Страница 109 из 130
путь я, кажется, избрал, думая воздействовать на них тонкостями учтивых выражений. Они сами могли опутать
кого угодно еще более тонкой деликатностью. Примером тому могли служить речи молодого Петра Ивановича,
из которых эта деликатность прямо-таки выхлестывалась через край. Нет, пытаться взять русских голой
вежливостью — это, как видно, дело слишком безнадежное,
42
В субботу мы выехали с ним глядя на ночь куда-то на юго-запад от Ленинграда. Подремав немного на
жестких полках общего вагона, мы к рассвету прибыли на станцию Балабино, откуда в колхоз пошли пешком.
Погода была прохладная, но ясная. На полях люди рыли картошку, дергали морковь, свеклу, брюкву и
турнепс. И странно было видеть, что по обе стороны от дороги росли те же деревья, те же кусты и та же трава,
что и у нас в Суоми. Даже холмы своей формой напоминали наши, только были менее каменисты. Недаром
Арви Сайтури по всем этим признакам считал Россию принадлежностью Финляндии, как это отметил когда-то
Илмари Мурто.
С холмов дорога спускалась вниз, пересекая выкошенные луга, заново поросшие осенней молодой
травой, по которой ходил скот, а потом снова поднималась на холмы или входила в перелесок. И с каждого
холма я жадно оглядывал их поля, далеко уходившие вправо и влево, стараясь угадать по их виду, что с них
снято и что им предстоит родить. Зеленые озимые всходы пшеницы и ржи занимали примерно половину полей.
Остальные частью освобождались от корнеплодов, а частью ожидали распашки под зябь, желтея срезанной
соломой.
Вдыхая запахи земли, я опять потянулся к ней всем своим сердцем. Но я уже знал, как у них обстояло
дело с ее приобретением, и сказал Петру со вздохом:
— Как жалко, что земля у вас не продается. Не примите это за обиду, простите в признательности,
пожалуйста.
Он ответил:
— А зачем ей продаваться, извините в отклонении? Она и так принадлежит тем, кто ее обрабатывает.
— Я тоже хочу обрабатывать.
— А много вам нужно?
Это был пустой вопрос. Сколько нужно крестьянину земли? Много. Сколько дадите, столько он и
возьмет. Хоть всю Россию с ее степями и тайгой, хоть весь мир! Нет на свете крестьянина, который отказался
бы от предлагаемых ему земель, который сам сказал бы: “Стоп! Не давайте мне больше. Хватит”. Нет, он будет
брать и брать, пока ему дают, высматривая вдали все новые и новые куски. Прибрав к рукам полученное, он
живо вскарабкается на очередной высокий холм и спросит, жадно озирая окрестность: “А там что? Пустыри?
Кустарники? Ничего, давайте и пустыри. Пригодятся — свиней пасти, веники ломать на продажу. А там что?
Речка? Давайте и речку. В речке — рыба. Ее выловить можно и продать. А дальше что? Лес? Ого-го! Сюда его!
Кто от леса откажется? Он сам растет, не требуя поливки. А распорядиться им и дурак сумеет. А за лесом?
Болото? Давайте и болото. Торф будет на удобрение, топливо для электростанции. А еще что? Степи? Забираю
их все, какие есть: и черноземные, и песчаные, и солончаковые. Соль тоже в хозяйстве нужна. А за степью что
это там такое высится? Горы? Давайте и горы! Камни для фундамента будут, щебень для дороги. В курицу
соседскую будет чем кинуть”.
Да, трудно крестьянину решить, сколько и чего ему надо, если приспел случай ему же самому это
определить. Но я не стал особенно размахиваться и сказал:
— Нет, немного. Небольшой кусок земли возле города, чтобы хватило на сад и огород. Продадут ли мне
такой кусок?
Он ответил:
— Нет.
— А почему, простите в любезности?
— А потому, не откажите в изощренности, что вам только домик продадут на этом куске, а земля сама к
нему приложится.
Вот как у них делались эти дела. Земля не продавалась. Она прилагалась даром к этому домику, который
вы покупали. Это было здорово, конечно. Я спросил:
— А если эта земля хорошо разработана?
