Страница 143 из 156
Орви заметила, что с тех пор, как у Маркуса пропал интерес к увеселительным заведениям, он стал откладывать деньги. В каждую получку он клал определенную сумму на книжку. Орви была довольна бережливостью Маркуса. Эти деньги очень пригодятся, если в один прекрасный день им представится возможность купить квартиру.
Орви считала, что Маркус мог бы начать прирабатывать и сверхурочно — тем скорее у них будет свой дом. Но Маркус предпочитал после работы валяться на диване, и Орви с испугом стала замечать, что муж ее с каждым днем все больше толстеет.
Как невесть какого блаженства ждала Орви вечера, когда у Маркуса будет настроение обсудить перспективы их дальнейшей жизни. Раньше они то и дело на всю громкость запускали радио, чтобы Паула не слышала их разговоров, и часами могли обсуждать всякие пустяки.
Но такой вечер все никак не наступал. Дни становились все более однообразными. Когда Маркус лежал, Орви в перерывах между чтением разглядывала их жилье. Чем внимательнее она присматривалась к попорченному дождями потолку и стенам, углы которых закруглились от бесчисленных слоев обоев, тем муторнее становилось у нее на душе. Коснувшись пальцами ног пола под столом и почувствовав торчащие гвозди и сучки, Орви приходила к выводу, что эту убогую лачугу надо бы просто-напросто снести.
Порой ей казалось, что стены комнаты покосились и скоро обвалятся, подобно карточному домику. Придя вечером домой, она уже ждала утра, чтобы уйти на работу. С недавнего времени Орви стала работать шлифовщицей пуговиц.
Иногда она испытывала неловкость оттого, что всем недовольна и думает только о своих удобствах. Паула по сравнению с ними жила еще стесненнее. Ее владениями оставалась лишь длинная темная кухня. У стены под окном стояла старинная швейная машина, перед ней узкая кровать и стол. В другом углу — кухонный шкаф, вплотную придвинутый к плите, табуретка с ведром для воды и прочее непонятное Орви барахло. Но стоило Орви вспомнить о корзинке для картошки, неизменно стоявшей возле входной двери, как ее сочувствие к Пауле мгновенно улетучивалось. Привыкнув еще в пору своей жизни на хуторе к тому, что картофель приносят в дом в корзинке, Паула никак не могла отказаться от этой дурацкой манеры.
Разве в такой квартире Орви смогла бы мыть ребенка, полоскать пеленки и разогревать бутылочки с молоком?
На кухне Паула была полновластной хозяйкой. По субботам и воскресеньям Орви с утра до вечера приходилось терпеть ее возню.
Паула с грохотом снимала с плиты чугунные конфорки — настоящую еду надо непременно готовить на открытом огне. Она без конца передвигала взад-вперед сковороды и кастрюли. Чайник всякий раз перекипал, и к потолку поднимался пар. Из квартиры никогда не выветривался запах картошки, так как Паула каждый день варила ее в большом котле. Она гордилась своим весом — более пяти с половиной пудов. Что ж, такая туша требовала обильной пищи.
— Я в своей жизни все потеряла, — не уставала повторять Паула. — Муж погиб от несчастного случая, хутор отошел к колхозу, ничего-то у меня не осталось. Могу же я хотя бы есть столько, сколько хочется.
Вначале Орви смеялась над прожорливостью Паулы, но впоследствии это отождествление смысла жизни с количеством поглощенной пищи стало вызывать у нее отвращение. Жирные супы и огромные куски мяса, запеченные в духовке, отбивали у Орви всякий аппетит. Эта пища не лезла ей в горло, а еду, которая не оставляла бы в желудке чувства, будто его набили кирпичами, Паула презирала и не готовила.
Иной раз, по вечерам, голодная Орви тайком грызла хрустящий хлебец.
Орви с ужасом думала, что и ее чудо-малышу стали бы запихивать в рот кусок сала.
Хорошо, что ребенок не родился. Поскольку Паула считала, что только одна она умеет управляться с домом, Орви бы все равно ни к чему не подпустили. Она представила себе ту холодную войну, которая разыгралась бы у горячей плиты! Начни Орви что-то делать, Паула уселась бы тут же в углу и, выпучив на невестку глаза, следила бы за каждым ее движением. Время от времени она с убийственной самоуверенностью повторяла бы:
— Так не делают!
