Страница 122 из 156
Что-то мучило и угнетало Маркуса. Вероятно, он переживал из-за Сулли и своего будущего наследника. Может быть, он старался быть ласковым с Юри, боясь, что судьба отплатит ему за все плохое, что он сделал!
Маркус всегда подходил к проблемам, возникавшим в его жизни, прямолинейно. Теперь ему казалось, что он связан по рукам и ногам.
Вернувшись домой, он посмотрел на все вокруг как бы новыми глазами. Неподалеку стоял Юри, грустный мальчонка, который будто ждал его приказа и не решался сдвинуться с места.
Маркуса вновь охватила ярость — попался бы ему этот Эвальт Раун!
Маркус бродил по квартире. Все стояло на своих местах, как при дяде. Маркус снял со стены несколько картин. Он был готов связать всех этих толстых женщин и жирных быков в один узел и унести их в подвал. Маркус снял с крючков еще несколько полотен в массивных рамах и задумался. Сулли вернется домой и разразится слезами — неужели тебе не дорога память о дяде?
В душе Маркуса все клокотало. Он вынужден смириться с судьбой, которую ему навязывают другие.
В то же время он понимал, что смешно приписывать вещам такое значение. Маркус повесил картины на место, как будто рыдающая Сулли уже стояла на пороге. Сулли стала бы плакать из-за дядиного барахла? «Вот видишь, — сказал Маркус сам себе, — вещи во взаимоотношениях людей играют не такую уж невинную роль».
Маркус бродил по дому с мрачным видом.
Как ни пытался он доказать себе, что каждому ребенку, независимо от того, кто его зачал, необходима любовь, он все-таки не мог побороть укоренившуюся в нем враждебность.
Взяв себя в руки, Маркус принялся искать Юри, чтобы накормить его. Он нашел ребенка в кресле, ребенок спал, свернувшись калачиком.
Маркус разбудил Юри, усадил его за стол, и они принялись вдвоем ужинать.
Позванивала люстра. Этажом выше справляли вечеринку. Маркуса потянуло в ресторан. Там он чувствовал себя независимым. Там от него не требовалось ничего, кроме денег, чтобы заплатить.
А в этой квартире забитые книгами шкафы и непонятные картины на стенах подчеркивали его невежество и ограниченность.
На другом конце стола Юри медленно жевал хлеб.
Этот ребенок требовал заботы и внимания.
Тебя подгоняют в спину, тебя понукают. Чужая воля довлела над Маркусом, словно сам он и не был человеком.
Маркус снова разозлился. Громко прикрикнув на ребенка, он дал волю своим чувствам. Мальчишка подавился и закашлялся. Маркус принялся шлепать его по спине. Но удары, видимо, оказались сильнее, чем того требовала надобность. Избавившись от кашля, ребенок с плачем убежал в другую комнату и забился под кровать. Маркус нахмурился и остался на месте. Он снова думал об Эвальте Рауне.
Счастье, что ребенок заснул там же под кроватью и больше не плакал. Но напуганный малыш мог и притвориться спящим. Что ему еще оставалось делать для собственного спасения? Ведь он не знал, почему этот человек, которого он зовет папой, то наказывает его, то заискивает перед ним, ища примирения.
Незадолго до Нового года Орви неожиданно столкнулась с Реди возле кассы кинотеатра. Реди обрадовался, потряс ее руку, расплылся в улыбке и ничем не проявил своей обиды. Он купил в кассе два билета. Сеанс должен был вот-вот начаться. Как и в прежние времена, Реди бежал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Орви с трудом поспевала за ним. Ни внешность, ни манеры Реди не изменились. Орви подумала, что студенческая фуражка не очень-то вяжется с таким мальчишеским поведением. Орви невзначай посмотрела вниз, в фойе, и покраснела от смущения, заметив того мужчину, который целое лето приезжал к ним на своем красном БМВ. Как же его звали? «Маркус», — вспомнила она.
Орви сидела рядом с Реди в первом ряду балкона, стараясь не подать виду, как она запыхалась.
Реди моментально включился в веселый мир комедии и без конца хохотал. Орви никак не могла сосредоточиться на фильме. Неожиданная встреча с Реди взволновала девушку, ей было тяжело сидеть рядом с ним, она с радостью улизнула бы из зала, чтобы прийти в себя. Горячие волны перекатывались по спине, Орви скинула пальто, но и это не помогло.
