Страница 129 из 137
После того как они в течение трех часов слушали музыку, очень понравившуюся татарам, вновь было подано на стол; между другими кушаньями поданы были вареная целая баранья печень и овечий хвост [курдюк], весивший 5–6 фунтов и состоявший из чистого жира. Эти кушанья один из кравчих (их теперь пришло трое), сильно посолив их, очень мелко изрубил и смешал и затем руками раздавал; с виду это была серая кашица, похожая на то, точно раз уже была съедена, но на вкус она была вовсе не плоха. Когда и этот обед закончился, мы, хорошенько простившись, вновь вернулись в наш лагерь.
На следующий день послы были приглашены в гости другим князем. Его звали Имамрзой; это был еще молодой человек, едва 18 лет от роду, а мать его была кази-кумычка. Слуги его сказали, что он сын брата Сурхована и что ему подобало бы главное начальство, которое Сурхован насильно захватил в свои руки. Им, слугам, по их словам, приходились тщательно его охранять, так как Сурхован тайно хотел умертвить его. Пир был более великолепный, чем вчерашний. Он происходил в длинной зале, построенной только из глины. Имамрза сидел с нами и с некоторыми из знатнейших людей своего двора на стульях у небольшого высокого стола. На столь приносились довольно хорошо приготовленные кушанья, в том числе и целиком изжаренный ягненок, от которого каждый мог отрезать, сколько ему хотелось. По стенам кругом сидели на земле многие старые осанистые мужчины. При еде они не пользовались ножами, но рвали мясо руками. Если кто-либо откладывал в сторону обгрызенную кость, то сосед брал ее, обгрызал ее еще больше; иногда кость переходила в третьи и четвертые руки, пока, наконец, кто-либо ее не разобьет и не вынет мозг. Их сосудами для питья являлись длинные коровьи рога, в которых проворно передавали кругом напиток, именовавшийся «брагой», вареный из пшена и по цвету и густоте сходный с дрожжами, а также и водку. В короткое время все они сильно напились и стали так громко говорить, что еле можно было расслышать собственные слова, — несмотря на присутствие их князя. Угостив нас по своему обычаю, они нас дружелюбно отпустили.
Через несколько дней после этого другой князь Эмиран пригласил к себе послов и сам с некоторыми другими пришел, чтобы посетить их. Все они интересовались лишь подарками, которые и были получены большинством из них.
Глава XCV
(Книга VI, глава 16)
О том, как татарский князь Сухован и долее удерживал нас хитростью, а также о добром предложении шемхала
23 апреля даруга доставил подводы для багажа. Мы тотчас же велели нагрузить, полагая ехать на следующий день. Сурхован к вечеру послал гонца к послам с сообщением, что султан Махмуд (так назывался шемхал) с множеством народа повсюду занял реку Койсу, через которую мы должны были идти, и желает принять нас не по нашему желанию. Поэтому, [сообщил Сурхован], он не может еще отпустить нас.
К позднему вечеру в Тарку явился отряд в 20 человек хорошо вооруженных всадников; они расположились лагерем недалеко от нас. Послы с несколькими мушкетерами вышли к ним навстречу и спросили, откуда они идут и чего желают. На это они отвечали: они посланы были князем осминским к шемхалу, чтобы сообщить ему, что несколько чужих послов прибыли сюда, пропущенные обоими князьями в Осмине и Бойнаке в безопасности и беспошлинно через их земли. Они просили, чтобы он, шемхал, в уважение к шаху персидскому и великому князю московскому сделал то же. По их словам, султан дал на это полное свое согласие, однако лишь в том случае, если при послах нет купеческих грузов. Так как мы, однако, не верили ни сообщению этих татар, ни им самим, то мы в течение этой ночи соблюдали добрую стражу и держались все наготове.
