Отвага

Надо сказать, что в этом разговоре я временами чувствовал себя весьма затруднительно: по долгу службы мне следовало бы защищать офицера, потому что драка даже с самыми благими намерениями — все равно непорядок, а в глубине души — я признавался самому себе (и то под большим секретом), что, наверно, и сам поступил бы так, как Броварич.

— Но в общем-то все это дело прошлое, — продолжал Броварич. — Только перед одним человеком мне стыдно — перед дедом. Вырастил он меня, ничего не жалел. Родители мои разошлись, в подробности вдаваться не хочу. Так что воспитывал меня он и в училище порекомендовал тоже… А я не оправдал. Старик замечательный. В войну партизанил, бригадой командовал у нас на Могилевщине…

— Как думаете здесь служить? — спросил я после минутного молчания.

— Служить-то осталось меньше года. А в отношении «как» зависит не только от меня, товарищ лейтенант. Я, конечно, ультиматума вам не предъявляю — мне нужна только справедливость и ничего больше. Тогда я буду стараться, как могу.

Я понял все, кроме одного: пошел бы сейчас Виталий Броварич обратно в училище или нет? Но спросить об этом я сейчас не решился — отложил до другого раза. Не только потому, что к такому разговору надо было как-то подготовиться, у нас уже не оставалось времени. Правда, я мог бы и после отбоя на пять-десять минут задержать своего солдата — официально выражаясь, для личной беседы по делам службы, но в этом было бы все-таки некоторое нарушение порядка. А нарушать порядок, даже в мелочах, особенно в присутствии Броварича, я, разумеется, не мог себе позволить.

Домой я шел с одним желанием — лечь и подумать: опять о резервах времени, о Бровариче и его предложениях. Действительно, думал я, надо за всем внимательно понаблюдать и все прохронометрировать — и при работе с макетом, и при работе со штатной ракетой. Броварич подметил тонко: съезжая с аппарели к установке, транспортно-заряжающая машина останавливается не всегда точно, и даже десяток сантиметров играет тут определенную роль. А если будет какой-то заметный для водителя (речь в основном о водителях молодых, еще не привыкших к делу) ограничитель или указатель, что надо остановить ТЗМ именно тут, впритирочку, то не нужно будет ни подавать машину вперед, ни сдавать назад. И насчет мостков тоже: если есть возможность и допускает ширина въездной аппарели, почему бы не передвинуть их ближе к установке? Это избавит расчет от своеобразной подгонки при переводе ракеты на балку пусковой стрелы. Всякая подгонка — это нервотрепка и затраченное время, а напрасно затраченная секунда — это почти полкилометра для цели, летящей с некоторым превышением скорости звука. А десять секунд? А тридцать? За тридцать секунд звук проходит почти десять километров! Надо учить водителей без промедления убирать ТЗМ из зоны вращения установки.

Оба окошка у нас в комнате светились. Когда я вошел, Моложаев лежал на своей койке с книжкой в руках, а Нагорный, развалясь на клеенчатом казенном диванчике и по-американски положив скрещенные ноги на табуретку, крутил настройку «Океана», из которого выплескивались то звуки джаза, то какие-то голоса, говорящие по-английски и по-немецки, тягучая восточная песня, какие-то позывные…

— Поздновато возвращаетесь, — чуть приглушив приемник, небрежно, но вполне дружелюбно заметил Нагорный, когда я начал снимать китель. — Это на вас что-то не похоже. Между прочим, Сергей Сергеич, — повернулся Нагорный к Моложаеву, — ты среди своих формул и схем наверняка не заметил, а я… поскольку я весьма близко общаюсь по службе с нашим новым молодым товарищем лейтенантом Игнатьевым, то я должен тебе сказать… наш дорогой сосед может далеко-о-о пойти, если его вовремя не остановить… Он у нас оч-чень деловой человек!

— Хватит! — сказал я. — Закругляйся.

— А романчик свой сегодня что — не пишете? — спросил Нагорный после паузы.

— Настроения нет. Лучше поспать.

— Правильно, хлопцы, — сказал, подмигнув мне, Моложаев. — Точно: пора спать. Я тоже закругляюсь. А то ночью поднимут, тогда и попрыгаем, как сонные мухи.

