Страница 108 из 130
помимо красоты лица, что остаться незамеченным для мужчины оно, конечно, не могло.
Я очень много на них смотрел, на русских женщин, расхаживая в свободные часы и дни по улицам
города. Жизнь моя текла спокойно и размеренно, избавленная от всяких тревожных раздумий о будущем,
которое тоже как будто бы у меня определилось, нуждаясь только в моем возврате домой. И эта жизнь, где
работы было мало, отдыха много, а тревог и забот не было совсем, — эта привольная жизнь как бы добавила
мне здоровья и вернула молодость. Неудивительно поэтому, что я так залюбовался русскими женщинами.
Почему бы мне было ими не любоваться? Женщина везде женщина. А я был не из тех, кто способен пропустить
без внимания женскую красоту.
Однако молодому Петру было еще далеко до того, чтобы уметь в этом разбираться, несмотря на
затаенную в его глазах насмешку. Да и насмешку эту можно было попытаться изгнать из его светло-голубых
глаз. Имея такое намерение, я спросил его, прибавляя для внушительности обычную свою европейскую
вежливость:
— Скажите, Петр Иванович, будьте любознательны, пожалуйста, не откажите в извинении, когда у вас
парни женятся, знают ли они, зачем это делают?
Думаю, что он понял мой намек. Но от этого насмешка в его глазах не угасла. Наоборот, она даже как
будто веселее заискрилась в их светлой глубине. Пожав плечами с таким видом, словно он затруднялся отвечать
за других парней, он сам задал мне вопрос:
— А позвольте спросить вас, Алексей Матвеевич, не откажите в нескромности, пожалуйста, будьте
щепетильны, вы хорошо знаете, зачем приехали в Советский Союз?
Сказав это, он встал передо мной, высокий и тонкий, наклонив слегка в мою сторону с видом вежливости
свою белокурую курчавую голову. И он даже не пытался скрыть своей насмешки. Таилась она, правда, только в
его глазах. Все остальное пространство на его юном худощавом лице, схожем по нежности кожи с лицом
девушки, не было тронуто смехом. Даже губы его не складывались в улыбку, несмотря на свою упругую
подвижность. Но уважения ко мне не было в его голосе, когда он задал мне свой вопрос, и поэтому я тоже
ответил ему без особенного уважения:
— Говорят, что вы новую войну готовите против других народов. Я захотел проверить это и потому
приехал.
Вот как ловко я ему отплатил за его насмешливость. Но и он в долгу не остался. Ответ вылетел из него
сразу, как из пулемета:
— Проверить? Правильно. Проверять нас непременно надо. Такой уж мы народ неблагонадежный. Вот
если бы мы пожелали кого-нибудь проверить — это было бы противоестественно. А нас разве можно
предоставить самим себе без внешнего контроля? Боже упаси! Кстати, Алексей Матвеевич, позвольте вас
спросить, не откажите в самообольщении, много ли вам удалось высмотреть у нас приготовлений к войне?
— Много. Весь Ленинград в таких приготовлениях.
— О! Весь Ленинград? Ай-ай-ай! Какое потрясающее разоблачение нас ожидает! А в другие места вы не
заглядывали?
— Нет. А что?
— Но мы же всюду войну готовим — и в городе и в деревне.
— Ах, и в деревне тоже? Так-так.
— Ну, разумеется. Откуда же нам было знать, что к нам такой строгий проверщик явится? Привыкли у
себя дома делать все без посторонней указки. Не мудрено, что и вляпались наконец.
Вот на какое признание я сумел его навести. О, я знал, чем их подстегнуть к этому при случае! И ты,
Юсси, не напрасно вел кое-когда при мне всякие разоблачительные речи по адресу России. Они застряли в
добротных мозгах, эти речи, и вовремя оказались готовы к действию. А отсюда недалеко было до применения к
делу и всех других твоих утверждений.
Все, конечно, было правильно, Юсси, что ты утверждал. Чего там! Ты всегда высказывал все это таким
убедительным тоном, что неправильным оно быть не могло. И по поводу того, что их революция — это вывих
истории, и по поводу застоя в их бестолковой хозяйственной жизни — тоже все очень достоверно. Разве могло
быть иначе, если это утверждал ты?
