Возможность выбора (роман)

Немного поразмыслив — Герте явно не хотелось выглядеть нетактичной, — она все же нехотя буркнула:

— И страстный коллекционер.

Регине предоставили возможность самой разобраться в Мартинсоне: Герта, которая, в общем, охотно высказывала собственное мнение, ничего к своим скудным словам не добавила, и на ее лице еще долгое время сохранялось виноватое выражение, будто она ляпнула гадость.

Регина поняла, что здесь, в поселке, люди слишком хорошо знают друг друга и к каждому приклеен ярлык. Никто не надеялся на чье-либо изменение либо перелом.

У Регины на душе стало скверно, ей показалось, что предстоит приспособиться к какой-нибудь готовой форме, коллеги уже сгорали от нетерпения — вновь прибывшей следовало дать определение. Видимо, не случайно в иных местах аллеи парка украшают намалеванными на листах железа лозунгами, обрамленными железными же трубками, похоже, людям нравится ясность, никакие установленные истины не должны подлежать изменениям.

Коллекционер?

Почему Герта с такой неприязнью произнесла это в общем-то невинное слово? Регине не приходилось иметь дело с подобного рода людьми; в круг ее знакомых не попадали ни состоятельные люди, ни расхитители народного добра, которые удовольствия ради собирали бы картины известных художников или уникальный фарфор. К счастью, Регина не соприкасалась и с охотниками за иконами, которые обманом выманивали у старушек святые образа. Не знала она также никого, кто находил бы удовольствие в ребяческом увлечении собирать марки или этикетки от спичечных коробков. Лишь одного человека Регина могла бы причислить к подобной категории — Айли. Та коллекционировала мужчин. Это моя небольшая слабость, как правило, извинялась Айли и действовала будто наркоманка. Пестрота окружения и быстрая его смена доставляли ей наслаждение. Семейные люди — это несчастные узники, говорила она. Опыт одной ночи больше всего сродни ее натуре. Вот она и нахватывалась альковных впечатлений, а круг ее партнеров все расширялся. Айли вела учет своим связям, коллекционерам свойственно вести картотеки. Современными перфокартами Айли не пользовалась, она пока довольствовалась записной книжкой удлиненного формата. В кругу подруг она любила листать ее и, морща нос, сетовать на пробелы в своей коллекции. По ее словам, в списке не хватало водолаза, государственного деятеля и водителя трамвая. Приятельницы начали сторониться Айли, но она и не нуждалась в обществе женщин. Айли то и дело видели с кем-нибудь под ручку; когда она находила себе нового партнера, глаза ее начинали алчно блестеть, и этот голубой огонек уже не угасал, пока на следующее утро имя мужчины не бывало занесено в записную книжку. Айли в кругу знакомых Регины презирали и называли филателисткой.

Может, Мартинсон такой же филателист?

Любые извращения претили Регине, и она стала невольно сторониться Мартинсона. Неприятная дрожь пробегала по спине, когда Мартинсон на своих пружинящих подошвах опять семенил по учительской, чтобы подать Регине пальто. Ей казалось, что он при этом старался ткнуться носом в ее песцовый воротник. Регина как будто слышала, как Мартинсон с шумом вдыхает воздух, словно хочет опьянеть от ее парфюмерии.

Но если его хобби сродни увлечению Айли, то почему он не спешит действовать?

Однажды в воскресенье Мартинсон позвонил за дверью Регины.

Пригласив нежданного гостя в комнату, Регина удалилась на кухню сварить кофе. Ничего, поглядим на спектакль, подумала она, и ее смешок заглушился шумом кофемолки.

Интересно, какой у него подход к женщинам?

В общем-то, Мартинсон не выглядел сердцеедом. Если ему бывало недосуг принимать позу Наполеона, он назойливо мельтешил то тут, то там — обычный суетливый человек. Зато на собраниях сидел неподвижно, уставясь с преданным послушанием на начальство. Избегал споров, ни с кем не хотел конфликтовать, если какая-нибудь острая на язык старая дева начинала поддевать его, у него от смущения розовели уши. Особенно Мартинсон робел, когда кто-нибудь начинал ругать повседневную жизнь; по его мнению, все было хорошо и становилось еще лучше.

Отпив кофе, Мартинсон удивил Регину тем, что высказал собственные взгляды на жизнь. Регина подумала, что вот и она, вовсе не зная людей, стала наклеивать на них ярлыки.

