Страница 118 из 121
— Повинуйся могучей Флорес, — сказал он насмешливо. — А то не поздоровится.
Как только стало ясно, что обмен займет какое-то время, Питер позволил себе отлучиться и пошел через тундру к церкви. Стоял довольно ветреный день, и дишдаша хлестала по лодыжкам, однако ветер оказался полезен, уменьшая влажность и создавая иллюзию свежего кислорода. Внутренняя сторона подошв сандалий уже скользила от пота. Он поглядел на них, не останавливаясь, и вспомнил ощущение ходьбы по снегу в сапогах на толстой подошве промозглым январским утром в Ричмонд-парке, когда он гулял с только что разведенным отцом, курившим сигарету неподалеку. Образ исчез так же внезапно, как и появился.
И сейчас, и раньше, когда он пересекал пустошь, направляясь к церкви, построенной им и его паствой, он оборачивался, чтобы проверить, следует ли за ним Любитель—Один. В этот раз за Питером никто не шел, но маленькие фигурки около машины СШИК стали неразличимы из-за помутнения пересекающихся воздушных потоков.
Когда он достиг церкви, то вытянул руки и распахнул дверь, полагая, что церковь пуста. Но нет. Там собралось пятьдесят или шестьдесят ярко окрашенных душ, уже сидящих рядами, как если бы их пригласили заранее. Не вся община, но приличная ее часть, учитывая, что они собирались молиться сами, без пастора. Многие из них работали на полях белоцвета в день падения Питера и стали свидетелями того, как пронзалась его плоть, наблюдали, как зубы хищника искалечили его так ужасно, что надежды на спасение не было, даже если прибегнуть к Технике Иисуса. Может, они даже собрались отпевать оτζа Пиτера — и вот он собственной персоной, нежданным гостем.
По толпе пошел изумленный шепот. Потом зыбь восторга зарядила воздух, заняла ощутимое пространство, ударилась о стены, угрожая приподнять крышу. Если бы он захотел, в этот момент он мог бы сделать с ними все что угодно, мог бы повести их куда угодно. Они всецело принадлежали ему!
— Боже благослови наше единение, оτеζ Пиτер! — восклицали они, сначала по отдельности, а потом хором.
Каждый голос усиливал печаль в его сердце все больше и больше. Их вера воспарила к Небесам, а он пришел, чтобы утопить ее.
Дверь за ним захлопнулась с глухим звуком, ее хорошо смазанным петлям помог ветер. Обильный свет лился в окна, освещая покрытые головы Любителей Иисуса, так что они сверкали, словно пламя свечей под иконостасом. Когда он проходил по рядам, сюрреалистический монтаж картин на потолке давил на него всей своей тяжестью. Прекрасный розовый Иисус Любителя—Двенадцать, идущий рука об руку со сверкающим седым Лазарем, голубая и желтая сцена Рождества, Мария Магдалина, изрыгающая эманации дьявола, Фома неверующий Любителя—Шестьдесят Три... и, конечно, изображение воскресшего Христа и его женщин, надежно висящее на своем месте, закрепленное с особой тщательностью после того, как картина изуродовала художницу. Чучело в набедренной повязке, такое отличное от доброго mensch[51] в христианской традиции, неожиданно внушило ужас. Сверкание света там, где должна быть голова Христа, дыры в форме глаз на Его руках, подобных лучам морской звезды, — все, в чем Питер прежде видел подтверждение того, что Бог не ограничен иконографией одной расы, теперь поразило его доказательством непреодолимой бездны.
Пастор занял место за кафедрой. Он заметил, что สีฐฉั заправили его кровать, постирали и сложили простыни, почистили башмаки, которые Любительница—Пять пошила ему, и положили небрежно брошенный карандаш на подушку, где ему станут поклоняться, как святой реликвии, грядущие поколения. Теперь, благословленные чудесным воскрешением, они сидели, восторженно внимая, держа наготове брошюры с переложением Библии, и ждали знака к пению псалма, который, согласно традиции, мог быть «В Саду» или «В Господе Слава».
— สีคฐڇ๙ฉ้, — сказал он. — คssฐڇ. สีคฐ ฉ้น สีฐฉ้รี่t ฐurฐ ฉ้นรี่ณs ณฉ้ssนรี่ณฐ.
Кое-кто из общины передернул плечами — Питер всегда воспринимал эти движения как смех. Он надеялся, что это и был смех, вызванный его неуклюжим произношением, но возможно, ему так и не доведется узнать, что это на самом деле.
— สีคssฐڇ รี่tฐ สีssคฉ้ สีค Иисус คฐڇ๙ฉ้s, — продолжал он.
И мог почувствовать их изумление, вызванное его ограниченной детской речью, совершенно лишней, когда они так желают слышать только святой язык короля Якова. Но он хотел раскрыться перед ними — хоть один раз — так, чтобы они поняли все. Он слишком много им задолжал — их достоинство, пусть и ценой своего собственного.
