Прощание

Дома радостный и возбужденный Антон. Во-первых, в понедельник к ним прибудут новые компьютеры, во-вторых, удалось удачно продать без дела болтавшееся колесо. По этому поводу завтра будет устроена вечеруха. О том, что сегодня годовщина смерти бабушки, он, разумеется, не помнит. А я не напоминаю. Давным-давно постановила, что все это ассорти из Анны Карениной, Кола Брюньона и тишайших Тихонов («Гроза» Островского) не должно смолотить еще и его. Пошло ли это на пользу? Не знаю. В данный момент выясняется, что вечеруха намечена, а звать, в общем, некого. Та, с родинкой на переносице, оказывается, выходит замуж. Витя обещал быть, но может и подвести. Андрей под вопросом. Юлину Юльку, что ли, позвать? Господи, ей и шестнадцати нет! И снова шилом в бок мысль о давних-давних событиях. Не под даваться — срочно выставить заслон.

Как ни странно, но молодежная вечеринка обретает реальные контуры, и надо срочно понять, куда же мне сматываться. В афише ничего интересного, кроме, хм, «Дома, где разбиваются сердца». Идет в Театре Дождей, куда мне давно хотелось, но — лучше не надо. Куда же поехать? К изменнице Кате? К птичке Каленской? Нет, все не годится, и вдруг осеняет: Публичка! Давно ведь требуется заново почитать Гёльдерлина, над стихами которого сидит моя Люся, бледненький слепок с чеховской Анны Сергеевны из застывших «Страстей по Клюеву». Месяц пытаюсь понять, почему она так вцепилась именно в Гёльдерлина. Трагическая судьба привлекла? Или что-то иное? Как бы там ни было, я отправляюсь в Публичку.

Ушла в пять, оставив Антона в растрепанных чувствах. Строевым шагом к метро, бодро — по эскалатору, радостно — в сутолоку Невского. В ГПБ, разумеется, несколько изданий Гёльдерлина. Есть и билингва, прекрасно. Но едва углубилась — звонок. Ушам своим не поверила, но оказалось, все правильно: в субботу и воскресенье Публичка теперь закрывается в семь.

По мокрым от растаявшего снега тротуарам прошла к «Родине». Фильм «Пианистка» (Анни Жирардо, Изабель Юппер). Билет — 60 рублей. Не хватило. Может, и к лучшему. В кино не тянет, да и ждать сеанса почти час. Что дальше? Напрашиваться к кому-нибудь в гости? Нет, отпадает. И значит куда? Пока — прямо.

Словно турист в чужом городе шла по Фонтанке, Троицкой, Загородному, Московскому. Утробы магазинов за вымытыми до невидимого блеска витринами, химически-яркая прыгающая реклама, литые узорчатые решетки на окнах первого этажа (пожалуй, красиво), козырьки над подъездами (почти такие, как были здесь в «прежние времена»), подсветка — кое-где даже очень удачно. Красивый незнакомый город, по которому я иду непонятно куда. Или: еще один город, по которому я иду в никуда. Ну, это уже дешевая мелодрама. Рыдать над собой можно только до тридцати… девяти. А потом — принимать то, что дается.

Прогулка по городу — восхитительно. Одиночество — почему бы и нет? Любопытство к тому, что вокруг, не меньше, чем в Будапеште, Париже и Праге. Ходишь по незнакомым улицам? — Так ведь это же интересно!

Пешком через длинный Московский, бульон в чудом сохранившейся «Пирожковой» (тоска по советскому общепиту?). В одиннадцать возвращаюсь. Холодок страха под ложечкой. И что же? Веселье (ура!!!) идет полным ходом. Судя по голосам и наваленным курткам, веселящихся десять-двенадцать.

Прокрадываюсь к себе, робко сажусь за перевод. Идет, и очень неплохо. Господи, благодарю.

Антон отсыпается (песни и пляски закончились только под утро). Я у компьютера. Открыв почтовый ящик, нахожу там письмо от Аси. Снисходительно-милостивое. Что ж, и на том спасибо. Дальше — совсем хорошо. Звонит мой приблудный котенок Лена. У нее начались каникулы. Робкий вопрос: «Можно приехать к вам, пожить?» — «Да. — Осторожная пауза — Дня на три, думаю, можно». Прислушиваюсь к себе. «Все правильно», — подтверждает внутренний голос. Прошу Лену купить по дороге картошки, масла и соли, а сама запускаю стиральную машину и берусь за уборку. Вот и хозяйственные дела с места сдвинулись.