Спать так спать, хотя я был уверен, что сразу не усну. Мне было очень неприятно, что у меня не складываются отношения с коллегой — таким же командиром взвода, как и я, а это, был я убежден, очень и очень плохо. Потому что товарищ в армии — это дважды товарищ.

РИСК — БЛАГОРОДНОЕ ДЕЛО

В эту ночь нас не подняли — подняли в следующую, и я за эти сутки успел не только все обдумать, но и кое-что сделать — в смысле осуществления высказанных Броваричем идей. Мы на своих площадках поставили перед выездными аппарелями чуть заметные указатели, разъяснив суть дела водителям ТЗМ, и ближе к установкам передвинули мостки — это такие специальные металлические плиты, на которые при заряжании установки должны точно попадать колеса транспортно-заряжающей машины, чтобы потом направляющие на балке пусковой стрелы точно приняли на себя ракету.. Смысл нашей затеи я видел не только в том, что дивизион мог быть готовым к поражению целей на более дальней дистанции, но прежде всего, пожалуй, в том, что ранняя готовность расчета, заряжающего установку, позволит расчетам КП и СНР работать более спокойно, даже с некоторым запасом времени. Объяснил я все это, кажется, довольно сумбурно, но о главном я, по-моему, все-таки сказал: каждая сэкономленная стартовым расчетом секунда увеличивает боеготовность и боеспособность всего комплекса.

В эту ночь мы работали автономно и как обычно — и по скоростным и по низколетящим целям. Я точно не могу сказать, «скооперировались» ли с нами соседи-авиаторы (погода была вполне летной) или цели нам задавал имитатор (низколетящие и скоростные цели наверняка задавал он), но все шло нормально, и мои ребята даже несколько опережали самих себя, хотя и едва укладывались в норматив — поскольку работали со штатной боевой ракетой.

Во второй половине дня в соответствии с планом занятий весь офицерский состав был приглашен к командиру дивизиона на служебное совещание. Здесь тоже все шло обычным порядком. Отметили отрицательные стороны наших ночных тренировок, порекомендовали, на что надо обратить внимание, сказали, что от стартовиков ждут в будущем более быстрой и четкой работы, хотя и сейчас они работают хорошо. Но резервы времени надо все-таки изыскивать и использовать.

И тут меня удивил капитан Лялько. Он сказал, что да, правильно, стартовики на сей раз действовали не очень четко, что он как командир стартовой батареи это признает и со своей стороны приложит в дальнейшем все силы, чтобы… и так далее. Но он очень просил учесть, что командир взвода лейтенант Игнатьев — командир молодой, впервые работает в таких сложных условиях и в будущем он постарается… Главное, что все хорошо, что хорошо кончается. Для нас эта ночка кончилась нормально: пропуска цели дивизиону не записали, все звенья комплекса работали слаженно и четко, а что касается лейтенанта Игнатьева, то он обязательно учтет на будущее. Что учтет? Почему? Я ничего не понимал. Неужели капитан Лялько собирался таким занятным способом «формировать» мнение командования о моей персоне и авансом просить о снисхождении ко мне по молодости лет? Но ведь у меня во взводе все шло нормально? А может, это завуалированное предостережение: мол, не удивляйтесь, товарищи, если он что-нибудь и выкинет, и не принимайте всерьез… Как же так? Я же взрослый человек, лейтенант!

— Поменьше надо экспериментировать! — громко сказал вдруг откуда-то сзади Нагорный. — Всему свое время и место.

Подполковник Мельников недовольно повернулся в его сторону:

— Что конкретно вы имеете в виду?

Нагорный поднялся:

— Извините за нарушение порядка, товарищ подполковник… Что я без разрешения…

— Ближе к делу, — исподлобья взглянул на него Мельников.

— Я имел в виду эксперименты лейтенанта Игнатьева по дооборудованию окопа. Но думаю, что детали лучше сможет пояснить сам лейтенант Игнатьев.

— Садитесь. — Теперь подполковник Мельников повернулся ко мне: — Объясните, что имеет в виду лейтенант Нагорный.