Помнится, ты говорил как-то, что это даже не государство, а так, что-то непонятное, в чем едва теплится
жизнь и только для видимости присутствует какое-то шевеление. И верно! Так оно, конечно, и было. Я сам
теперь мог в этом убедиться. Шевеление для видимости у них действительно какое-то происходило. По улицам
города густо ходили взад и вперед всякого рода машины. По реке Неве сновали пароходы. Буксиры тянули для
видимости туда и сюда плоты и барки. К тому же и люди, наполнявшие улицы, тоже для видимости
прикидывались неплохо одетыми, сытыми и здоровыми.
Да, какое-то шевеление у них тут происходило для видимости. Это они очень ловко проделывали. Даже к
нам в Суоми проникло это шевеление, о чем и до тебя, конечно, доходили сведения. Русские артисты приезжали
к нам, стремясь показать, что и они имеют кое-какое понятие о театре. Русские конькобежцы, борцы,
штангисты, боксеры приезжали к нам и для видимости одолевали наших финских конькобежцев, борцов,
штангистов и боксеров. Приезжали к нам их студенты и рабочие, предлагавшие финскому народу вечную
дружбу и укрепление культурных связей. Приезжали представители их власти, предлагая расширение торговли,
хотя торговать им, конечно, было нечем, как это следовало из твоих рассуждений. Да, какую-то видимость
шевеления они все же умели производить в своем государстве, которое было ни то ни се, как ты об этом тоже
когда-то очень метко выразился.
Вот какую невеселую картину в их жизни вскрывало признание молодого Петра Ивановича.
Подстегнутый моей хитростью, он уже не мог остановиться и добавил к сказанному:
— Хотите съездить со мной в деревню? Это даст вам случай расширить горизонт ваших наблюдений за
нашими приготовлениями к войне. Пусть это грозит нам новыми разоблачениями, но ладно уж. Все равно шила
в мешке не утаишь,
— Как?
— Шила в мешке. Шило это такое острое, знаете, чем колют. В мешке его не спрячешь. Оно все равно
проткнет мешковину и высунется. Так и приготовления к войне. Уж если вы в городе всю нашу подноготную
разведали…
— Как?
— Подноготную. Точнее говоря, то, что под ногтями, понимаете? Тут подразумевается нечто скрытое.
Мы скрываем, а вы вскрываете. Мы, например, предполагали, что занимаемся восстановлением своего города.
Залечиваем его раны, нанесенные войной, пытаемся сделать его краше, чем он был до войны, и так далее. А вы
догадались, что за этим кроется нечто другое, и разоблачили нас. Теперь поедете со мной в деревню, к моей
тете, и там тоже выведете нас на чистую воду.
— Как?
— На чистую воду. Мы как бы в мутной воде совершаем свои тайные дела, а вы нас — цоп за руку! — и
вытянули на чистую, прозрачную воду, где все насквозь видно. Значит, поедем?
Это было любопытно, конечно, то, что он предлагал, Но я спросил:
— А где она живет, ваша тетя?
— В колхозе “Путь коммунизма”.
— А там война была или не была, в том колхозе, простите в извинительности, пожалуйста, если это не
секрет?
Для меня было очень важно это знать. Если там была война, то это означало бы, что я в ответе за
бедствия, принесенные туда ею, ибо прибыл из страны, которая способствовала ее проникновению к ним. А я
не хотел быть ответчиком. Он этого не знал и потому спросил:
— А вам как нужно, простите в снисхождении, чтобы была или не была?
— Чтобы не была.
— О, на этот счет можете быть вполне резонны, не обольщаясь в соболезновании. Там войны не было, в
чем прошу принять мою к вам искреннюю любознательность.
Так он ответил, приправив, по обыкновению, свой ответ обильной порцией вежливых слов. И опять мне
подумалось, что я, пожалуй, напрасно понадеялся на силу вежливых слов применительно к русским. Нет, не тот