Нерон

— Ого, эти уже преследуют Нерона!

Другие спрашивали:

— Ну, что новенького слышно о Нероне?

В одном месте у дороги валялся труп. Конь встревожился, платок соскользнул с лица Нерона. Случайно в этом месте оказался преторианец-ветеран, он узнал Нерона и закричал:

— Salve Imperator!

Это был последний человек, приветствовавший Нерона. Но сам факт, что его опознали, перепугал императора. Они тотчас же свернули с дороги и поскакали к вилле Фаона боковыми тропами. На пути им встретились камыши и колючие заросли. Они пробирались по ним пешком, с большим трудом; поскольку Нерон был бос, в некоторых местах приходилось расстилать на земле одежду, чтобы дать ему возможность пройти. Наконец они оказались перед задней стеной Фаоновой виллы. Пришлось потратить немало времени на то, чтобы прорубить дырку в стене: прислуга не должна была заметить, что в доме посторонний. Фаон посоветовал императору пока укрыться в яме, образовавшейся при выемке песка. Но Нерон бурно запротестовал:

— Живым я в землю не лягу!

Его мучила жажда. Зачерпнув ладонью немного воды из лужи, он сказал:

— Такова теперь студеная Неронова вода…

Отверстие было готово. На четвереньках император пролез через колючий кустарник и дыру в стене и оказался наконец в маленькой комнатушке, где рухнул на кровать, прикрытую жалким матрацем и старым плащом. Он был голоден и хотел пить, но от черного хлеба отказался, зато выпил немного теплой воды. Приближенные уговаривали его прервать муки ожидания и унижения. Он велел выкопать могилу соответствующей величины, сам указал размеры. Искали также куски мрамора, чтобы положить их на могилу, носили воду, чтобы обмыть труп, и дрова для погребального костра. Нерон лично за всем наблюдал, при этом плакал и хныкал, каждую минуту повторяя:

— Какой артист погибает!

Прибыл посланец с известием от Фаона. Нерон вырвал у него табличку из рук. Узнал, что сенат огласил его врагом народа и объявил поиски — он должен понести наказание, как велит обычай предков. Нерон спросил:

— Что это за обычай?

— С осужденного в этом случае срывают одежду, шею пронзают вилами и засекают бичами насмерть.

Он ужаснулся. Начал пробовать острия двух своих кинжалов. Но снова спрятал их, оправдываясь:

— Смертный час еще не наступил!

Попросил Спора, чтобы тот уже начал его оплакивать. Потом обратился к остальным:

— Пусть кто-нибудь поможет мне умереть, подав личный пример!

Потом стал уговаривать себя, бормоча то по-латыни, то по-гречески:

— Живу отвратительно, мерзко — такое не пристало Нерону, не пристало, сейчас надо быть благоразумным — ну же, возьми себя в руки!..

Послышался конский топот. Сомнений не было — это погоня! Даже в этот момент Нерон не забыл про поэзию. Он процитировал по-гречески стих Гомера:

— Коней стремительно скачущих топот мне слух поражает…

Он вонзил себе в шею кинжал не без помощи Эпафродита. И тут вбежал центурион с криком:

— Я прибыл на помощь!

Это, разумеется, была ложь, он просто хотел захватить императора живым и получить награду. Попытался плащом остановить кровь, хлещущую из раны. Умирающий прошептал, теряя силы:

— Поздно… Вот это верность!..

То были последние слова Нерона.

Святослав Бэлза

Недостойный ученик Сенеки

А что тираны? Кровь, туман

Да лживой скуки постоянство.

И чем несчастнее тиран,

Тем абсолютнее тиранство.

Близится к закату XX век, дважды «мистер Икс».

Пользуясь в «низкой жизни» арабскими цифрами, столетия мы почтительно обозначаем римскими. Мы вообще очень многое заимствовали у древних римлян. В частности, названия месяцев, которые поэтому почти во всех европейских языках звучат одинаково или похоже. Некоторые из этих названий происходят, как известно, от имен римских богов (январь нарекли в честь Януса, март — в честь Марса, июнь — в честь Юноны) и властителей (июль — в честь Юлия Цезаря, август — в честь его преемника). Но мало кто знает, что апрель на короткое время был переименован в нероний, и лишь «Закон об осуждении памяти» императора, пожелавшего при жизни увековечить себя таким образом, позволил вернуть прежнее название.

Имя Нерона не сохранилось в нашем календаре. Но оно не просто значится в анналах истории — оно вписано туда огненными буквами, и зловещая фигура этого венценосного лицедея до сих пор видится нам в отблесках страшного римского пожара 64 года.

Гений и злодейство — две вещи несовместные. Однако память человечества в равной степени прочно удерживает имена гениев и злодеев. Бесстрастная муза Клио запечатлевает на своем свитке деяния как тех, кто восхитил, так и тех, кто ужаснул ее. В этом музе Клио усердно помогают ее служители. Так, историк Феопомп сохранил для потомков ставшее нарицательным имя Герострата, который решил обессмертить себя тем, что поджег в 356 году до н. э. (по странному стечению обстоятельств — в ночь, когда родился Александр Македонский) храм Артемиды в Эфесе. И мы помним теперь из числа уроженцев Эфеса не только достойного мудреца Гераклита, изрекшего: «Все течет…» — и почитаемого отцом диалектики, но и презренного маньяка, уничтожившего ради сомнительной славы одно из семи чудес света (такие маньяки, кстати, не перевелись и в наше время — это они бросаются с молотком на «Пьету» Микеланджело, с ножом — на «Ночной дозор» Рембрандта, плещут кислотой на «Данаю» Рубенса, стреляют в Джона Леннона).

Сродни геростратовой славе и слава Нерона, хотя нет точных доказательств, что Рим был подожжен по его приказу. Но Тацит осторожно, с оговорками, а Светоний прямо, без обиняков, излагают эту версию, и оба они живописуют сцену, как поспешивший на пожар император, вдохновляясь морем пламени, бушевавшим вокруг, пел с дворцовой башни сложенную им поэму о крушении Трои.

Сюжет о гибели Трои привлек его не случайно. Римляне не только копировали греческие скульптуры (и мы знакомы со многими шедеврами эллинского искусства лишь благодаря их копиям) — они присвоили себе греческих богов, греческую мифологию. И первые римские императоры тщеславно считали себя прямыми потомками благочестивого Энея, сына Венеры-Афродиты, которому всемогущий рок не позволил погибнуть у стен Трои, а повелел вынести на руках своего престарелого отца Анхиса и отправиться в скитания, приведшие в итоге в Италию. Сын Энея Асканий стал именоваться там Юлом, и к нему возводил свой род Юлий Цезарь, что воспел в «Энеиде» Вергилий, блистательно воспользовавшийся гомеровскими мотивами для создания римского эпоса:

В Вергилиевой поэме было отчеканено представление об исторической миссии, предначертанной Риму, которая дает ему право сплотить под своей властью другие народы:

(Перевод С. Ошерова)

Отсюда уже один шаг до изреченной Овидием формулы о том, что у римлян совпадают понятия города и мира.

Гай Юлий Цезарь довершил все необходимое для превращения Рима-города в Рим — мировую державу и концентрации неограниченной власти в одних руках. Его приемный сын Октавиан Август, одержав в 31 году до н. — э. победу у мыса Акций над флотом Марка Антония и Клеопатры, покончив с гражданскими войнами, стал единовластным правителем — принцепсом («первым» среди сенаторов), как скромно именовали себя поначалу римские императоры, рядя свою монархию в республиканские одежды.