Долгорукова

   — Ну, так что с того, — он повернул её к себе. — Погладят. — Он поцеловал её.

   — Саша, осторожно.

   — А я не хочу больше быть осторожным. Теперь нам нечего бояться, кто что подумает. — Он опрокинул её на стол, она попыталась подняться, он не пускал, склонившись над ней, стал целовать её, но она всё же вырвалась и сказала:

   — Как ты ведёшь себя, Саша! Я не любовница какая-нибудь, чтоб заваливать меня, где ни попадя.

   — Катюшенька, что ты говоришь такое. Ещё недавно тебе это нравилось.

   — То недавно кончилось, Саша, возьми в толк. И имей уважение к жене. — Александр растерялся.

   — Я имею его, но я ещё имею к ней любовь и желание.

   — Очень хорошо, только выражай их подобающим образом. Для этого есть своё время и своё место. Может, ты ещё в карете захочешь свою любовь доказывать?

   — Но, Катя... Так ведь было, и не раз...

   — Что за вздор ты говоришь!

   — Неужто ль ты забыла? А говорила — никогда.

   — Ты меня путаешь с кем-то из своих... из моих предшественниц.

   — У тебя не было предшественниц, любовь моя. Ты — первая и последняя.

   — А императрица? — зло спросила Катя.

   — Она не в счёт.

   — Как ты устроился хорошо. Четырнадцать лет не мог отойти от её спальни, держал меня на вторых ролях, вечно торопился к ней, а теперь, оказывается, она ни в счёт...

   — Катя, Катя... Зачем вызывать прошлых демонов? Разве для этого мы с тобой терпели?

   — Ты-то что терпел? Разве ты изменил хоть в чём свою жизнь? Это я её изменила, да что изменила — отказалась от неё вовсе ради тебя. Чтоб ты свою не потревожил, не дай Бог.

   — Да разве я не помню этого, разве не ценю? Разве не ради этого я пошёл на великий грех — не дождался и года траура.

   — Ты теперь всю жизнь будешь этим меня попрекать.

Александр хотел что-то ответить, но смолчал, замкнулся и вдруг тихо сказал:

   — Хорошо бы она у меня была — вся жизнь... — и пошёл к двери.

Александр, раздевшись, откинул покрывало на своей походной кровати и, прежде чем лечь, подошёл к столу. С фотографии на него смотрела императрица. Он долго смотрел на неё и вдруг, опустившись перед ней на колени, уткнул голову в руки и заплакал...

Тихо открылась дверь, вошла Катя, тоже почти приготовленная ко сну, с распущенными волосами. Увидев Александра в такой позе, опустилась рядом с ним на колени и, обняв его, зашептала:

— Ты прости меня, Сашенька, прости, я дура, дура, ну я знаю это сама, я чувствую, но не могу остановиться. Меня несёт куда-то, я понимаю, что дурно говорю и думаю дурно, но ничего не могу с собой поделать, как затмение какое находит, и жарко так внутри, и кажется, что если скажу всё глупое и обидное — я знаю, что обидное, я и хочу обидеть, — если скажу всё это, облегчусь, то и легче станет, жар этот пройдёт. Но он не проходит, он сушит изнутри, хочется разодрать грудь или положить лёд, и я совсем дурная становлюсь, и знаю, что буду жалеть об этом и просить прощения, а поделать с собой ничего не могу. Ты прости меня, ладно? Дорогой мой, единственный мой, муж мой любимый... Муж... Думаешь, я не ценю, что ты для меня сделал, как жизнь свою скомкал, сколько греха принял через меня, — всё помню, всё знаю, за то и люблю так, и буду верна всегда, буду твоей подданной, как все эти годы, даже когда ты не будешь Государем... Ты и тогда будешь моим повелителем, а я твоей верноподданной. Верно, верно... Ты простил меня?..

Он повернулся к ней ещё со слезами на глазах, и увидел на её глазах тоже слёзы, и обнял её молча, и так они стояли на коленях друг перед другом, а потом она, не размыкая объятий, откинулась назад, на ковёр, увлекая его за собой...