— Вы здесь человек новый и наших условий не знаете. Один мой друг только и делает, что сетует на скуку жизни в поселке, а по воскресеньям у него от тоски в ушах звенеть начинает. Церковь, школа да кабак — так в старое время говорили о небольших селениях. Теперь, конечно, кое-что изменилось, рев из кабака несется дальше, чем когда-либо, вечерами там пируют механизаторы с толстыми кошельками. Представьте себе, в этом так называемом увеселительном заведении есть даже бар, днем ученики нашей школы забегают туда, чтобы посидеть за стойкой и потянуть через соломинку лимонад. В церковь почти никто не ходит, но в здешнем краю это единственное место, где можно послушать орган. Женщины собираются в Доме культуры, там организуются разные курсы и выставки рукоделия. Зато кружок народного танца прозябает, после каждой репетиции девушкам приходится ставить ребятам выпивку, а не то останутся без партнеров, — жаловался Мартинсон.

Видимо, ему стало неловко, что он нарисовал столь мрачную картину здешней жизни, и он, словно извиняясь, добавил:

— Да что об этом говорить.

— А о чем же нам говорить? — дружелюбно улыбнувшись, чтобы ободрить гостя, спросила Регина.

Уши у Мартинсона зарделись, явно от смущения. Видимо, он пожалел о своей излишней откровенности.

— Но у меня жизнь отнюдь не пустая, — после продолжительного молчания заявил он. — Я заядлый филокартист.

Регина разочарованно кивнула.

— Мое особое пристрастие — городские виды начала века.

Ни одного подходящего к случаю возгласа восхищения Регина выдавить из себя не смогла.

Но Мартинсону хватило и того, что она выслушала несколько историй, связанных с тернистым и полным опасностей путем редких открыток, которые попали в его коллекцию. Поведав какую-нибудь невероятно запутанную историю, Мартинсон затем шепотом добавлял, когда и где была напечатана открытка, о которой говорил. Регине становилось не по себе, ей как будто открыли важную государственную тайну, которую она с этой минуты должна была надежно хранить, не смея даже во сне забывать о бдительности.

Визит Мартинсона затянулся, и Регина никак не могла понять причину его прихода. Она очень удивилась, когда Мартинсон вдруг попросил разрешения слазить на чердак. Почему бы и нет? Она и сама еще не успела там побывать, и ей было бы кстати посмотреть, что делается под крышей. Проявляя нетерпение, Мартинсон неохотно объяснил свою странную просьбу: до Регины в этом доме жили старики, которые могли припрятать на чердаке целую коробку почтовых открыток.

Они пошли в сад, сняли со стены сарая лестницу, дружно затащили ее на мансарду и прислонили к встроенным шкафам. Мартинсон не успел даже запыхаться, азарт кладоискателя придал ему силы, он проворно забрался по лестнице и откинул чердачный люк. Регина принесла фонарик и полезла вслед за Мартинсоном.

Лишь под гребнем крыши они смогли встать в полный рост. Регина направила луч света под стреху. Находки оказались скудными: возле дымохода стояло ведро с окаменевшим раствором, там же валялась пара заскорузлых брезентовых рукавиц, возле них на балке перекрытия лежало несколько побитых кирпичей, из засыпки виднелась ручка мастерка. Покойный муж тети когда-то оставил все это добро здесь, а придирчивый глаз хозяйки до чердака не добрался.

Регина прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

Давным-давно увядшие ландыши отцвели впустую.

ЕЩЕ ОДИН ВЕЧЕР РЕГИНА ПРОВЕЛА С МАРТИНСОНОМ, правда, не по доброй воле.

Директору, возможно, надоело, что его окружают одни старые девы — он ведь тоже заметил на столе учительницы немецкого ландыши, — и он решил со своей стороны помочь дальнейшему сближению Регины и Мартинсона. Кто будет заполнять в будущем школьные классы, если доля старых дев и холостяков в обществе станет все увеличиваться? Но, быть может, директорская просьба была вызвана и заботой о деле. До школы дошли слухи, что старшеклассники стали по вечерам заглядывать в ресторан. Распущенности следовало немедленно положить конец, вот Регине с Мартинсоном и дали задание провести контрольный рейд. Ничего не скажешь, в какой-то мере даже смешно, что порой приходится идти в кабак в порядке общественной нагрузки, но раз надо — значит, надо.