Страница 113 из 156
Родители Реди не докучали сыну излишним надзором и опекой. Они не интересовались, кто приходит к Реди, о чем говорят или что делают в его комнате. Поэтому одноклассники любили бывать у него. Орви также была здесь частым гостем. Отношения Реди с родителями основывались на взаимном уважении и равноправии. Когда Реди, закончив школу, объявил им: я женюсь на Орви, родители отнеслись к этому известию без паники. Одноклассники давно уже привыкли к его искренности и непосредственности. На последнем уроке классная руководительница поинтересовалась их планами на будущее. Когда очередь дошла до Реди, он встал и заявил:
— Прежде всего мы с Орви поженимся, а затем будем подавать в институт. Я собираюсь в архитектурный, а Орви пока еще точно не решила. Но мы об этом сообща подумаем.
Никто в классе не захихикал. Учительница сосредоточенно протерла очки, ничем иным не отреагировав на слова Реди. Орви же была готова провалиться сквозь парту, сквозь пол, сквозь перекрытие, чтобы навеки исчезнуть в каком-нибудь темном закутке подвала.
Потом Орви сердито отчитала Реди, но юноша заявил, что притворство и ложный стыд только осложняют человеческие взаимоотношения.
Реди строил далеко идущие планы. Он подробно описывал, как они с Орви станут жить в его комнатушке. Реди собирался выставить старый диван, а на его место встроить две койки. Нижняя предназначалась Орви. Напротив этих своеобразных нар должен был, по его идее, стоять длинный узкий стол и с каждого его конца — по стулу. Это сойдет за кабинет, где можно будет заниматься и чертить. Поскольку вся семья Реди питалась на кухне, то он не сомневался, что там найдется уголок и для Орви.
— Много ли тебе надо места, ты у меня такая малышка, — добавил он с нежностью.
Орви теряла дар речи от таких планов.
Как-то перед очередным экзаменом в комнате Реди собралось почти полкласса. И вдруг Реди во всеуслышание заявил:
— Пусть моя любимая сядет рядом со мной.
Одноклассницы уставились на Реди, как на божество. Заметив их восхищенные взгляды, Реди сказал:
— Не правда ли, из нас с Орви выйдет идеальная пара? Как мои мать с отцом.
Орви не могла привыкнуть к прямолинейности Реди. Она опасалась, что за спиной над ними смеются. И, может быть, поэтому она считала, что будет вернее, если то, что касается только двоих, не станет достоянием чужих глаз и слуха. А Реди взял и все выболтал, и теперь их тайна оказалась предметом всеобщего обсуждения.
Однако чувство неловкости в таком возрасте быстро улетучивается, и Орви снова и снова восхищалась Реди. Несмотря на досадные моменты, искренность юноши покоряла Орви — до чего же хорошо с таким человеком обо всем говорить.
Теперь же Орви считает, что ясность — враг чувств.
В то лето день рождения Орви выпал на неудачный день — как раз накануне последнего экзамена. Все зубрили, нервничали, и устроить даже самую скромную вечеринку представлялось немыслимым. Ничего не поделаешь, хотя Орви и очень любила праздновать как свои, так и чужие дни рождения.
Утром Орви проснулась в скверном настроении. Впереди — длинный скучный день, сиди за книгами до одурения. Ей уже наперед стало тоскливо. Она валялась в постели, ворочалась с боку на бок и от нечего делать строила планы на будущее. Как только она представила, что сразу после экзаменов снова придется засесть за книги, ей стало тошно. То ли дело жить привольно и самостоятельно. Руки у нее есть — можно и работать пойти. А тут ни за что ни про что вкалывай еще столько лет.
Орви вылезла из постели, проковыляла из комнаты в комнату и на обеденном столе обнаружила записку, нацарапанную рукой Лулль: «Поздравляем! Торт будет вечером».
С Реди можно будет обо всем договориться, далась же ему эта затея тянуть Орви в институт. Орви до тех пор расчесывала свои длинные светлые волосы, пока они не наэлектризовались и не встали дыбом. Настроение поднялось. Тихонько напевая, Орви прошла в кухню и достала еду. Она жевала так медленно, как только могла: когда человек наполняет желудок, он может не заниматься зубрежкой.