На следующее утро татары ушли до восхода солнца. Вскоре затем султан Махмуд, прислав двух посланцев, велел спросить: почему мы не желаем двигаться дальше? Пусть бы мы о нем ничего дурного не думали, так как он желает оказать нам, при проезде, полную дружбу и всяческие услуги, если только мы поедем правильным путем. Едва они ушли, пришел Сурхован, чтобы посетить послов, и когда мы просили ускорить поездку, он ответил: Правда, лошади и волы (которых мы за дорогую плату наняли на свои деньги) готовы, и он, по желанию нашему, велит им следовать, лишь бы послы дали ему письменное свидетельство, что он добросовестно предупредил их, а они прошли дальше против его воли. В таком случае он бы имел оправдание перед шахом персидским и великим князем московским, которые оба являются его добрыми друзьями. Лично ему султан Махмуд более известен, чем нам: этот человек не держит слова, не заботится ни о боге, ни о черте, ни о каких-либо государях. Это архиразбойник, которому кровопролитие доставляет удовольствие. Ему, Сурховану, прекрасно известно, что, уходя без конвоя, мы в земле султана подвергаемся опасности для жизни, или, по крайней мере, для товаров. Поэтому его совет, чтобы мы подождали еще несколько дней, пока подойдет посол шаха Сефи, уже 8 дней стоящий в Дербенте и ожидающий лишь прибытия переводчика. Этот посол, вероятно, доставит с собой письма от шаха на его имя, с тем, чтобы он нам доставил конвой. Получив его и идя вместе с послом шаха, мы могли бы тем безопаснее продолжать наш путь. Однако, на свой страх помогать одним нам идти дальше он бы побоялся ради других татар. Так как мы, однако, не знали, сколько пройдет времени до прибытия персидского посла, и Сурхован казался нам столь же подозрительным, как и остальные соседи его, мы, вместе с русским посланником Алексеем, отправили гонца в Терки к воеводе, чтобы получить оттуда конвой; это было, однако, тщетно. Тщетна была и посылка служителя Сурхована, также в виде гонца, в Дербент к шахскому послу. После того как прошло несколько дней со времени его отбытия, хан велел нам сказать следующее: Правда, посол вернулся, и, действительно, им было получено письмо от Имамкули-султана, но так как он, сунув это письмо в колчан, нечаянно вытащил его, вынимая стрелу при стрельбе дичи по дороге, и потерял, то ему и пришлось ехать обратно за новым письмом. Мы поэтому не знали, что нам делать, были сильно смущены и в большом затруднении должны были еще довольно долго пробыть в поле. Несколько армянских купцов, которые здесь к нам примкнули и пробыли несколько дней, чтобы быть в нашем обществе, — отделились от нас и ушли в город, так как узнали, что 200 татар соединились, чтобы произвести на нас нападение.
В течение нескольких дней подряд была весьма свирепая холодная погода при сильном дожде, так что мы в наших хижинах совершенно промокли; не могли мы разводить и огонь и сушить одежды или варить кушанья. Таким образом, мы лежали в мокрых хижинах, как самые жалкие и всеми оставленные люди, голодая, печалясь и страшась. Воздыхания и слезы были ежедневной пищей некоторых из нас. Нельзя было также решиться пойти в дома татар для отдыха, так как хан нас предупредил, что мы при этом сильно бы рисковали: его подданные имели свободу красть людей и продавать их, где могли.
27 апреля у нас, действительно, украли солдата Вильгельма Гой, шотландца, который в сумерки немного удалился от лагеря. Он не вернулся, сколько мы ни спрашивали о нем. Уже после ухода нашего мы узнали, что его повели в крепость Сахур, лежащую за Тарку.
В течение этих дней в нашем лагере во время стрельбы из лука в цель, устроенной нашими людьми, наш пушкарь Альбрехт Штук [Штюк] из Гамбурга, приблизившийся к цели во время поисков за стрелой, был ранен русским служителем ниже пупа в живот и умер от этого на следующий день. Виновник был в отчаянии и просил, чтобы и его убили. Однако, так как здесь произошла несчастная случайность, и сам пострадавший просил за него, его оставили на свободе. Труп мы, по совету нескольких татарских женщин, которые были втайне христианками, похоронили тайком в том месте, где стояли лошади. [Это было сделано в тех видах], чтобы татары, по уходе нашем, не выкопали его вновь, не сняли с него одежду и не бросили, как у них это было в обычае, на съедение собакам. Другая могила была устроена открыто перед лагерем; здесь совершены были похороны с обычными церемониями.