Ночь пяти стихий

Видящий маг посвятил себя раскрытию тайны Саамарита. Он посещал древние хранилища, находил белых и черных колдунов, поднимался в горы и опускался на морское дно, стремясь собрать крупицы знания об амулете амулетов. Знания были рассеяны, многие утрачены навсегда. Но постепенно складывалась какая-то картина.

Сегодня Хакмас знал о Саамарите столько, сколько не знал никто в мире. И главное, он знал, зачем нужен амулет амулетов, откуда он взялся и как ему надлежит дальше вращаться в мире людей. И это знание наполняло его горечью, потому что Саамарит не нужен больше старому миру. Он нужен новому миру, который воцарится на развалинах старого. Осознание этого наполняло Видящего мага скорбью. Но поделать он ничего не мог.

Хакмас вновь и вновь посылал зов. Он готов был просидеть так целую вечность. Он понимал, что час пришел, и ему нужен был совет Приходящих, их поддержка.

Призрачный лиловый свет разлился в пространстве внутри зеркал. Видящий маг открыл глаза. Он возвращался в материальный мир из Великой Пустоты. Снова учился различать запахи, очертания предметов, холод и тепло. Он увидел, что зеркала больше не отражают его лицо. Изображения в зеркалах зажили своей жизнью. Замелькали разноцветные пятна, сливаясь в мимолетные картины. Из глубины возникали горы, ущелья, гигантские пещеры, наполненные странными предметами, кристаллы, источающие сияние. А потом появились лица — человеческие и вместе с тем несколько иные. Лица молодые и старые, с разным цветом кожи, они принадлежали к разным расам. и вместе с тем в них было нечто общее — всеобъемлющее понимание, свет, достичь которых пытались все маги во все века на Земле.

Побежала искра, запахло озоном, над головой Видящего мага в перекрестье зеркал возник алый шар. Теперь Хакмас знал наверняка — Зов услышан.

В зеркале, находящемся прямо перед Видящим магом, было три фигуры в струящихся разноцветных одеяниях. Одна из них подалась вперед и шагнула в помещение из того далекого, неизвестно где находящегося пространства. Это был высокий, с благородными чертами лица безбородый человек. Тот самый, который приходил в прошлый раз. Он не изменился за годы. Приходящие не стареют.

— Ты звал нас? — спросил Приходящий.

— Да, — прошептал Хакмас.

Зачем именно он звал их, объяснять не стал — не стоило. Приходящие и так знали все.

— Ты поступаешь правильно, — произнес пришелец. — Ты верно оценил час. Он пришел. Пора извлечь Саамарит из глубин.

— Конец круга? — спросил Видящий маг.

— Да.

— Поэтому ни один из магов не может проникнуть взором в будущее?

— Это закон. Видение будущего закрывается перед переменами. Так прикрывает человек веками глаза при яркой вспышке — чтобы не ослепнуть.

— Что мне делать с Саамаритом?

— Ничего. Только извлечь, снять проклятие демонов Темной Реальности, замуровавших Саамарит в камень сто веков назад.

— И что дальше?

— Этот мир уйдет. А Саамарит войдет в новый мир.

— И старые души вернутся в новый мир?

— Да. Прошедшие через очистительный огонь. Не помнящие о прошлом.

— Это жестоко.

— Люди сами выбрали свой путь. И прошли по нему до конца. Он кончается тупиком.

— Будет ли новый мир лучше?

— Не знаю. Но он будет.

— Воцарится ли в нем добро?

— Добро? Что за этим словом?.. Отравленные моря, в миг сметенные города, миллионы уничтожаемых в мгновение ока людей — вот каким будет мир.

— Но зачем он нужен?!

— Он будет устремлен вперед. И неизвестно, что ждет его в конце пути. Нынешний же превратился в сухой песок. Атлантида — песочный град, развеивающийся от порыва ветра… Уйдут маги и тайные искусства. Истлеют манускрипты. Обрушатся величественные храмы..

— И от Атлантиды не останется ничего?

— Вскоре каменные топоры и шкуры заменят металл и лен. Дикари будут жить охотой и заново осваивать земледелие, рудное и ткацкое дело. Но из уст в уста будут передаваться легенды и сказания об ушедшем мире. И когда-нибудь вновь откроются глаза высеченного новыми людьми каменного сфинкса, вознесутся пирамиды…

— Значит, мой путь на этом круге завершается тем, что я найду Саамарит?

