Долгорукова

   — Саша, неужели ты веришь этой гадости?!

   — Я не хочу верить, не хочу. Но ты всё делаешь, чтоб я поверил. Где ты была в тот вечер, когда я приезжал?

Она помолчала, взглянула на него в нерешительности.

   — А ты не будешь сердиться?

   — Я уже сержусь. Я могу только перестать сердиться, если ты объяснишься.

   — Я с Мишей была в ресторане. Цыган слушали.

   — Как цыган? Каких цыган?

   — Обычных. Которые поют. Это очень модно теперь. И, верно, обронила там. А кто-то нашёл.

   — Но как же ты могла уехать, если мы договаривались, что я приеду?

   — Ты сказал — может быть. Если сможешь вырваться. А мне было так тоскливо в тот вечер. Я всё время одна, всё чего-то жду. Другие живут, а я жду жизни.

   — По-твоему, цыгане — это и есть жизнь?

   — А что ж, и они. А что я вижу? Четыре стены, карету, короткие прогулки, иногда бал или театр, и то все смотрят как на прокажённую.

   — Катя, но ты же понимаешь, что я и рад бы чаще видеть тебя, но у меня обязанности, долг...

   — Да, да, конечно. У тебя обязанности, долг, дела, приёмы, совещания — у тебя всё, а у меня ничего.

   — Почему ничего? А наши свидания?

   — Да, да, свидания — тайком, наспех, между министром и послом.

   — Ты несправедлива, Катя. Я делаю всё, что могу, больше, чем могу. Я отдалился от жены, детей, братьев, я отстранился душой от реформ, которые сам же и начал, а без меня их с радостью похоронят. Ты — моя семья, моё будущее, всё рядом с этим не обязательно и скучно. Я гоню время от встречи до встречи, я загадываю их, я живу или прошлой встречей или новой, у меня не стало настоящего времени, хотя это противно Богу, я чувствую вину свою перед Ним и молюсь каждый день, чтоб Он простил меня. Он может гневаться на меня. Он — да, но ты?.. Зачем ты?

   — Затем, Саша, что я живой человек и вижу, как живут другие женщины, мои подруги по Смольному. Все уже замужем, у них семьи, дети, они думают о будущем, а я, о чём я думаю?

   — Мне казалось, ты думаешь о нас, обо мне.

   — Да, да, конечно. А ты?

   — Я?

   — Ты обо мне думаешь? Нет, не в чувственном смысле, а в практическом?

   — Практическом? Я же поклялся тебе: как только смогу...

   — Саша... Ты же христианин. Ты же не можешь хотеть, чтобы другой человек... — она не договорила.

   — Что ты! Господь с тобой! — ужаснулся Александр.

   — А как же ещё ты сможешь... — она снова не договорила.

Он замолчал, отвернулся. Потом сказал глухо:

   — Ты хочешь выйти замуж?

   — Александру Сергеевну ты ж выдал.

   — Ты хочешь — как она? — Катя не ответила. Он повернулся к ней. — Отвечай. — Она молчала. — И уехать как она?

   — Ты же сам услал её мужа губернатором в Варшаву.

   — Ты хочешь, чтоб мы расстались?

   — Нет, — не сразу ответила Катя.

   — Чего же ты хочешь?

   — Быть в равных с тобой обстоятельствах.

   — Чтоб ты тоже изменяла мужу? — Она не отвечала, отвернувшись. — Но это будут не равные обстоятельства, — сказал он ей в затылок. — Мария Александровна болеет, мы с ней... — он помолчал. — А твой муж... — его голос прервался. — О, Господи, я только подумаю — кровь в голову бросается. — Он отошёл, постоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, потом повернулся к ней. — Ладно, давай прекратим этот разговор. Ты свободная женщина, Катя, ты вольна распоряжаться своей судьбой, если... если ты теперь считаешь, что я уже не твоя судьба. Быстро ты переменилась.

   — Я не переменилась, Александр Николаевич.

   — Полно, Катя, я не мальчик, я чувствую, что-то между нами пролетело. Я не знаю — что. Может, и ты сама не знаешь. А может, знаешь, да не говоришь. Ладно, пусть. Я не буду более досаждать тебе своей настойчивостью. Захочешь увидеть меня — дай знать. Через Александра Михайловича, ты знаешь, как его найти. Прощай. И хранит тебя Бог...

