Московиада

— Ну, как впечатление, Вильгельмович? Как, черт возьми, все это вам понравилось?

Это был «Сашко». В отличие от здешней публики, он был без маски. Очевидно, у него не было нужды конспирироваться. Единственное, что он изменил, это наклеил тонкие аргентинские усики, но они все время отклеивались и свисали вниз, как макаронные изделия. «Сашко» чуть покачивался и вообще имел какой-то неуставной блеск в глазах.

— А мне твоя шутка с телефоном ужас как понравилась, — проговорил «Сашко», показывая большой палец. — Сильно уел! Меня после этого разжаловали. Ты так на меня не зыркай, я, курва мама, тоже украинец! И немного выпил себе. Может, с горя, а может, с радости — кому какое дело? Да ты не отворачивайся, не прикидывайся, что ты — не ты. Я тебя сразу узнал, Вильгельмович. Потому что только ты мог одеться клоуном! Что, думаешь, зря я твою стилистику изучал? Да я все рецензии на тебя знаю наизусть! Обижаешь, курва мама!

И «Сашко» обиженно засопел, как это обычно делают пьяные люди.

— Не, але файно ты с этим телефоном приколол, — опять забубнил он через минуту. — И с крысами! Полный абзац, курва мама!

— И что теперь будет? — спросил ты.

— Жизнь продолжается, братишка, — ответил «Сашко». — Хотя меня в ней и разжаловали. Знаешь, старик, я теперь капитан. А жизнь продолжается, йоханый бабай, и никто ей ничего не сделает, даже эти мудозвоны, которых мы тут с понтом охраняем. Прости, я немного вмазал сегодня.

— Сегодня! — вторил ему докладчик, который, кажется, никак не мог кончить. — Сегодня! Наше будущее начинается уже сегодня! Если мы берем на себя ответственность, если мы хотим спасти Идею, Державу, Вертикаль, Стройность, если это так, то уже сейчас, сегодня, не теряя ни минуты, мы должны…

Но не все его слова были хорошо слышны — зал реагировал все громче. К тому же мешало «Сашково» сопение.

— Пришел меня арестовать? — спросил ты у него.

— Жизнь продолжается, — ответил «Сашко». — Деревья цветут, парни бегают за девками… Но слушай, как ты отмочил с этим телефоном! Полный атас!

— Рад, что тебе понравилось, — пожал ты плечами. — Боже, как болит голова! Как болит все на свете! Существует ли какой-нибудь выход?

— Нет города без дверей, — процитировал «Сашко». — Мне поручено убить тебя.

— И тогда тебя повысят в звании?

— Возможно. Но не это главное. Главное, чтобы я тебя убил.

— И это для меня единственный способ выйти отсюда?

— Существует еще один. — «Сашко» хитро и многозначительно подкрутил обвисший усик. — Но ты про меня плохо не думай, братишка! Я, может, этих кацапов не меньше тебя… уважаю!

Тем временем восхищение в президиуме и в зале достигло какого-то невероятного апогея. Черный Чулок произносил и впрямь заключительные, виртуозно-пророческие фразы.

— Собрав все земли и все народы, согнав их воедино, мы исполняем волю великих отцов наших! Потому что переворачиваются они в одиночестве своих мавзолеев от того, что сейчас с их наследием делается. Глазами тысячелетий смотрит на нас космическая миссия Державы. Мы держим в своих руках козырные карты для великой игры: телефоны, должности, агентов, адептов, золото, ртуть, антенны, шифрограммы, танки, компьютеры, но главное — миллионы, миллиарды людей, которые хотят и мечтают быть рабами, которые ради своего блаженного рабства выйдут на площади и улицы, потому что нет высшей чести и высшей мечты для простого и маленького человека, чем быть послушным, преданным, гордым и униженным рабом великой, могучей, пирамидальной, подзвездной Империи, которая движется неостановимо все дальше на запад, уничтожая их земельные наделы и коттеджи, автобусы и телефонные будки, все это греховно-распутное благополучие анархической человеческой единицы — во имя наших златосияющих мумий!..

— Как болит голова, — повторил ты, сморщившись от рева оваций. — Какая ужасная пышность речи! Как много слов с большой буквы. Нужно что-то делать. Как-то предупредить парней…

— Предупредить парней? — дыхнул перегаром «Сашко». — А на большее ты не способен?

