Страница 81 из 108
Лист 34
Деревня эта звалась Дальней Еловкой. И уж от чего то название произошло, от ёлок или в смысле поесть, мне неведомо. Большая деревня, справная, сотня с лишним дворов. Дома не сказать чтобы сильно зажиточные, но и не те развалюхи, что сплошь и рядом бывают у нас в Гурахайском крае. Одно слово, столица неподалёку. Приписана та деревня к державной казне, и даже казённая контора в ней имеется.
Мы к деревне уж после полудня вышли. Сперва поредел лес, а потом и вовсе кончился, и потянулись выгоны, зеленеющие молодой травкой, а там и огороды — уже вскопанные и, должно быть, засеянные, но никакой поросли пока не было, да и быть не могло, и оттого казались огороды голыми.
Да и главная улица, куда мы вскоре вышли, поначалу тоже была голой. Ну, это как раз неудивительно — самый разгар пахоты сейчас, и все мужики в полях, да и большинство баб там же, на подхвате. В деревне только старики остались да детвора. Ну и собаки, ясен пень, заливисто нас облаявшие.
Поковыляли мы улицей до первого же встречного старичка. Сидел этот старичок на завалинке возле избы, ладил конную упряжь. Ну, поздоровались мы, как положено, призвали друг на друга милость Творца Изначального, а после я неспешно все наши горести обсказал. И как отправил нас барон на отхожие промыслы, и как заблукали мы в ельнике, напрямки ломанувшись, и как повредил батя ногу. И потому нельзя ли к кому-нибудь на постой, на пару деньков?
Господин Алаглани очень правильно себя повёл. То есть молчал по большей части, и лишь иногда в нужных местах вставлял словечки «оно конечно», «эх, жисть», «ёлкин корень, тудыть»… Вник дедуля в наше положение незавидное, посочувствовал, про ненасытного барона высказался в три загиба и четыре оборота, но прибавил, что и ихний управляющий ничуть не лучше, уж такой змей, каких поискать…
Пришлось мне его вернуть на грешную землю. В общем, столковались на пяти грошах в день за постой, включая, разумеется, и кормёжку.
— Семья у меня большая, — вслух рассуждал старик, — но местечко всяко найдётся. Поселю-ка я вас на сеновале, ночи тёплые уже, чего вам в душной-то избе париться?
— Деда, — заметил я, — да разве ж батяня на сеновал твой взлезет, с ногой-то калечной? Ты бы уж лучше где-нибудь в сарайке нас разместил, оно сподручнее. Ну и соломки дай, конечно, для мягкости.
— Можно и в сарайке, — подумав, сообщил дед. — Пойдемте-ка поснедаем пока, а опосля я огольца своего к бабке Заигхайи пошлю. Бабка у нас ведающая, любую хворь лечит, и твою ногу, Арихилай, выправит.
Я на миг задумался. Нужна ли нам бабка? Всё-таки лишний глаз, а если ещё и ведающая… а ну как почует в господине чародейскую силу? С другой стороны, он же сам говорил, что силы сейчас в нём ни капли не осталось, а у бабки наверняка найдутся разные травы, будет из чего примочки для больной ноги соорудить.
В избе старик велел прыщавой девчонке лет десяти накрыть на стол, чтоб гости, значит, малость перекусили. Девчонка поняла дедушку правильно и выставила нам ополовиненный чугунок пшенной каши, большую, чуть ли не с колесо, но тонкую хлебную лепёшку и глиняный жбан молока. Не абы какие разносолы, но нам выбирать не приходилось.
Пока мы степенно, как и положено землепашцам, ели, старик подозвал лопоухого мальчишку лет шести и что-то шепнул ему. Мальчишка по-взрослому кивнул и стремглав вылетел из избы.
— За бабкой Заигхайи побёг, — сообщил старик. — А пока бабка притащится, пойдёмте-ка, расселю вас. Только, почтенные, задаточек неплохо бы…
Ну, мы не жадные, нам пятака не жалко. Просветлел дедушка лицом, монетку погладил и тут же спрятал куда-то.
Разместил он нас в дровяном сарае, разрешил мне с сеновала охапку сена взять и даже от щедрот пожаловал рваную шубу, для подстилки.
Устроились мы в сарае, сытые и довольные, что вот оно как удачно всё повернулось. Да, жаль, конечно, что теряем время, но днём раньше, днём позже, а всё могло бы обернуться и куда хуже, не случись тут поблизости Дальней Еловки.
— Только осторожнее, господин, — шепнул я ему в самое ухо. — Деревня — это такое место, где и подслушать могут невольно, и подглядеть. Пока мы тут, меж собой об истинных делах наших молчок.
