Страница 124 из 130
- Ничего не поделаешь, - сказал я. - Счёт нужен мне сейчас. Сию минуту.
Горничная ушла.
Она не возвращалась целую вечность. Мою тревогу усиливал страх, что плата за номер, быть может, исчисляется посуточно или даже почасно, а я вот стою здесь и жду и ни за что ни про что просаживаю свои деньги в этом вынужденном ожидании. Я не был знаком с порядками в дорогих отелях, и такой способ оплаты представлялся мне наиболее вероятным. К тому же около умывальника висело объявление, на котором было написано, что в случае, если гость не предупреждает о выезде до шести часов вечера, с него взимается плата за следующие сутки. Всё вокруг будило во мне чувство ужаса и смущало мой ум, отданный изящной словесности. Наконец горничная постучала в дверь и вошла. Никогда, нет, право, никогда я не прощу судьбе подлую шутку, которую она со мной сыграла! Две кроны семьдесят эре - вот и вся плата! Сущие гроши, чаевые, которые я и сам мог бы пожаловать горничной на шпильки! Я бросил на стол несколько крон - потом ещё одну. Сдачу возьмите себе! На здоровье, милочка!
Надо же было показать, что и мы знаем правила обхождения. Не говоря уже о том, что эта девушка заслужила благодарность. Редкая девушка, душевный человек, заброшенный судьбой в эту драмменскую гостиницу и обречённый терпеть произвол приезжих. Нет теперь больше таких женщин, порода эта начисто вывелась. Как трогательно она пеклась обо мне до последней минуты, когда ей вдруг открылось, что перед ней богач.
- Слуга отнесёт ваш багаж, - сказала она.
- Нет! Нет! - ответил я, стремясь избавить её от всяких хлопот. - Саквояж - это сущий пустяк. Да к тому же он такой потрёпанный. Он, знаете ли, всегда сопровождал меня, когда я выезжал читать лекции, и теперь мне не надо никакого другого, такая уж, знаете, у меня причуда!
Но все возражения оказались бесполезны - слуга уже поджидал у входа. Увидев меня, он впился взглядом в мой саквояж. Просто невероятно, как человек может впиться взглядом в саквояж, сгорая от желания схватить его!
Но разве оставшиеся деньги не были нужны мне самому? И мог ли я рассчитывать на какой-либо доход до прочтения лекции? Вот почему я хотел сам нести свой саквояж.
Но парень уже держал ею в руках. Этот необыкновенно заботливый человек, казалось, совсем не ощущал его тяжести и, судя по всему, даже не помышлял ни о каком вознаграждении, он так вдохновенно нёс этот саквояж, словно готов был отдать свою жизнь за его владельца.
- Стой! - остановившись, резко воскликнул я. - Куда вы, собственно говоря, несете мой саквояж?
Тут парень улыбнулся.
- Вам лучше знать, - ответил он.
- Верно, - сказал я. - Мне лучше знать. Не вашего ума это дело.
Я должен был теперь любой ценой отделаться от него, мы только что прошли мимо трактира, где сдавались «номера для приезжих» и куда я хотел зайти. Но присутствие слуги из конкурирующего отеля смущало меня, - я хотел незаметно прокрасться туда один.
Я вынул полкроны и дал тому парню.
Но он всё так же стоял с протянутой рукой.
- Вчера я тоже нёс ваш саквояж, - сказал он.
- Вот вам за вчерашний день, - ответил я.
- И сейчас я нёс его! - продолжал он. Вот чёрт, он грабил меня!
- А вот вам за сегодняшний труд, - сказал я и бросил ему ещё полкроны. - Теперь, смею надеяться, вы уберётесь отсюда!
Парень ушёл. Но он несколько раз оглядывался и смотрел, что же я стану делать.
Я отыскал на улице скамейку и сел. Стояла лёгкая прохлада, но, когда солнце взошло, потеплело. Я уснул и, наверно, проспал довольно долго; когда я проснулся, на улице было людно и из многих труб уже подымался дым. Тогда я зашёл в трактир и договорился с хозяйкой насчёт жилья. Мне положили платить полкроны за ночь.
Когда прошли назначенные два дня, я снова отправился за город к адвокату Карлсену. Он снова уговаривал меня отказаться от лекции, но я не изменил своего намерения, тем более что за эти дни я потратился ещё на объявление в газете Арентсена о дне, месте и теме выступления.