Все, кого поучала Паула, обязаны были следовать ее наставлениям. В противном случае инакомыслящие награждались неестественно громким взрывом утробного смеха.
Маркусу были непонятны намеки Орви, касавшиеся еды. Ему нравились жирные обеды Паулы, он с удовольствием уплетал свинину и картошку, — в конце концов, все настоящие эстонцы выросли на такой пище.
Орви приходилось со стыдом признаться себе, что именно желудок частенько гнал ее в гости к Лулль. Она сдерживалась, чтобы там, подобно Пауле, не набивать себе рот лакомыми яствами. Ей не хотелось жаловаться мачехе, что она страдает от кулинарной вакханалии Паулы, — что толку от таких жалоб!
Нет, ребенку Орви было не место в квартире Паулы. С малолетства он находился бы под опекой Паулы, его мозг был бы засорен ее представлениями о жизни. Когда Паула на кухне возилась с детьми Сулли, оттуда то и дело доносились понукающие возгласы — ешьте! Измученные приставаниями дети хныкали — не потому ли они стали приходить в последнее время реже?
Орви с отвращением представляла себе, как ее ребенок, научившись ходить, стал бы топать по комнате и кухне и без конца спотыкаться о перепачканную в земле корзину с картофелем. Как-то, набравшись мужества, Орви вынесла корзинку в коридор, в шкаф, но Паула тотчас же снова водворила символ своей жизни на прежнее место.
Орви, презиравшая Паулу за предрассудки, должна была еще быть благодарной ей — она здесь жила из милости Паулы, и та нередко любила поговорить о том, какой ценой ей в свое время удалось получить эту квартиру.
Чем ленивее становился Маркус, тем острее ощущала Орви скопившуюся в мышцах энергию. Она старалась придумать себе какое-нибудь занятие.
На работе женщины рассказывали, как они сами лакируют мебель, и Орви решила — чем она хуже их. Купив бутылку лака, кисть и наждачную бумагу, Орви на свой страх и риск взялась за нелегкий труд.
Пыль стояла столбом, когда она драила крышку стола. Ей не терпелось поскорее увидеть блестящую поверхность, и вскоре в ход пошла кисть. Но вот беда, лак застывал прежде, чем она успевала его как следует размазать по столу. Поверхность стола пошла буграми, хоть смейся, хоть плачь.
Орви трудилась так, что пот катился градом. Проклятие, хлопнула дверь, Паула вернулась домой. Не снимая пальто, она встала в дверях, подбоченилась и локтем отодвинула край занавески.
Она обозвала Орви дурой, она была в таком бешенстве, что даже забыла выдавить из себя язвительный смех. Паула с такой силой распахнула окна, что задребезжали стекла — и в самом деле, быстро схватывающийся лак ужасно вонял. Орви вдавила ладони в вязкую пленку — это помогало ей сдержаться. До сих пор еще на злополучной поверхности стола сохранились отпечатки рук Орви, особенно четко отпечаталась линия жизни.
В тот вечер Орви предъявила Маркусу свое первое категорическое требование: между комнатой и кухней должна быть дверь.
Маркус заворчал, он боялся, что Паула обидится, если отделить ее. На этот раз Орви проявила твердость. Она хочет иметь возможность хотя бы вволю поплакать, если вдруг на нее найдет такое настроение.
Чем более замкнутой становилась их жизнь, тем больше Орви начинала завидовать людям, у которых имелась своя квартира. Во сне она переносилась в обетованную землю — однокомнатная страна чудес, кухня и ванная, словно крепости, куда можно спрятаться от всех жизненных невзгод.
Все люди ставили перед собой какие-то цели и придумывали себе желания, подстегивая этим интерес к жизни.
Лулль страстно хотела иметь старинные часы с кукушкой. Пауле до сих пор не давала покоя мечта ее молодости — рессорная коляска. Товарка Орви по фабрике, тоже шлифовщица пуговиц, без конца говорила о зонтике, на который были нанесены заголовки газет. Увидев как-то раз подобное диво, она уже никак не могла забыть о нем. Человеческим желаниям нет предела, и тут фантазия людей бывает просто неисчерпаемой. Сын Сулли клянчил у Паулы перочинный ножик с изображением индейца — такого ножика, разумеется, было не достать; девчонка — тоже канючила — купи ей живого цыпленка. В свое время три «А» натерли себе мозоли на ногах в погоне за красными в белый горошек блузками.