Он ответил:
— Это не имеет значения. Плохая или хорошая земля — она прилагается даром.
Так с разговорами мы пришли постепенно в ту деревню, где жила его тетя. Деревня была небольшая.
Дорога, по которой мы в нее вошли, образовала главную улицу. Вся деревня стояла на скате холма. По одну
сторону дороги дома стояли чуть ниже, чем по другую. На этой более низкой стороне огороды и сады тянулись
до небольшой реки, за которой расстилались поля и луга. А на высокой стороне огороды и сады позади домов
упирались в лес.
Встречные люди в деревне кивали Петру, как хорошему знакомому, и он кивал в ответ. По случаю
воскресенья народу на улице было немало, и поэтому кивать ему приходилось довольно часто. Кто-то даже
остановил его и спросил, пожав ему руку:
— К тетушке в гости пожаловали? Давно пора. Каждое воскресенье надо бы вот этак-то использовать по
назначению.
Петр сказал на это:
— А почему вы не используете воскресенье по назначению? Я вижу, работаете в поле, как будто для вас
календаря не существует.
— Что ж делать? Пришлось. Все время лили дожди. А сегодня, как нарочно, ясная погода установилась.
Вот и постановили отменить выходной день. А ты осуждаешь?
— Нет, ничуть. Наоборот, одобряю. Нас, горожан, по крайней мере нынче в покое оставите.
— Не надейся. Если погода подведет, потревожим и вас.
Я не стал дожидаться конца их разговора, тем более что к ним подошел еще один человек, затеявший
весь разговор заново. Замедлив шаг, я двинулся дальше по краю улицы, разглядывая их деревенские дома,
заслоненные от меня заборами, зеленью деревьев и цветниками. Временами я останавливался, дожидаясь
Петра, но, видя, что он все еще занят разговором, продолжал свой путь вдоль деревни. В одном месте я
посторонился, пропуская мимо себя грузовик, на котором стояли в два слоя большие корзины с картофелем.
Грузовик обогнул меня и въехал в раскрытые ворота, до которых я еще не успел дойти. Дойдя до них, я
остановился, разглядывая чужой двор.
Пока грузовик трещал посреди двора, на крыльцо дома вышла женщина и остановилась там, подпершись
ладонью. Она была в тонком цветастом платье, которое плотно облегало ее тело. Увидя это, я не стал
торопиться проходить мимо, чтобы задержать свои глаза на том, что оно облегало. Утро было ясное и теплое,
как это часто бывает в начале октября. Почему было не постоять в такое утро у ворот чужого дома, недалеко от
женщины, на которую мне вдруг захотелось подольше посмотреть?
Одна только ее рука, положенная на бедро, уже составляла вместе с этим бедром, тяжелым и выпуклым,
такую картину, от которой трудно было оторваться. Но эту картину дополняли еще ноги, открытые снизу до
середины икр. А икры тоже были полные и крепкие, под стать ее бедрам. Высокие каблуки, на которых она
стояла, не заставили эти икры сжаться в тугие, короткие комки и убежать вверх, как это бывает у иных женщин.
Нет, они сохранили свою красивую форму, легко удерживая тяжесть крупного женского тела, которое состояло,
конечно, не из одних только полных бедер. Кроме них, были еще груди и плечи, был красивый живот. И груди
ее, заставившие очень туго натянуться спереди верхнюю часть платья, показывали, что для женщины этой еще
не прошла та пора, когда становятся матерью. А судя по ее лицу, строго и в меру закругленному у щек и
подбородка, ей вряд ли было больше тридцати восьми.
Это и волосы ее тоже доказывали, сохранившие густоту и блеск самой молодой поры. Они были туго
стянуты к затылку и от этого плотно прижались к поверхности головы. Но даже несмотря на это, чувствовалось,
что они составляют на ее голове пышный и толстый слой. А скрученный из них на ее затылке узел был не
меньше, чем два хороших кулака, сложенных вместе. Это были черные волосы, слегка тронутые коричневым
цветом. И брови ее тоже были черные с коричневым, и глаза — тоже. Она взглянула этими глазами на грузовую