Александр в сопровождении Рылеева и Шувалова совершал свою обычную утреннюю прогулку.

   — И ещё, Ваше величество... — Шувалов искоса взглянул на Рылеева. — Я бы посоветовал усилить охрану Вашего величества во время прогулок. Здесь, в окрестностях, замечены подозрительные личности, могущие входить в число разыскиваемых нигилистов. И я бы даже просил Ваше величество о сокращении этих прогулок.

   — Ну полноте, граф, ты меня ещё в четырёх стенах запри.

   — Но, Государь, я же пекусь о благе Вашего величества.

   — Ты печёшься, граф, о своём благе. Чтоб тебе хлопот поменьше было. Нет уж, уволь, я привычек своих менять не стану. Это тебя, поди, Мария Александровна подбила, она тоже против моих прогулок. Ладно, не спорь. У тебя всё?

   — Почти, — и Шувалов покосился на Рылеева.

   — Александр Михайлович, — обратился Александр к Рылееву, — оставь нас одних. Но не уходи далеко, ты мне ещё понадобишься.

Рылеев молча поклонился и отошёл в боковую аллею.

Александр посмотрел на Шувалова.

   — По поводу поручения Вашего величества. Вчерашнего.

   — А... Уже узнал? Так что?

   — Второго октября в ресторане действительно пели цыгане. И приличной публики было не так уж много, так что...

   — Кто?

   — Его императорское высочество в сопровождении известной особы...

   — Константин Николаевич?

   — С вашего позволения — Николай Николаевич.

   — Как? И он? — удивился Александр. — С кем же?

   — Тоже с балериной.

   — Кто такая?

   — Некая Екатерина Числова.

   — И давно они?..

   — Не могу знать, Ваше величество. Но если...

   — Нет, нет, — остановил его Александр. — Это дело семейное, я сам поговорю с ним.

   — Как будет угодно Вашему величеству.

   — Кто ещё?

   — Ещё... Ещё князь Михаил Михайлович Долгоруков с двумя дамами. — Шувалов сделал паузу, ожидая вопроса, но Александр никак не реагировал. — Кто были дамы, установить пока не удалось, но если Ваше величество...

   — Нет, нет, — снова остановил его Александр. — Я тебя просил узнать про моих приближённых, а не про их... их слабости. Ты помнишь мою вторую просьбу?

   — Какую?

   — Забыть про первую, как только ты её выполнишь.

   — А какая была первая? — улыбнулся Шувалов.

Александр поглядел на него и, поняв смысл его слов, улыбнулся тоже.

   — Благодарю тебя. Ступай. И крикни по дороге Рылеева...

По набережной гуляли граф и генерал. Тепло, они без пальто, со спины казалось, что это два обывателя вышли погреться на солнце после долгой промозглой зимы.

   — Я попросил вас встретиться, генерал, поскольку узнал кое-что новое об интересовавшей нас особе.

   — Они расстались?

   — Если бы. Всё наоборот. Похоже, они вместе собираются в Эмс.

   — Это точно?

   — По моим данным Рылеев хлопочет через лифляндского генерал-губернатора о двух рижских паспортах для каких-то дам. Я так полагаю, что для наших.

   — А кто вторая?

   — Должно быть, её новая наперсница. Некая мадемуазель Шебеко. В этой связи, полагаю, нам надо поменять тактику. Коли ваш альковный протеже оказался несостоятелен и не оправдал наших надежд...

   — Граф...

   — И более того, вместо того чтобы влюбить её в себя, влюбился в неё сам и теперь уж вовсе стал неуправляем...

   — Но он выполнил нашу вторую просьбу.

   — И что? И тоже всё наоборот получилось. Вместо того чтобы Государь заподозрил княжну, он, похоже, заподозрил нас.

   — Нас?

   — Ну не вас или меня, до этого, Бог милостив, дело ещё не дошло... Так вот, чтобы оно и дальше не дошло, надо убрать вашего ловеласа от греха подальше. Куда-нибудь на Кавказ, скажем. Это во-первых. А во-вторых, надо обратить внимание на эту мадемуазель.