Страница 42 из 130
кожаный пояс и привязал себя спиной к стволу березы.
В это время разрывы мин окончательно переместились к двум соснам, за которыми притаился русский
Иван. Мины то падали рядом с этими соснами, то ударялись в них, рассыпая над его головой свои осколки,
обломки сучьев и расщепленные куски стволов. И пули из автоматов теперь тоже непрерывно хлестали в одно и
то же место: в промежуток между стволами этих сосен, в корни стволов, по сторонам стволов, по самим
стволам, по земле возле стволов, — и все для того, чтобы достать этого неуязвимого русского или хотя бы не
дать ему поднять головы, пока новая цепь гитлеровцев преодолевала болото.
На этот раз они пытались переправиться бегом. Застрявшие в грязи на утопленных корягах трупы
помогали им в этом. Незачем было ступать ногами в жидкую грязь там, где из нее выступал труп. Им было не
до того, чтобы разбираться, хорошо это или нет — бежать по телам убитых товарищей. Офицер зарычал на них
из-за кустарника, и они побежали. Он решил покончить с гнездом русских, препятствовавших передвижению
войск по дороге, и лишь об этом думал, а не о людях, которые ушли навеки в ненасытную черную грязь,
разбавив ее красным цветом. И они бежали по узкой полосе переправы редкой цепью, изгибаясь на бегу вправо
и влево и подпрыгивая среди тяжелых черных брызг, чтобы не дать в себя прицелиться. В то же время каждый
из них, конечно, надеялся, что с пулеметом русского уже покончено и что никаких препятствий на их пути к
перелеску больше не осталось. И только Арви пытался их в этом разубедить. Но голос его тонул в криках
наступающих и в грохоте той огненной бури, которая хлестала теперь только в одну точку: в пулемет русского
Ивана.
К тому времени мины успели основательно поработать в лесу, открыв перед глазами Арви такие места,
которые были до того укрыты от него листвой. И это помогло ему разглядеть наконец яму русского,
выкопанную позади двух толстых сосен, уже искромсанных наполовину пулями и минами, а в яме — пулемет,
направленный влево, на переправу, и между стволами сосен — автомат, смотрящий прямо через болото. Но
вместо окровавленного трупа русского Ивана он увидел его живую русую голову, прильнувшую к прицелу
пулемета, в то время как руки его спешно заправляли в пулемет новую ленту, ту самую, что принесла ему
желтоволосая девка. Волосы его были всклокочены, и в них застрял разный мелкий лесной сор, вперемешку с
иглами сосны и клочьями мха, но он были жив и здоров.
На этот раз Арви не раздумывал долго. Не видя пользы от своего крика, он применил иное. Страшное
дело надо было прервать как можно скорее, и он попытался сделать это. Выхватив нож, он взял его за кончик
лезвия и метнул в русую голову, стараясь попасть ниже уха. Когда-то он умел попадать довольно точно ножом в
цель метров за десять, а тут было не больше восьми. Но получилось так, что от резкого движения сучок под его
ногой подломился, и он полетел вниз. Сам-то он не упал, удержанный поясом, которым привязал себя к стволу,
но рука из-за этого сделала неверное движение, и нож вонзился в ствол сосны на целую ладонь выше головы
русского. Тот скорее почувствовал, чем услыхал среди стального грохота и рева сухой короткий звук входящего
в дерево лезвия возле своей головы. Но, почувствовав, он сразу же поднял вверх глаза и моментально определил
по положению ножа, откуда он мог прилететь. И, определив это, он повернул свое лицо в сторону Арви.
И тут Арви увидел, что это был совсем еще молодой парень, гладко выбритый, худощавый, и что глаза у
него были темно-серые, слегка тронутые голубым цветом. И ничего не было в нем приметного, в этом парне,
если бы сквозь голубовато-серый цвет его глаз не проглянуло что-то настолько жуткое, от чего даже у Арви
тронуло холодом затылок. Да, Илмари был прав, пожалуй. Не стоило их задевать. Но кто же знал, что в них
пробудится такое! На первый взгляд все они выглядели способными терпеливо и покорно принять все, что на
них обрушилось. Ну и принимали бы на здоровье! Зачем было им пытаться идти против судьбы? Страна их,
правда, убавилась на изрядную долю. Ну и что же? Неужели им так трудно было примириться с этим и отойти
за Урал, к чему их заранее обязывал их кроткий, незлобивый вид?
