Страница 82 из 108
Девчонка трепыхнулась было, но потом зевнула и обмякла.
Господин попытался встать, но самому это ему не удалось, пришлось мне подсобить.
— Ну, молитесь Милостливому Творцу, чтобы всё обошлось, — устало сказал он селянам. — Вовремя поспели, яд не успел ещё по жилам разойтись. Положите её на лавку и следите, чтобы не шевелилась. Скоро она проснётся, тогда дайте выпить отвар коры длиноуса — если не у вас, то у знахарки вашей наверняка есть. Прослабит и остатки яда выйдут. А после молоком поите, да не скупитесь. Пить ей сейчас много надо. А место укуса пусть потом бабка барсучьим салом смажет и новую повязку наложит. Да смотрите, чтоб не туго! И не войте, не пугайте малую!
— Батя, пойдём, — потеребил я его. — Ты ж и сам яду наглотался, тебе прилечь бы.
— Воды принесите, — устало добавил господин. — Мне рот прополоскать надо.
Подошёл к нам дедушка Мигухиль, пристально посмотрел на господина.
— Так ты, стало быть, лекарь? — задумчивым голосом вопросил он.
Ну вот! Все наши хитрости пошли коту под хвост. И ведь не то беда, что господин змеиный яд высосал — такое, в общем, и селянин может уметь. Беда, как держался он, как повелевал. Не может так разговаривать дядька Арихилай, простой землепашец из Малой Глуховки. А вот лекарь, учёный человек — вполне.
— Да уж знаю, как оно обходиться надобно, с гадючьими-то покусами. Это ж дело такое… не ёлкин корень… бабка моя, покойница, обучила, значит, — отведя взгляд, забормотал господин Алаглани. Похоже, и до него дошло, что он натворил.
— И молочка бате тоже бы надо, — вставил я своё слово. — Он-то яд сосал, тоже потравился малость.
В общем, и молочка нам в сарай принесли, и рыбки вяленой, и сала, и грибов мочёных, и творогу, и яиц. Лично дедушка Мигухиль принёс, не побрезговал. На сей раз был он молчалив и по виду крайне почтителен.
Когда стемнело, шепнул я господину:
— Как нога? Получше? Идти сможете?
— Зачем? — отвернувшись к стене, мрачно спросил он. Сморило его, после всех треволнений и сытной трапезы.
— Затем, что уходить надо, — пояснил я. — Не нравится мне всё это дело. Они ведь поняли, что вы такой же землепашец, как я король норилангский.
— Да брось, Гилар, — сонно протянул он. — Даже если они что и подумали, какая в том беда? Главное, они нам благодарны, а до ушей начальства их трёп если и дойдёт, то нескоро. А завтра мы уже отсюда уйдём, ноге ощутимо получше.
Ну что мне, связать его надо было и волоком тащить? Помолился я Творцу, испросил нам обоим милостей, и тоже завалился спать.
И что мне снилось, в упор не помню. Может, и ничего — слишком уж за день устал.
А подняли нас на рассвете. Только что было тепло и темно — и тут вдруг сопение, лязг металла, и чьи-то руки переворачивают меня на живот, и выше лопаток, в основание шеи, упирается острие клинка.
— Не двигаться! Не сопротивляться! Не говорить! — раздался сухой, какой-то лающий даже голос.
Я и не пытался. Из такой позиции совершенно бесполезно трепыхаться — тут же проткнут. Оставалось лежать навзничь и клясть себя: надо было вечером всё-таки уболтать господина, заставить его уйти. Попались по-дурацки.
Меня меж тем, не поднимая и не переворачивая, принялись раздевать. Очень неприятное ощущение, братья! Будто курёнок ты, коего ощипывают, а после в суп.
Обнажили меня, и чехольчик со штучкой тоже сняли, а после вязать начали. Не как ночные в лесном доме — гораздо хуже. Руки назад вывернули, связали в локтях, запястья в железные кандалы замкнули и верёвками к бёдрам примотали. Ноги же от ступней и выше колен привязали к двум палкам, вроде как при переломе делать положено. Так что и в коленях теперь ноги не сомкнуть, не ударить никоим образом. И мало того — приподняв голову, губы мои обхватили широким ремнём и плотно затянули на затылке. Теперь я и говорить не смог бы — только мычать.
С господином в это же время делали то же самое. И лишь полностью нас обездвижив, наконец, перевернули.
Дверь сарая была настежь открыта, лился сквозь неё блёдный и холодный утренний свет. Солнце, видать, не взошло ещё. Над нами в сарае стояли шестеро. Пятеро в стальных бронях и кольчужных шлемах, шестой же — личность вполне знакомая. Унылого тощего баронета с высокими залысинами и в зелёном приглядском комзоле узнать было нетрудно. Поодаль, на дворе, толпились неясные тени.