Орви так и не вжилась в происходящее на экране. Она вновь думала о столкновении Реди и мачехи, вспоминала те дни, когда она с нетерпением поджидала Реди, а он так и не пришел. Орви взглянула на своего соседа, Реди заразительно смеялся. В отраженном с экрана свете сверкали его зубы.
Да, они правы, ребячливость Реди то и дело бросается в глаза.
Орви ждала, что Реди возьмет ее руку, но этого не случилось.
После кино Орви не спешила распрощаться с Реди. Они медленно удалялись от кинотеатра. Прошло немало долгих секунд, прежде чем Реди воскликнул:
— Чего мы мерзнем на улице, пошли ко мне!
Если исходить из жизненных правил Лулль, то Орви следовало бы пожеманиться и заставить себя упрашивать, но она тотчас же согласилась.
Реди искоса взглянул на Орви, и это, пожалуй, было единственным, что могло бы намекнуть на его возможные переживания после неудавшегося сватовства.
В комнате Реди ничего не изменилось — зеркала, та же мебель, пятно плесени на стене, на этот раз в виде далекой лесной опушки, и все же теперь Орви чувствовала себя здесь неуютно. На столе возвышалась стопа конспектов, в углу стояли свитки чертежей. Реди усадил девушку на диван и, как в прежние времена, подложил ей за спину подушку, а сам устроился на стуле у стола и, приподняв рукав, украдкой взглянул на часы.
Орви пала духом. В кино она еще верила, что они могут помириться. Теперь же она похоронила все надежды — раньше Реди никогда в ее присутствии не проявлял нетерпения.
— Ну, как жизнь? — спросил Реди.
Она пожала плечами.
Именно сегодня она решила, что надо сменить место работы. Завтра она подаст заявление об уходе. Но не об этом ей хотелось говорить с Реди. Орви надеялась, что Реди обнимет ее и скажет что-нибудь очень хорошее.
Какими только ласковыми именами не называл он ее прежде, и Орви-белочка, и лебединое перышко, — уж Лулль-то не замедлила бы назвать все это безвкусицей. А Орви повторяла эти слова по вечерам, ложась в постель, и блаженный покой вливался в ее душу, словно ей пели колыбельную.
Теперь же Реди спрашивал официальным тоном, как Орви поживает. Равнодушие парня раздражало Орви, она незаметно ухватилась за свою правую руку, опасаясь, как бы она опять не задергалась. Тогда ей пришлось бы рассказать, чем она занималась до сих пор. Орви стыдилась признаться: я штампую дурацкие колесики.
Орви медлила с ответом. Чтобы отвлечь внимание Реди, она взяла со стола первую попавшуюся книгу и принялась листать ее.
Неизвестно, до чего бы они договорились, если бы к Реди не зашли две его сокурсницы. Обе девушки чувствовали себя в комнате Реди как дома. Они кинули свои пальто на табуретку у двери, одна из них задорно повесила свою фуражку на овальное зеркало, вторая тут же громко потребовала какой-то конспект.
Девушки словно не замечали съежившуюся на диване Орви. Орви притворилась, что ее очень занимает книга. На самом же деле строки прыгали у нее перед глазами, а в голове стоял звон, будто рядом кидали в ящик жестяные колесики. Орви пыталась уловить суть разговора, но ее мысли разбегались, и она не понимала, о чем идет речь.
Орви представила себя женой Реди. Она ходит на работу, а по вечерам сидит в уголке, в то время как Реди живет своей духовной жизнью. Ей нечего сказать, когда Реди смеется со своими однокурсниками над шутками, которые понятны только им, восхищается или ругает преподавателей, спорит о вещах, недоступных для Орви. Она терзалась бы завистью или ощущением своей неполноценности. Вскоре Реди имел бы полное право сказать ей: да что ты понимаешь! Отдаление и отчуждение нарастали бы, пока все не кончилось бы слезами и взаимными обвинениями.
Внезапно Орви поняла, что она и не любила Реди — во имя любви люди совершают подвиги, а она не соизволила выполнить даже скромного желания Реди — пойти куда-нибудь учиться.