И этот парень тоже. Зачем он ударился в такое дело? Принял бы все безропотно и не потерял бы теперь
свою Машу и ребенка. А ведь и он, должно быть, в мирное время был полон доброты и задумчивости. По
вечерам он ходил, наверно, со своей Машей куда-нибудь на берег озера и мечтал с ней там, как у них водится, о
коммунизме, который они вместе собирались построить. И глаза его в то время тоже были похожи на вечернее
озеро. А теперь в них кипела буря и сверкали молнии. Да, не следовало, пожалуй, такой народ затрагивать.
Только на одну секунду остановились эти глаза на Арви, и для него стало ясно, что спасения ему не будет, если
останется в живых этот задумчивый русский Иван.
Но он мог еще и не остаться в живых. Как-никак две-три секунды он потерял, взглядывая на Арви и на
нож. А за эти секунды гитлеровские ребята успели прорваться так близко к перелеску, что пулемет его мог не
успеть справиться с ними. На этот раз тут подобрались, кажется, самые грозные каратели, рослые, сильные, с
решительными лицами, готовые сокрушить перед собой все. Они двигались быстро, как могли, ведя на ходу из
автоматов огонь в сторону русского и кидая в него гранаты, и, кажется, не было на свете такой силы, которая
могла бы их остановить. И вдруг встала перед ними такая сила. Она ударила им трескучим огнем прямо в лицо,
в грудь, в ноги. Она переламывала их пополам, заставляя валиться, корчиться, кататься по грязи, окунаться в эту
грязь и, орать страшными голосами в предчувствии неотвратимой смерти. Арви не мог смотреть на это и
закричал что было силы:
— Стой! Не смей! Перестань, сволочь! Довольно крови! Опомнись! Довольно крови, я говорю!
Но тот все бил и бил по ним, уйдя в это грозное дело всем своим русским сердцем. И Арви ничего
больше не мог сделать. Ремень крепко держал его, прижимая спиной к стволу березы. Он попробовал
вывернуться из ремня, так чтобы обхватить руками ствол, — и не мог. Он попробовал дотянуться рукой до
сучка над своей головой — и не мог. Он попробовал нащупать что-нибудь ногами, но на их уровне ствол березы
не имел сучков. И он только попусту дрыгал ногами и руками, как жук, приколотый к стене. Его ребра ныли от
боли. Они оказались так туго перехвачены ремнем, что он готов был плакать от злости и обиды. И он заскрипел
зубами, видя, как быстро тает вереница наступающих, несмотря на сильную огневую поддержку. Все меньше
оставалось среди них способных держаться на ногах, и все больше оказывалось ползающих и тонущих в грязи.
Один здоровенный детина уже совсем было выпрыгнул из грязи, протягивая руки к ближайшим сучьям
перелеска, но и он вдруг ткнулся носом в сырой грязный мох.
И как он закричал, когда понял, что наступил его конец! Ах, как он закричал, катаясь по мху у самого
края омута, который уже миновал! Все леса и болота вокруг заполнил он своим криком. Можно было подумать,
что повалили на землю крупного зверя небывалой породы и начали перепиливать зазубренным ножом его горло
и никак не могли перепилить, а он катался по вязкой земле и визжал от страшной боли. И визг его пронизывал
все вокруг. Арви не мог слушать его воплей. Он весь дрожал, болтаясь на своем ремне, и тонкая береза дрожала
вместе с ним. Он кричал так пронзительно, этот грозный каратель, пожелавший вершить суд на русской земле,
что заглушил на время все остальные звуки леса. Не стало слышно ни стрельбы автоматов и пулемета, ни
разрывов мин — так силен был его крик. Он висел над ними, он покрывал их. Он покрывал все звуки мира, и