясняет Тацит, «Нерон воспротивился этому, опасаясь, что некоторые могут истолковать сооружение подобного храма как предзнаменование его скорой смерти: ведь принцепс удостаивается божеских почестей, лишь завершив существование среди людей».

А племянник Сенеки Марк Анней Лукан, желая завоевать расположение Нерона, так славословил его в начале поэмы «Фарсалия», описывая вознесение императора на небо: