Княгиня Екатерина Дашкова

— Да нет, государыня, письмецо-то от ее сиятельства княгини Катерины Романовны.

— Так жена твоя в Петербурге, никак?

— В Петербурге и есть. Княгиня пишет, чтобы жена наемную карету четверней к нам в Петергоф немедля прислала, а мне бы карету ту, не выпрягая, задержать на тот случай, если, не приведи, не дай Господи, какой приказ из Ораниенбауму воспоследует.

— И что, здесь карета?

— Сейчас примчалась. Ее сиятельство не скупясь извозчику заплатила: мигом у нас оказался.

— Верный ли человек?

— Того не скажу, да и в письме ничего не прописано. Ее сиятельство так рассуждать изволит, что, мол, коли оказия какая произойдет, чтоб придворных лошадей не брать, а тут же в Петербург к вашему императорскому величеству втайне ехать. К гвардейцам поближе.

— Так-то оно так, да нешто волнения какие или разговоры при императоре?

— Разговоров, государыня, там всегда хватает. Сдуру, сдуру, а там, глядишь, и по делу скажется. Уж как графиня Елизавета Романовна императора улещает, смотреть срамно, да от правды куда денешься: ночная кукушка дневную завсегда перекукует.

— А с четверней что делать будешь? Не иначе, вопросы пойдут. Измайлову бесперечь донесут.

— Прости, государыня, дурака, только я так размыслил — сказать жене, мол, после родов худо сделалось, вот нарочный-то и приехал.

— Плохо рассудил, Шкурин. А ну у извозчика кто спрашивать станет, а он: мол, сама супруга меня и нанимала.

— Да не назвалась она, государыня, баб мало ли. Сродственница какая аль соседка.

— А четверня зачем? На одиночке быстрее.

— Чтобы рухлядь всякую покласть, дитю понадобилась.

— Дай Бог! Только тогда и я по-дорожному оденусь. Платье мне подай, а сверху капот спальный накину. Так и в постелю лягу. В случае чего, чтоб не собираться.

— Вот и ладно, государыня. Да я Измайлова в опочивальню и так не допущу. Нездоровится, мол, государыне, и весь сказ. На слуху стоять буду. Бог даст, все скоро и разрешится.

…Все ждут. Все. Гриша весточку прислал, мол, разрешить бы им на Ораниенбаум напасть. Голштинцев в два счета скрутят, а с императором разговор короткий. Известно, трус, каких поискать. Права Катерина Романовна, нельзя, никак нельзя. Не с того конца начинать надо. Ну как за императора гвардия выступит, за порядок. Мне перед ними первой явиться надо. Слово какое сказать. И чтоб двор одобрил. Противодействовать не стал. Для меня покойная императрица Елизавета Петровна не пример. Она Петра Великого дочь, плоть от плоти его. Мне другое припомнят: откуда взялась, как на престоле оказалась? Другое, совсем другое измыслить надо.

— Балуете вы меня, Никита Иванович! Букет какой превосходный, другого такого во всей столице не сыщешь.

— Из своих ранжерей, Катерина Романовна. Сам следил, когда садовник срезал, о вас думал.

— Премного благодарна за память да благоволение ваше.

— Это мне вас благодарить, княгиня, нужно, что обществом своим старика осчастливливаете. Душой близ вас расцветаю.

— Думаю, мы оба счастливы мыслями о том, по какому пути может пойти Россия.

— От мыслей до яви, сударыня, далека дорога.

— Так полагаете, Никита Иванович?

— А как же! Новые царства можно только в мечтах строить, на деле наш долг — подчиняться законному монарху.

— Но вы же согласны, что действия императора могут оказаться губительными для государства?

— Это все рассуждения, княгинюшка, не боле.

— Ваше сиятельство! Приехал Григорий Орлов — доложить просил, не примете ли.

— Вы знакомы с Орловым, Катерина Романовна? Не знал.

— Видать видала, говорить не приходилось. Проси, Пантелей, да скажи, мол, у княгини сам Никита Иванович Панин.

Шаги по коридору скорые, чисто дробью. Сабля звякает. Пантелей дверь открыть не успел — будто сама на всю ширь распахнулась. Гвардеец весь проем занял. Росту с коломенскую версту. Косая сажень в плечах. Глаза серые. Волосы русые. Кольцами. Взгляда не прячет. Шаг сделал:

— Здравия желаю, княгиня. У меня новости дурные.

— Император?

— В Ораниенбауме. Тут другое — арестован капитан Пассек.

— Как «арестован»? За что? Вчерась у меня с Бредихиным были.

— Все так. Только в полку по возвращении от вас с офицерами да солдатами толковать принялся, как императрицу защищать да когда такой случай выйти может.

— Бог мой, какая неосторожность!

— О чем вы, Никита Иванович! Не мораль же ему сейчас читать!

— И все же, Катерина Романовна, думается, для тревоги пока нет оснований. Господин Орлов почитает, что арест произошел от разговоров, а может, все дело в нарушении порядка. Может, не вовремя вернулся в полк, может, на учении чего недосмотрел.

— Кто арестовал его, господин Орлов?

— То-то и оно, командир полка Воейков. Сам случаем разговор услышал, сам и арест произвел. Мол, не допустит смуты в полку.

— Но Воейков непременно донесет императору!

— Скорее всего, ваше сиятельство. Чтобы выслужиться.

— А государь начнет дознание… Боже мой, мы должны…

— Ничего вы не должны, Катерина Романовна! Сначала все разузнать следует, а уж там…

— Сделайте милость, Никита Иванович, мне что-то нехорошо сделалось. Кровь в голову ударила. Пойду прилягу, извините великодушно.

— Ложитесь, ложитесь, дорогое дитя! Я к вам завтра с утра загляну, проведать о здоровьечке.

— А вы, господин Орлов, задержитесь на минутку. Я хочу вас попросить передать одному из ваших офицеров привет от мужа. Полагаю, вас не очень затруднит передать мне также, что удастся выяснить о причине ареста Пассека. Чем скорей, тем лучше. Поймите, господин Орлов, все становится слишком серьезным! Если вы дорожите жизнью и благополучием императрицы, Бога ради, не медлите!

…Ехать в Ораниенбаум? Самой быть, слышать, предупредить? Нет, нет! Оттуда можно в пору не выбраться. Мой отъезд окажется подозрительнее, чем мой приезд. Графиня Елизавета Романовна и Аннет давно знают о моей преданности императрице. Там и дядюшка, и тетушка Анна Карловна. Батюшка и то туда уехал. Они о государыне и слышать не хотят. За мной следить будут. Нельзя! Господи, а что же можно? Никита Иванович сохраняет английское спокойствие и все старается объяснять «естественными причинами». Пассек и Бредихин уже были напуганы, теперь тем более. Если бы здесь был князь Михайла! А Орлов? Неужто всегда рядом с достойными преемницами престола должны оказываться столь никчемные люди? И это в его руках во многом судьба императрицы. Невероятно! Мои просьбы и предостережения не столько убедили, сколько припугнули его. Он вышел из покоев, сжав губы и едва откланявшись. Как скоро пришлет он весть о Пассеке? Или не пришлет совсем? Рассказывал же дядюшка, как Алексей Разумовский не решился ехать с покойной государыней императрицей арестовывать правительницу Анну Леопольдовну. Чуть не в ногах у нее валялся, чтоб не ехать, чтоб предоставить все воле Божьей. Бежать, бежать надо. Самой. Слуги здесь не годятся. К Рославлевым. У них разузнать. Их под рукой иметь. В мужской шинели никто на улице не узнает, да и идти недалеко.

Конский топот. Пригнувшийся всадник. Это на опустевшей улице, среди заснувших домов.

— Орлов!

— Вы не ошиблись, княгиня, хоть и не имел чести я быть вам представленным. К вашим услугам, Алексей Орлов.

— У вас какие-то известия?

— Самые худшие. Петр Пассек объявлен государственным преступником. Его сторожит множество солдат. Я успел сообщить Рославлеву. Брат помчался к Никите Ивановичу Панину. С минуты на минуту Ораниенбаум узнает о заговоре.

Вот оно! Теперь все зависело от решительности.

— Сударь, вы найдете еще курьеров?

— Конечно, княгиня. Сколько угодно.

— Нужно немедленно передать Бредихину, Ласунскому, Черткову и Рославлевым, чтобы ехали без промедления в свой полк. Он первый на пути государыни из Петергофа в Петербург. Ее императорскому величеству следует незамедлительно воспользоваться стоящей у Шкурина наемной каретой и мчаться во весь опор в тот же полк. Солдаты и офицеры подготовлены. Они провозгласят ее единственной императрицей. Лишь бы вас не опередили распоряжения из Ораниенбаума. Лишь бы не опередили! Солдаты могут привычно подчиниться императорскому приказу. Понимаете ли вы это, сударь? Теперь судьба императрицы Екатерины в ваших руках.