Услышав звонок, Орви оживилась и побежала открывать, но, увы, за дверью никого не было. Она уже собралась захлопнуть дверь, как вдруг заметила на коврике подарок.
Там стояло плетеное лукошко, до краев наполненное огненно-красной земляникой. К ручке был прикреплен венок из одуванчиков.
Орви отнесла лукошко в комнату и, затаив дыхание, уставилась на него как на чудо.
В лукошке не было ни записочки, ни открытки. Но Орви не сомневалась, что это дело рук Реди.
Орви бережно поставила лукошко на обеденный стол и застыла в благоговении, как перед алтарем.
Орви до сих пор не понимает, почему, глядя на лукошко, она расплакалась. Может быть, где-то в подсознании возникла смутная догадка: что-то очень важное и значительное в жизни пройдет мимо нее. Орви всхлипывала, ей хотелось что-то сделать, немедленно стать лучше, но как? Орви схватила ножницы, собираясь остричь волосы, но рука остановилась прежде, чем дурацкая идея была приведена в исполнение. Что это даст ей! Где взять бескорыстие, готовность пожертвовать собой, все то, что облагораживает душу человека? Не стоит увлекаться высокими понятиями — Орви прекрасно сознавала, что уж она-то была бы неспособна придумать и сделать такой подарок. Даже для Реди.
К вечеру одуванчики завяли. Орви, забыв свои дневные печали, с удовольствием уплетала розы из крема.
Реди сдал экзамены блестяще, остальные тоже выкарабкались, а затем веселой гурьбой все собрались в школьном дворе.
Настроение было отличное, они шутили, толкались, а Реди обхватил Орви и закружил ее.
Орви вырвалась, ей казалось, что из всех окон школы за нею следят сотни глаз. Однако хмурый вид Орви ничуть не омрачил настроение Реди.
— Ты не представляешь, Орви, как ты меня выручила. Когда я шел отвечать, я думал о тебе, и слова полились как будто сами собой!
Реди говорил так громко, что всем было слышно.
Орви вспыхнула.
Самое язвительное существо из их класса, злюка Эва, подколола Орви:
— Реди — очень милый ребенок. Ему бы деревянную лошадку и коротенькие штанишки!
После слов злюки Эвы Орви взглянула на Реди по-новому. Мальчишка, как есть мальчишка. Угловатый, непоседливый, посреди серьезного разговора может без причины расхохотаться; найдет на него настроение — закружится на одной ноге, гоняет камушки на улице, хоть давай ему в руки обруч с палочкой. Румяные щеки, рот маленький, пунцовый, мягкий подбородок, даже вьющийся чуб Реди стали вдруг раздражать Орви.
Когда они с Реди плелись к дому, Орви не выдержала.
— Какой ты все-таки ребенок, — сказала она с вызовом. Реди заразительно рассмеялся, ему и в голову не пришло, что за словами Орви кроется глубокая досада. Как будто специально, чтобы поддразнить Орви, он положил портфель себе на голову и запрыгал, как пацан.
— Подрасту, подрасту, стану дрях-лым ста-ри-ком! — напевал он в такт прыжкам.
Орви даже теперь, задним числом, чуть не рассмеялась, представив себе, как Реди на экране телевизора вдруг отрывается от пола, скачет среди макетов и выкрикивает: «Стану дрях-лым ста-ри-ком!»
В тот раз, возвращаясь из школы, Реди, вдосталь напрыгавшись, взял Орви под руку, вздохнул, причем никакие заботы не омрачили его лица, и сказал:
— Когда-нибудь мы оба с тобой будем стариками, самыми настоящими стариками. Ты седая, и я седой. И будет у нас десять детей и пятьдесят внуков. А мы будем без конца ворчать и брюзжать, что молодежь нынче никуда не годится. Для виду мы состроим мрачную мину, но на самом деле будем думать: пусть уж эти проказники бесятся сколько им влезет, это же так весело. Но мы не перестанем охать и ахать и все будем говорить: «А вот в наше время…» А потом, когда мы наохаемся для приличия, я скажу тебе самую важную новость: «Орви, я люблю тебя!»
Сказав это, Реди остановился, отшвырнул портфель к забору, зажал лицо Орви в своих ладонях и громко поцеловал ее прямо в губы.
Какая-то полуслепая старуха палкой ткнула Реди в ногу.