— ๙ฉ้ss Иисус สีรี่t สีฐฉั สีค สีค คฐ.
Питер закончил подсчет прихожан, что уже стало привычным рефлексом, — пятьдесят два. Ему никогда не узнать, сколько же душ скрывалось в поселении, никогда не узнать, как далек он от того, чтобы обратить всех в христианство. Все, что он мог, — отличать каждого человека здесь, и не только по цвету его одеяния.
— รี่ คฐڇ๙ฉ้сс สีฐฉ้ค ζерковь สีฐ, — сказал он, — ฐڇ๙ฉ้ss สีฐณฐฉ้ค Книга Странных Новых Вещей.
Он достал Библию короля Якова из сумки и, вместо того чтобы перелистать позолоченные на обрезах страницы, отыскивая абзац для чтения, вышел из-за кафедры и протянул Библию Любителям Иисуса, сидящим в первом ряду. С изощренной нежностью — не от почтения к Книге, но от заботы о хрупкой плоти перед ним — он вручил Библию Любителю— Семнадцать, а тот уложил ее на коленях.
Питер вернулся на кафедру.
— สีฐ สีรี่ รี่ สีฐ, — сказал он. — ฉ้ค คssฐ สีssสีรี่ Господь. สีฐ Бог คฉ้ สีค คฐฉ้ss ฉ้นรี่ ๙ฉ้ss ณนรี่ณ.
Дрожь внимания прошла по его пастве. Головы наклонились, руки затряслись. Любитель—Пятнадцать вскрикнула.
— คฐสีฐ ڇสีคss ๙ฉ้ss ฉ้ Господь ฉ้น คฐڇ รี่ณฐ ๙ฉ้ss, — настаивал Питер. — ฉ้ค tสีฐ รี่ รี่ฉ้ค สีฐ รี่ฉ้สี ฐ สีฐฉ้ค คssฐڇ๙ฉ้сс Любитель Иисуса—Пять... — Его голос сорвался, и ему пришлось ухватиться за края кафедры, чтобы и самому не дрожать. — Любитель Иисуса—Пять สีฐฉั สีฐ ๙ฉ้l รี่iฐ สีฐฉัค สีรี่t รี่ณฐ. คฉ้ สีฉ้ สีฐรี่ ณนรี่ณ СШИК. — Он втянул большой, прерывистый глоток воздуха. — สีฐรี่t๙สีรี่ สีรี่ڇ ครี่ฐڇ๙ฉ้ รี่ สีฐรี่t ζерковь. คฐ คڇ รี่ณฐ ๙สีรี่ฐڇ สีค Би. รี่tฐ สีค ฉ้cc.
И все. Он больше не мог продолжать, слово, в котором он нуждался, самое важное слово осталось неведомым ему на языке สีฐฉั. Он склонил голову и нашел спасение в конце концов в своем — чужеземном языке.
— Прощение.
Он оставил кафедру, подхватил с пола канареечно-желтые башмаки, по одному в каждой руке, и неохотно пошел по рядам к выходу. Первые несколько секунд ощущались как минуты, он шел в тишине, один-одинешенек. Потом Любители Иисуса встали и столпились вокруг него, нежно касаясь его плеч, спины, живота, ягодиц, бедер — всего, до чего могли дотянуться, одновременно без труда произнося чистыми голосами:
— Прощение.
— Прощение.
— Прощение.
— Прощение.
— Прощение.
— Прощение, — произносили все по очереди, пока он не нащупал дверь и не исчез в слепящем солнечном свете.
На пути в поселение, пока его отвислая, пустая сумка болталась на поясе, он несколько раз поворачивал голову, чтобы взглянуть на церковь, чей силуэт вырисовывался на фоне восхитительного неба. Никто, кроме него, не покинул церковь. Вера — место, которое люди не покидают, разве что это совершенно необходимо. สีฐฉั склонялись к тому, чтобы следовать за ним в Царствие Небесное, но были не склонны следовать за ним в юдоль сомнений. Он знал, настанет день, и, может, настанет очень скоро, когда у них появится другой пастырь. Паства Питера получила от него то, в чем она остро нуждалась, а их поиск спасения будет продолжаться еще долго после того, как он уйдет. В конце концов, их души так страстно мечтали как можно дольше оставаться во плоти, дольше пребывать в промежутке сознания. Это естественно, они ведь всего лишь люди.
А около джипа СШИК дела шли своим чередом. Люби-тель—Один удалился куда-то, с лекарствами было покончено, провизию грузили в машину. В погрузке принимали участие больше สีฐฉั, чем обычно, можно сказать, целая толпа. И Тушка с Флорес включились в работу, нося тюбики, мешочки и банки, но Питер заметил даже издалека, что สีฐฉั сначала подходили к Флорес и приближались к Тушке, только если у Флорес руки были полны. Наконец до Питера дошло: она им нравится. Кто бы мог подумать? Она им нравится!
51
Человека (нем.).