Вечером — с Леной на «Вишневый сад». Встречаю Аллочку, дочку Марины Сергеевны, и выясняю, что сосватанная мною переводчица в конце концов справилась и никто на меня не в претензии. Чувствую явное — несоразмерное опасениям — облегчение.

После концерта, дома, благодушный Антон и общий вечерний чай.

Может быть, этот удачный день выдаст еще один подарок?

Сажусь за перевод, но заклинивает мгновенно. И намертво.

Завтрак с Леной (весело и приятно). Вымыв посуду, она уходит до обеда, а я — прилив сил! — возвращаюсь к своим «Страстям». Выкидываю раздражавший кусок, легко и без колебаний навожу мостик, но потом снова начинаю буксовать. А ведь должно литься как песня. Читаю вслух. Исправляю с голоса. Точит мысль, что ошибка была заложена в самом начале. Эта история, скорее всего, повесть, а я ее обтесываю как рассказ. И в результате пот ручьем, а конца не видно. У Вампилова есть персонаж, музыкант Сарафанов. Вот уже много лет он пишет какое-то произведение, но так и не сдвинулся с первой страницы. Несколько раз перебирался на вторую, но потом снова возвращался и правил начало. Может быть, так и надо работать, говорит (в скобках) Вампилов. Вздох. И все-таки… Что «все-таки»?

Решив дать себе отдых, открываю почтовый ящик. Там замечательное письмо от Нины (оно подбадривает, но и сбивает, уводя в сторону реальной жизни). Понимая, что к «Страстям» лучше не возвращаться (только напорчу), пишу письмо Асе и кидаю его на дискету, чтобы Антон отпечатал у себя в конторе. Заодно попрошу его тиснуть и три рассказа из «Полетов и проводов»: пусть «книжка» лежит готовой к показу.

Звонит Дима. Завтра оставит на вахте две книги Lafcadio Hearn’a. Будем надеяться, что опусы восторженного греко-англо-американца послужат во благо моему переводу. Сдать бы уже! Сдать — и освободиться.

Снова и снова роюсь в папках. Бумаге доверяю больше, чем светящемуся экрану.

Может, оставить на время «Клюева» и вернуться к «Дню именин»? Или встряхнуть еще раз «Корзинку с яблоками»?

Как и вчера, приятный завтрак с Леной. Но ее заявление «мне теперь нужно по делам» встречаю с удовлетворением. Быстро же я притомилась.

Долго, но почти без усталости сижу над переводом. В какой-то момент вспоминаю, что собиралась в Публичку — за Hearn’ом.

Забрав его, иду пешком до Техноложки. На Сенном рынке покупаю Антону носки (уже в момент покупки вижу, что подсовывают не те, но сказать это вслух не решаюсь). Доехав до дому, запасаюсь продуктами и вдруг обнаруживаю, что в нашем «Татрусе» открылся чулочно-галантерейный отдел. Как удачно! Плачу сорок пять рублей — и становлюсь обладательницей трех пар хлопковых черных носков правильного (!) размера.

Возвращаюсь — и словно бы получив толчок в спину, немедленно открываю «Клюева». Переваливаю через два трудных места, но обнаруживается, что есть и другие шероховатости. Изо всех сил пытаюсь закончить, чтобы отправить Нине к 16-му, ее дню рождения. В трех дюймах от финиша все же скисаю.

В 1895 году, прочитав в рукописи новые рассказы Авиловой, Чехов писал ей: «Вы отяжелели, или, выражаясь вульгарно, отсырели…».

Пожалуй, похоже. Но ничего, попробую высохнуть.

Не утро, а красота. Бодро села к компьютеру, но сразу же позвонил Бреслер. Через час — снова Потом еще раз. Становится ясно, что спастись можно одним лишь способом: пригласив его прийти вечером. Кинула приглашение как кость и получила в награду блаженную тишину.

Когда пробило семь, а рассказ все еще не готов был сойти со стапелей, отправила поздравление без пристегнутого подарка и едва выключила компьютер, как в дверь позвонили. Разумеется, Бреслер. Бледен, торжествен, мертво зациклен на теме «люблю-ненавижу Марьяну» и поэтому скучен невыносимо. Но так как во времена Кости Шадрина я тоже надоедала всем разговорами о «люблю-ненавижу», совесть требует быть терпеливой. Чтобы не озвереть и не удавить престарелого Вертера, попробовала расширить тему до «Знаменитых любовных историй разных времен и народов». Удалось, но процентов на сорок.