— Что, щенок, не помогли мешочки твои? — ощерился баронет и без размаху, но сильно пнул меня по рёбрам. Вот же мелочные люди!
Потом нас выволокли за ноги на двор. Я, глядя снизу вверх, различил дедушку Мигухиля, здоровенного дядьку, подававшего вчера тряпки, простоволосых каких-то тёток в ночных сорочках.
— Вы не извольте гневаться, господин лекарь, — виновато заблеял дедушка. — Очинно семья наша благодарна вам, спасли девку-то! Только вот ведь какое дело, гонец вчера до полудня ещё прискакал, из столицы. Сказал, могут через вашу деревеньку такие-то проходить, и приметы описал. Кто укажет на таковых, двести огримов, значит. А кто изобличён будет, что видел да умолчал, тому двести плетей. Ну и сами понимаете, господин лекарь, двести огримов всяко лучше двухсот плетей…
Очень мне хотелось дедушке про совесть напомнить, припугнуть, что являться ему буду в ночных видениях, и всё такое. Но ремень перехватывал мой рот и не то что сказать — даже и сплюнуть было нельзя.
Нас так же волоком вытащили со двора на улицу. Там уже стояла огромная телега, запряжённая тройкой коней. А на телеге обреталась железная клетка. Туда-то нас с господином и запихнули, навесили на дверцу замок. Четверо стражников влезли на телегу, ещё один сел на козлы, а баронет вскочил на ожидающего рядом каурого жеребца — и мы неспешно тронулись в обратный путь, в славную столицу славной Державы нашей.
Два дня продолжалось наше путешествие. Лошади медленно плелись, да и по дороге расстояние заметно длиннее, чем напрямик лесом. Что рассказать об этих двух днях? Ну, прежде всего то, что почти ничего мы не видели. Клетку нашу, едва мы из Дальней Еловки на Северную дорогу выехали, завесили плотной холстиной — секретности ради. Гадить приходилось под себя, и оттого дух стоял тяжкий. Болтать мы с аптекарем не могли — рты стянуты ремнями. Ремни эти снимали только раз в день, когда кормили. Скудно, кстати — хлебные лепёшки давали и воду. Впрочем, даже и не будь ремней — о чём могли бы мы говорить, если по соседству пять пар ушей? Потому сидели во тьме, тряслись на ухабах, и каждый своё думал.
Я, к примеру, о том, вместе нас будут с господином допрашивать или порознь. По всему выходило, что порознь. Он — их главная цель, он чародей, а им к его чародейству ключик нужен. Я же — простой слуга, и тем лишь интересен, что при аресте затеял бой. Впрочем, тут годилось вполне простое объяснение. Господин решил из меня телохранителя вырастить. Потому и военному искусству учил — что, кстати, наши ребята подтвердят, видели же, как мы с ним на заднем дворе упражнялись с арбалетом и саблями. Мешочки со смесями мозголомными тоже можно на его мнительность списать. Мол, опасался грабителей, опасался ночных, потому и вооружил меня этими мешочками. А приглядские же сами виноваты — не представились честь по чести, откуда мне было знать, что они — власть?
Если поверят, то ничего ужасного со мной не будет. Высекут, ясен пень, и отправят на казённые работы. Сбежать оттуда и простецу Хайтару удалось, а мне уж точно как два пальца.
Но куда хуже, если придёт им в голову, что я не просто слуга и даже не просто телохранитель, а ученик чародея. Тогда могу что-то знать, и потому выпускать меня никак нельзя, а нужно допрашивать не торопясь и со всем возможным тщанием.
А многое зависело и от того, как поведёт себя господин. Что, если сломают они его, и расскажет он, как демона чужой печалью кормит и через кота силу чародейскую получает? А вполне возможно. И не таких ломали. Брат Аланар много мне рассказывал про то, как в Пригляде работают, и про Особый Сыск Нориланги, и про бывшую нашу королевскую Секретную канцелярию. А вот про то, как у нас в Надзоре дознание ведётся, говорил неохотно. Рано тебе знать, говорил, и вообще не наше с тобой это дело. У следователей своё служение, у нас — своё. Вместе, говорил, мы единое тело, но у разных членов и назначение разное. Кто-то мозг, а кто-то кулак, а кто-то глаз, а кто-то желудок… В общем, умолчал. Но я так смекаю, что если надо человека расколоть, вытянуть из него тайну — то и Пригляд, и Сыск, и Канцелярия, да и Надзор наш Праведный мало чем друг от друга отличаются. Ибо нужда превыше чести.