Я хотел сразу же заплатить за аренду зала, отдав последние гроши, но Карлсен, этот удивительный человек, сказал:
- Плату вы можете внести после лекции. Ложно истолковав его слова, я оскорбился.
- Вы, может, думаете, что у меня нет восьми крон?
- Да что вы, Бог с вами! - отвечал он. - Но, откровенно говоря, ещё неизвестно, понадобится ли вам наш зал, в противном случае не за что и платить.
- Я уже объявил о лекции в газете, - сказал я. Он кивнул.
- Я видел, - ответил он и, немного помолчав, спросил: - А будете вы читать лекцию, если соберётся не более полусотни людей?
Честно говоря, я был несколько задет этим вопросом, но, немного поразмыслив, сказал, что полсотни слушателей - это, конечно, очень мало, однако я исполнил бы всё, что обещал.
- Но перед десятью слушателями вы уже не стали бы выступать?
Я громко рассмеялся.
- Вы уж извините, - сказал я, - всему есть предел. Мы оставили этот разговор, и я не стал платить за аренду. Зашла речь о литературе. На этот раз адвокат уже не показался мне таким безнадёжно отсталым человеком, как в день моего первого визита - было очевидно, что он многим интересуется, но, на мой взгляд, его эрудиция намного уступала моей собственной.
Когда я стал прощаться, он пожелал мне, чтобы завтра вечером на моей лекции был полный сбор.
Я зашагал назад в свой трактир, окрылённый самой светлой надеждой. Всё теперь готово к бою. Ещё утром я за полторы кроны нанял человека, который должен был обойти город и всем, кому можно, раздать мои визитные карточки. О предстоящем событии знали теперь в каждом доме.
Я ощутил прилив торжественного настроения. Всё время я думал о важном деле, которое ожидало меня, и мне было неуютно в маленьком трактире, в обществе его убогих посетителей. Всем надо было знать, кто я такой и зачем я там поселился. Хозяйка - женщина за стойкой - объяснила, что я учёный человек, с утра до вечера всё только пишу и занимаюсь наукой и потому совершенно незачем донимать меня расспросами. За это я был ей премного обязан. Сюда приходили голодные парни в блузах с засученными рукавами, рабочий люд и разный уличный сброд, заглядывавший в трактир, чтобы получить чашку горячего кофе или кусок хлеба с маслом и сыром. Сплошь и рядом они начинали скандалить и ругали хозяйку за слишком чёрствые булки и мелкие яйца. Прослышав, что я буду держать речь в Парковом павильоне, они стали спрашивать, почём там билеты; кое-кто даже сказал, что охотно послушал бы мою речь, но только полкроны - слишком большие деньги, и тут они начали торговаться со мной из-за цены. Я дал себе слово не обижаться на них, - ведь это совсем простые, неотёсанные люди.
В соседней комнате тоже был постоялец. Он изъяснялся на каком-то чудовищном диалекте - смеси шведского с норвежским, и хозяйка называла его «господин директор». Всякий раз, когда этот человек стремительно вбегал в наш трактир, он привлекал к себе всеобщее внимание, отчасти потому, что перед тем как сесть, неизменно смахивал носовым платком пыль со стула. Это был благовоспитанный человек с замашками богача; когда ему требовался бутерброд, он неуклонно спрашивал «свежего хлеба с маслом высшего сорта».
- Это вы будете читать лекцию? - спросил он меня.
- Да, он, - отвечала хозяйка.
- Плохо ведёте дело, - продолжал, обращаясь ко мне, господин директор. - Вы же совсем не рекламируете вашу лекцию. Видели, как я рекламирую мой спектакль?
Тут я сразу понял, кто он такой: это же тот самый антиспиритист, повелитель обезьян и диких зверей.
- Я рекламирую свой спектакль вот такими афишами! - продолжал он. - Я расклеиваю их всюду, где только могу, и везде на них огромные буквы. Видели вы мои буквы? И к тому же на афишах нарисованы звери.
- Моя лекция посвящена художественной литературе, - возразил я, - искусству, значит, духовным ценностям.
- Плевал я на это! - ответил он. И столь же развязно продолжал. - Поступайте-ка лучше ко мне на службу. Мне нужен человек, умеющий рассказать зрителям про моих зверей. И я хотел бы найти человека нездешнего, которого никто в городе не знает. Если я выпущу на сцену здешнего парня, зрители сразу скажут: - Так это же наш Педерсен! Что он может знать о диких зверях?