Страница 6 из 23
Он промолчал.
Аесли на вас атомную бомбу бросить?
Не взорвется. Что-нибудь сломается.
Аесли вы сами на крышу многоэтажки встанете и кинетесь вниз?
Не кинусь.
Аесли вдруг решитесь?
Не решусь… Ибо сказано: Не искушай!9
Они остановились возле пятиэтажной гостиницы в центре небольшого
замызганного городка. На фасаде гостиницы красовалось типичное для такого рода
трущобных учреждений название Уют9.
Устали?
Да, устал. Хотел бы несколько часов поспать.
На Сашином лице появилась саркастическая ухмылка.
О, вы просто блистательно провели со мной весь этот разговор твердо, мужественно и загадочно. Теперь усталому пожилому герою осталось только сделать
одолжение молодой, развесившей уши кретинке и оказать ей честь в ободранном
номере провинциального отеля.
Увас, Саша, не побоюсь банальности, тяжелая форма мании величия, осложненной
манией преследования. Не задавайте мне больше вопросов, я предупреждал будет
скучно и вам, и мне. Сэтими словами он вышел из машины.
Саша насупилась и не двигалась с места.
Выходите, Саша! Явам обещаю отдельный номер и даже на другом этаже.
Забрав сумки, они поднялись к регистратору. Было четыре утра и регистратор, молодой, но обрюзгший человечек явно из спившихся комсомольских активистов, пребывал в состоянии похмельной прострации.
За дамочку, дедушка, придется доплатить, дамочка в такое время это у нас
дело такое… похоже, ему нечего было сказать и язык шевелился сам по себе, по
инерции, порождая во всем остальном организме тошноту.
Дамочке, как вы выразились, отдельный от дедушки номер…
Только рядом с вами! уже испуганно оглядывая незатейливый интерьер, прошептала Саша на ухо Павлу Ильичу. Не надо меня на другой этаж.
Ачто отдельный? взбодрился регистратор. Унас демократия! он запнулся, увидев
тяжелый взгляд Павла Ильича, протянувшего стодолларовую бумажку. Понял и уже
заткнулся! Хотите нажраться в одиночку это мы понимаем, это по-мужски.
Спотыкаясь, он доплелся до доски с ключами и, прицелившись, трясущейся рукой
ухватил два деревянных брелка, на которых красной масляной краской были
выведены цифры.
Полулюксы! Всмысле не люксы, но с толчками. Гостевые карты не заполняйте!
Ночью заполнять нельзя, потому что… он умолк, прекратив на миг свой словесный
понос, потом нашелся: Гость в дом Бог в дом! Кстати, вы не бывший секретарь
парторганизации моторного завода? Ах да! Как же я не догадался! Вы новый
русский, совсем новый салям алейкум!
Павел Ильич и Саша уже поднимались по лестнице. Закончив тираду, регистратор
сунул деньги в недра мятых штанов, затем приподнял горшок с тщательно
поливаемым, а потому смрадно гниющим кактусом, и жадно выпил скопившуюся в
поддоне, смешанную с землей воду.
Пробормотав спокойной ночи9, Саша нырнула к себе в номер, а Павел Ильич, прислушиваясь к затхлой тишине, шел в конец коридора. Остановившись у своего
номера, он вставил ключ в старый, замазанный белой масляной краской замок и
открыл дверь.
Морщась от малоприятного кислого запаха унылого командировочного быта, он
немедленно подошел к окну и с шумом распахнул его. Внешние и внутренние оконные
рамы не были скреплены между собой и, ударяясь одна об другую, порождали
причудливую гамму звуков, состоящую из скрипа досок и дребезжания стекол.
Свежий ветер с улицы мгновенно наполнил комнату влажной прохладой. Старая, прожженная в нескольких местах занавеска игриво бросилась Павлу Ильичу в лицо.
Он откинул занавеску и высунулся в окно.