— Понимаешь, я давно уже не писал стихов. Ни строчки. Ну, да ты знаешь об этом… Что ты имеешь в виду, когда требуешь от меня чего-то большего?

— Существует еще один выход. Но это должен быть поступок. Страшное, кровавое деяние. Море крови, понятно? Террористический акт, твою мать. Вот что я имею в виду…

— Я не террорист.

— Ха! — выбухнул «Сашко». — На другое я и не наделся! Он не террорист! Он вообще никто!

— Я не могу убить человека, — виновато объяснил ты. — С удовольствием убил бы, но не могу…

— Ну тогда все останется так, как обрисовал тот, в черном чулке, — разочарованно вздохнул «Сашко». — Беда твоя в том, Артурчик, — разреши тебя иногда так называть, — что ты всегда стремился уклониться. Из пограничных ситуаций устроить оперетку. И выживал, всегда выживал. Но на этот раз тебе не уклониться. Потому что нам обрыдло за тобой наблюдать. В некотором смысле ты слишком далеко зашел. И выберешься отсюда только ценой своего выживания.

— Кто ты такой?

— Никто не знает о себе, кто он такой. Но эту штуку с телефоном ты…

— Да прекрати ты со своим телефоном! И не смей называть меня этим паскудным именем!

— Вот как! А что будет? Называл и буду называть! И ничего ты не сделаешь, потому что ты не можешь ничего делать! Так боишься грехов, что грешишь на каждом шагу, курва!..

Надо, надо что-то делать, подумал ты.

И я на самом деле так подумал, потому что голова у меня звенела безумно, и весь президиум бурно праздновал по поводу завершения речи, а типа в черном чулке какие-то бугаи в масках красноармейцев выносили из-за трибуны на руках. Потоки говна и крови стекали от подножия трибуны. И от всех этих кабанов, дедов-морозов, пиратов, крокодилов, кентавров и комиссаров рябило в глазах, и «Ленин» подбрасывал вверх корону Российской империи из папье-маше, а «Иван Грозный» выделывал какой-то распутный фокстрот в паре с маленьким толстяком «Дзержинским». Стеклянный глаз «Анатолия Ивановича» торжествующе сиял и даже растроганно плакал. «Суворов» целовался с жопой «Екатерины Второй». Только «Минин-и-Пожарский» оставался недвижимым, потому что это была всего лишь копия памятника с Красной площади, а может, и сам памятник, притарабаненный сюда с неизвестной целью.

И тогда ты подумал, что наконец все зависит только от тебя. Что ты единственный, кому выпал такой случай. Что другого выхода наверх все равно нет. Да и должен ли выход быть обязательно наверх? Куда угодно, лишь бы отсюда! Слишком уж голова болит.

— Поступок, Артурчик, поступок! — прошелестел рядом «Сашко», отплевываясь от собственного уса.

— Ты помолишься за меня?

В ответ он только захохотал. Он хохотал всем телом, откинув голову назад. Ты скользнул рукой под его расстегнутый пиджак. Вспотевшая рубашка, складки жира на талии. Пистолет был на месте — там, где они всегда носят его в фильмах.

— Неужели? — «Сашко» прервал хохот на недопетой полуноте и недоверчиво уставился на тебя.

— Сейчас будет тебе поступок, — сказал ты, пряча пистолет в карман плаща.

— Знаешь, как им пользоваться?

— Стрелял когда-то. По мишеням. На курсах офицеров запаса, — ответил ты и двинулся по проходу между стульями вниз, ближе к президиуму. Но, вспомнив о сумке, вернулся. Взял ее и снова поковылял.

Хочу, чтобы моя сумка была со мной в такую минуту. Хочу, чтобы моя душа была при мне. Чтобы моя пустота была со мной.

Ступеньки ускользали у тебя из-под ног. Зал вращался, амфитеатр ехал, иногда ты хватался свободной рукой за спинку стула, за рыло или за петушиный гребень очередной маски. С балконов доносились звуки, но это было что-то другое, чем до сих пор. Что-то там происходило новое — какое-то смятение, паника, колотьба, хотя внизу еще никто не обращал на нее внимания. Ты остановился. Поднял вверх руку.

— Внимание! — сказал ты громко, как мог, но тебе показалось, что очень тихо.

Однако невидимые механизмы замерли. Тайные оси перестали вращаться. Стулья и балконы остановились, ржаво заскрипев при торможении. В зале наступила тишина.