А после и бабка приковыляла. На вид ей уж никак не меньше ста было. Сморщенная, скрюченная, словом, какие и бывают ведьмы в детских сказках. Но голос у неё оказался вполне бодрый.
— Ну, где тут хворый? Этот, что ли? Экий ты несуразный, внучек Об ёлкин корень, говоришь? Будто сам не знаешь, осторожно в лесу надобно. Ладно об корень, а коли в бурелом попал бы? Ногу-то протяни! И не жмурься, не откушу, чай!
Пальцы её деловито и умело ошупывали стопу господина, поднимаясь к лодыжке.
— Что, бабушка, плохо дело? — подбавив в голос тревоги и робости, поинтересовался я.
— Да тут и дел-то никаких особых нет, — сообщила бабка. — Досточки сейчас наложу, чтоб ногу поменьше беспокоить, а к вечеру припарки сделаю, мокрый мешочек примотаешь к стопе, за ночь он жар-то и вытянет. И всех делов-то на гривенник… — добавила она сурово.
Гривенник я ей выдал, хотя, наверное, для достоверности следовало поторговаться. Старуха денежку взяла, кивнула, мол, всё в порядке, и убрела восвояси.
Потом задремали мы оба, а проснулся, когда день уже к закату клониться начал и люди стали возвращаться с поля. Двор старичка Мигухиля заполнился голосами, поплыли запахи овощной похлёбки. Видать, во дворе накрывают, за длинным столом, вроде как и у нас было. Интересно, подумал я, пригласят нас, или сюда, в сарай, объедки ихние принесут?
Но оказалось иное. Вопли какие-то бабские понеслись, ругань мужская. Я, само собой, выглянул осторожно. Что за беда? Ничего толком и не понять, носятся, голосят. Несколько человек сгрудились у крыльца, и за спинами их ничего не видно.
Отловил я мальца, которого дедушка Мигухиль за бабкой гонял, и вопросил строго: что стряслось-то? Чего орём?
— Ужасть стряслась! — слегка заикаясь, сообщил он. — Сиамийи змей кусил! За ногу!
В общем, оказалось, что семилетняя сестрёнка его, Сиамийи, без спросу отправилась в лес, первоцветов нарвать и венок сплести, какие у старших девчонок есть и каким она завидует. А в лесу на пне гадюка свернулась, и что-то и них там с гадюкой вышло. То ли палкой её Сиамийи огрела, то ли просто, не заметив, на пенёк присела. Ну и цапнула её змея. Прибежала девчонка домой, воет вся, корзинку с первоцветами в лесу оставила. Тут, конечно, суетятся все, заживо дочку оплакивают. За бабкой, конечно, позвали, но пока старая приковыляет…
От шума и господин проснулся, выполз из сарая, щуря глаза от света и отряхивая сено с волос. В двух словах обсказал я, что случилось. А дальше уже ничего не мог поделать.
— Разойдитесь! — сказал он громко и властно. Я и то редко замечал за ним такой тон, а уж селяне и подавно отшатнулись. На месте людской кучи-малы обнаружилась маленькая зарёванная девчонка, сидящая на нижней ступеньке крыльца. Туда и проковылял господин Алаглани. Кривился от боли, но сам шёл, не опираясь ни на палку, ни на моё плечо.
— Где укус? — поинтересовался он, садясь рядом с девчонкой на кочки. Та молча ткнула пальцем в икру чуть пониже колена.
Огромная семья дедушки Мигухиля стояла в остолбенении. То, что происходило, никак они уразуметь не могли.
Меж тем господин велел девчонке:
— Глаза закрой и зубы стисни!
Потом, подняв её тонкую, словно тростинку, ногу, сильно сдавил пальцами, и как показалась кровь, прильнул к ней губами, всосал. Выплюнул, снова приник, снова выплюнул. И снова… Мне показалось, это никогда не кончится. Наверное, с полчаса отсасывал.
— Тряпок принесите, и почище! — не оборачиваясь к толпе, приказал он. — Шевелитесь, если спасти девчонку свою хотите!
Они, конечно, забегали. Вскоре перед нами был ворох тряпок, и господин, поморщившись, выбрал наиболее чистую. Разорвал на лоскуты и осторожно, не слишком туго обмотал укушенную ногу.
— Открой глаза! — велел господин девчонке. — Смотри на меня! Сейчас уснёшь, и больно не будет. Слушай, как считаю: раз, два, три, четыре, пять! Спать! Спать! Спать!