*
Давным-давно Саул так же выглядывал в окно своего собственного дома в
Иерусалиме. Вту ночь он с нетерпением ждал гостей. Он представлял, как они
молчаливо прошествуют в белых одеяниях к дому своего нового друга, и он узрит
их, и спустится вниз по широкой каменной лестнице, убранной цветами, и с полным
достоинства поклоном впустит их в дом. Он ждал этого, как ждут величайшего в
жизни торжества. На нем был белоснежный, из тончайшего сукна хитон, ниспадающий
до самых сандалий, сделанных из самой лучшей, как утверждал обувщик, рыбьей
кожи. На голове была белая шапочка-кипа, вышитая по краю тончайшим золотым
узором. Пальцы украшали перстни наследство от отца и деда. Каждый бесценный
перстень имел более чем столетнюю историю, а один, по семейной легенде, был
вынесен основателем их рода из египетского плена, с риском для жизни снявшим
его с пальца того уже мертвого египтянина-надсмотрщика, которого в гневе убил
сам Моше-рабейну, Моисей. Перстень этот был сделан в виде глаза, и Ор (так
звали предка), скитаясь по пустыне со всем народом, хранил этот перстень как
зеницу ока. Акогда умирал в пещере неподалеку от горы Синай, то завещал его
единственному позднему сыну своему.
Буду зреть я этим оком, промолвил он, умирая, и, как гласила семейная
легенда, показал при этом на глаз, изображенный на перстне: Иувижу землю
обетованную и счастье народа и семени моего.
Саул смотрел на это кольцо, и ожидание не казалось ему долгим он ощущал, как
новый путь возвеличит его и восславит его род еще более, чем когда бы то ни
было.
Внезапно Саул почувствовал, что кто-то тихо вошел в комнату и встал у него
за спиной. Он резко обернулся и увидел Симона с братом, которые, видимо, воспользовались знакомым Симону черным ходом и вошли без стука. Вид у них, особенно у Симона, был несчастный и понурый. Какие там белые одежды! На них
простые серые рыбацкие плащи, выцветшие и заплатанные. Симон был вдобавок бос.
Предвосхищая вопрос Саула, Симон заговорил: Они не захотели прийти к тебе, Саул, и сказали, что никогда не придут и
знать тебя не желают.
Саул молчал, лицо его приняло ожесточенное выражение. Андрей продолжил речь
брата:
Они сказали: ничто не мешает тем евреям, которые почитают справедливым и
верным учение Иисуса, обратиться к любому из нас. Иникто не получит от нас
отказа всякий страждущий обретет у нас и знание, и надежду, и веру, и любовь.
Но понуждать даже словом вступать в наше братство мы не можем, ибо это
противоречит основам и традициям нашей общей веры. Так сказали они, и так я
передал. Иеще они добавили, что не было нас сверх тех, что знают, да еще Иуды
Искариота, который исчез тогда же, когда и ушел от нас наш учитель, и разные о
том есть слухи, но правды не знает никто. Аримского гражданина иудейской веры
Саула они не знают, и учитель его нам не называл, а потому: что бы ни
проповедовал тот Саул, мы тому не свидетели.
Ну что же, дурная весть тоже весть! Спасибо и на том. Присядем же к столу!
Саул жестом пригласил своих гостей к роскошному, накрытому на полтора десятка
людей, столу.
Великолепный ужин явно не входил в их изменившиеся планы, но они… были
попросту голодны и потому робко присели у самого краешка стола. Саул, чтобы
успокоиться, вращал поочередно перстни на пальцах вначале левой, потом правой
руки. Два раза он широким шагом прошелся из конца в конец большой этой комнаты, глядя перед собой и сверкая своими темными очами в пустоту. Симон с братом
затравленно следили за ним, но взоры их то и дело сами собой возвращались к
блюдам с яствами.
Да, да, прошу вас! Саул тоже подошел к столу, на удивление легко поднял
большой кувшин с терпким красным вином, разлил его по чашам, громко прочитал
молитвы на вино и хлеб, и они приступили к трапезе.
Первым после паузы заговорил опять Саул.
Значит, они готовы встретиться с любым евреем, пожелавшим стать
последователем рави Иисуса, но только не со мной…
Но ты же, Саул, утверждаешь, что ты не только равный с ними ученик рави, но
и старший надо всеми.
Да при чем здесь старшинство мне безразлично это. Деньги, власть, образование у меня есть и так. Не о том я пытаюсь до вас… он махнул рукой, увидев испуганные лица собеседников, ну, до них… докричаться, чтобы занять