— Нет. У тебя другое назначение; Тебе надлежит стать Странником.

У Видящего мага перехватило горло. Неземное полное спокойствие, которого он достиг с таким трудом, отступало. В образовавшуюся пустоту бурлящим потоком врывались чувства. Одновременно — смятение, ужас и гордость. Нет ноши тяжелее и почетнее, чем эта.

— Ты откроешь гробницу Саамарита и уйдешь.

— А здесь — погибель, разрушение?

— Да. Судьба.

— Но люди, которые мне доверяют, за которых отвечаю, которых люблю — я буду лишен возможности облегчить их последние страшные мгновения в погибающей Атлантиде?

— Да. Но пусть тебя это не беспокоит. Души, которые связывает любовь, привязанность, ненависть, имеют обыкновения встречаться вновь и вновь в последующих воплощениях… Больше не зови. Ты узнаешь момент, когда уходить.

Фигура начала растворяться. Зеркала тускнеть. Изображения отдаляться, И вскоре, Хакмас видел в них только свое отражение…

РУСЬ. СГОВОР

— А ты уверен, что это поможет? — спросил губной староста, уныло теребя длинный ус.

— А почему бы не попробовать, — сказал воевода. — Мы же указом своим, немалые деньги предлагаем тем, кто окажет содействие в поимке шайки Романа Окаянного. Да еще тем его молодчикам, кто придет сам, в грехах покается и поможет нам, прощение обещаем.

— Эх, с разбойниками договор держать, право, грешно. С ними только каленым железом вести разговор можно.

— Где же те, с кем ты железом говорить хочешь? — усмехнулся воевода. Он взял и стал с любовью разглядывать бумагу со своим указом, зачитанным еще вчера в городе.

— Тоже верно, — согласился губной староста, но в его голосе были нотки недовольства.

В дверь постучали, и вошел слегка развязный, но не забывающий исправно кланяться и подлизываться грубой лестью воеводин дьяк Алексашка.

— Воевода, к тебе кабатчик Иосиф просится. Говорит, по делу невиданной важности. А об чем речь держать хочет — не говорит.

— Ох, — губной староста встал и лениво потянулся. — Пойду-ка я, пожалуй. Знаю я этого прохиндея. Все важные и срочные дела у него, это когда ему медный грош не доплатят. За копейку душу вытрясет, до самого Государя дойдет.

— Подожди, мне с ним в одиночку, думаешь, охота говорить? Такой надоедливый. Ежели зазря побеспокоил — устрою я ему, чтоб впредь неповадно было.

— Ладно уж, — вздохнул губной староста, усаживаясь на лавку.

— Алексашка, зови Иосифа, — повелел воевода, садясь на свое начальственное, обитое зеленой парчой кресло.

Кабатчик был какой-то взъерошенный и перепуганный. Забежал в помещение приказной избы, без разговоров упал на колени и начал истово бить поклоны.

— Ты чего это? — спросил удивленный воевода. — Встань-ка, не перед алтарем.

— Выслушай, отец родной. И не казни, а милуй. Хромой Иосиф поднялся, отряхнул на коленях латаные-перелатаные штаны. Несмотря на свои богатства, он всегда ходил в бедной одежде. И не столько из-за скупости — уж даже при ней на хорошую одежду он деньгу бы отстегнул. Просто привык вечно прибедняться, а то и вызывать жалость своим затрапезным внешним видом. Внимательный наблюдатель, присмотревшись в сей момент к нему, увидел бы, что на хитрой морде стоящего на коленях человека страха нет и в помине и что он подобно ярмарочному скомороху старательно изображает страх и благоговение перед двумя властьпридержащими.

— Ну говори, чего там, — недовольно произнес воевода.

— Дело важное. С глазу бы на глаз. Пущай Алексашка уйдет.

— Ты что же, человеку моему не доверяешь? — сурово нахмурился воевода.

— Доверяю, как не доверять. Очень даже людям твоим я доверяю, поэтому даже пою их бесплатно. Но уж слишком разговор важный и для лишних ушей не предназначенный.

— Ладно, Алексашка, ну-ка выдь отсюда. Узнаю, что подслушиваешь, все уши оборву — живо башка твоя на огурец станет похожа.