Императрица на фотографии смотрела мимо них...

На столе лежали разложенные фотографии разных людей, рисованные портреты, словесные описания. X. внимательно их рассматривал. Сидящий напротив него жандармский полковник терпеливо ждал.

Вдруг X. остановился, стал перечитывать одно из описаний.

   — Что? — наклонился вперёд полковник.

   — Кажется, эту даму я знаю.

   — Кто такая?

   — Я видел её в кофейне. Даже говорил с ней.

   — Кто она?

   — Не знаю. Поговорили и разошлись.

   — Она одна была?

   — Нет, ждала мужа. Или кого-то, не знаю. Потом он подошёл.

   — Его здесь нет?

   — Вроде нет.

   — Тогда потом опишете его — таким же вот образом. Но это после. А сейчас вот что... Вам не показалось, что она завсегдатай этой кофейни? Как она себя вела там?

   — Обычно. Кофе пила. Нет, чай.

   — Чай? А половой с ней как — как с постоянной?

   — Не видел.

   — Походите по другим заведениям в этом районе. Может, встретите. Её или её мужа.

   — А коль встречу — что?

   — То, что мы говорили.

   — А не поверит?

   — Будете убедительным — поверите.

Задняя комната. Стена под окном была раскрыта, оттуда шёл лаз под улицу. Якимова и Богданович принимали корзины с землёй и пересыпали их в бочки для сыра. Когда одна из них наполнилась на две трети, сверху её заложили сырами.

Богданович вытер лоб, сказал Перовской:

   — Какой сегодня уже день?

   — Вроде три недели уже.

   — Да-а... А ещё копать да копать. Эдак мы только к марту закончим.

   — Ну так он до весны вроде и не собирается уезжать.

   — Да кто его знает, что он собирается. Когда узнаем, поздно будет. Надо бы найти кого при дворе, из приближённых.

   — Надо бы, да как...

По заснеженной дорожке шла Катя с детьми. Сзади шли двое из царской охраны и гувернантка.

А навстречу ей шла Варя под руку с X.

   — Кого я привела, узнаешь? — X. почтительно поклонился.

   — А где Его величество? — спросила Варя.

   — Скоро придёт. Его, верно, Лорис, как всегда, задержал.

   — День какой, — улыбнулась Варя, глядя на небо. — Так и хочется в снежки поиграть. — Она слепила снежок и решила его бросить в X., но тот нахмурился, и она стала играть с Того. К ним присоединилась и Оля. — Эй, — крикнула им Варя, — так нечестно — двое на одного.

Увлёкшись игрой, они отдалились от Кати.

   — Я не имел удовольствия поздравить тебя... простите, вас.

   — С чем?

   — С законным браком.

   — Вам Варя сказала?

   — Нет, не она. Да это и не секрет никакой давно.

   — Да? Ну и ладно.

   — Теперь в вашем новом положении вы совсем не захотите знаться с вашими прежними... — он чуть замешкался, — друзьями.

   — А у меня их нет, друзей. Вот только Варя.

   — А я?

   — Вы? Смешно даже.

   — А кто ж я?

   — Никто.

   — Это вам так теперь кажется, потому что вам теперь кажется, что вам никто больше не нужен. А останься вы одна...

   — В каком смысле одна?

   — Ну, Государь же не вечен. И много старше вас.

   — Вы опять за свою старую песню.

   — Чем она старше, тем правдивее.

   — Я так далеко не загадываю.

   — Далеко? — он усмехнулся. — Ну а если б это случилось? Вот если б я подошёл к вам, как сейчас, но вы никого бы не ждали — некого ждать, и сказал бы вам то, что сказал, что бы вы ответили? Тоже, что я никто для вас?

   — Не знаю.

   — Поверьте, это очень важно. И не только для меня.

   — А для кого же ещё?

   — Для вас.

   — Опять ваши загадки.

   — Я говорю то, что могу, но, поверьте, я ведь никогда не обманывал вас. Да и зачем мне это, ложь дорогу любви не проложит. Так скажите.