Страница 132 из 215
— Я жду! — продолжал король. — Вы искали аудиенции со мной. И получили ее без особых хлопот. Что вы имеете сообщить мне о войнах?
— Они ужасны! — выпалил Крман. — Люди никогда не должны воевать.
— Тем не менее они всегда воевали в минувшем, воюют сейчас и будут воевать в будущем.
— Но почему, ваше величество? Какой им смысл убивать друг друга? Ведь, если вдуматься, тут имеет место чистейшее безумие.
— О нет! — возразил король. — В связи с войнами можно вести речь о чем угодно, только не о безумии. Сильные всегда будут уничтожать слабых. А способов решить, кто сильнее, а кто слабее, кроме войн, нет.
— Ваше величество, но ведь господь призвал нас возлюбить ближнего своего.
— И отлично. Мы и обязаны любить ближних. Но разве русский царь ваш ближний?
— В какой-то мере… Он такой же человек, как мы с вами.
— В какой-то мере — может быть, — ответил король. — Но только в какой-то мере.
Сообщив все это Крману, король удалился. Гермелин, чему-то улыбнувшись, последовал за ним. А Крман остался на глинистом желтом, лишь кое-где покрытом бурьяном пригорке наедине со своими думами и своей растерянностью. Он не был согласен с жестокими словами Карла, в них была великая ложь. Что сказал бы Василий, доведись ему услышать его беседу с королем? Что он, Крман, знал о своем сыне? Почти ничего. Каков этот человек? Во имя чего он живет на земле? Чему молится? Что клянет? Во имя какого бога ежевечерне вспыхивают на холмах костры?
«Может быть, русские не испытывают страха смерти, — думал Крман, — и, наверное, полагают, что жизнь бесконечна, что сами они — лишь частичка, крупинка огромного мира. Для нас с нашей смертью рушится Вселенная, а для них… Что для них? Сразу и не понять. Почему они идут в бой не только в составе царских полков, но и сами по себе, зачастую зная, что их ждет верная смерть? Тяжело — ох, тяжело! — быть отцом русского сына… Никогда толком не поймешь, кто же твое дитя!»
Сумка почтового курьера
Мы с вами уже знаем о разных видах существовавшей в ту пору почты — голубиной, регулярной и специальной. Изобретательные люди пытались использовать для спешных депеш также дрессированных собак. Частенько письма сплавляли по речкам, привязывая закупоренные бутылки к бревнам. Но то, что придумал бывший мальчишка-пирожник, возведенный царем Петром в полудержавные властители, князь Александр Данилович Меншиков, кажется, еще не приходило в голову никому. Меншиков предложил отправлять в осажденную Полтаву письма, вкладывая их в пустые пушечные ядра. Шведы ничего не могли понять: с какой стати русские время от времени стреляют по своим же? Вдруг из-за реки какая-нибудь из русских пушек ударит по крепости и умолкнет. Это походило на сумасшествие. Даже в этой необъяснимой войне без классических баталий такие поступки все равно казались чем-то диким.
Между тем «ядерная» почта действовала успешно. С ее помощью Келину было сообщено о том, что русская армия концентрируется на другом берегу Ворсклы, ожидаются новые подкрепления и его, Келина, задача — как можно дольше сковывать у Полтавы основные силы Карла. Генеральная баталия уже не за горами. И хотя все русские генералы не сомневались, что теперь уж со шведским нашествием будет покончено, осторожный Петр решил действовать наверняка. Он даже объяснил Келину, что надо будет делать в случае, если шведы одержат победу. Как шведы могли одержать победу, никто из окружения царя не понимал. Но Петр решил предусмотреть все возможные варианты, чтобы на каждый найти ответ и контрдействие. Если генеральная баталия по каким-то причинам закончится в пользу шведов, то Келину надлежало идти со своим гарнизоном на прорыв, чтобы соединиться с основными силами, ибо на мир с Карлом никто и ни при каких обстоятельствах не пойдет.
Теперь мы вас познакомим с письмом, которое было отправлено не с курьером и не с помощью «ядерной» почты. Его повез из-под Полтавы во Львов известный вам купец Михайло, который в тот год поспевал всюду.
«Я так давно не писал тебе, Мария, что сейчас не знаю, с чего начать. Да и Михайло меня торопит — ему пора в путь. О наших делах здесь писать незачем — Михайло расскажет. Да к тому же очень скоро под Полтавой все решится. Верю, что в нашу пользу. И говорить мне с тобой сейчас хотелось бы о другом… Два дня назад сидел я на берегу реки. Тут она не такая уж широкая, хотя и не мелкая. Смеркалось. Вода казалась жирной, тяжелой и текла спокойно, будто нет такой силы, которая могла бы остановить ее. Точно так же, как нет силы, которая заставила бы солнце подниматься на западе, а заходить на востоке, день сделать ночью, а ночь сделать днем. Не всевластен человек. Он смертен, а природа бесконечна. Уйдем мы, но так же будут бродить по небу тучи, будет течь река и светить солнце. Потом вдруг подумал: а с какой стати я себя отделяю от той же реки, от того же солнца? Они — природа. Но ведь и я — часть природы.
Потому я тоже вечен, как она сама, как вечен человек. Живы рядом с нами великие греки и римляне, жива в каждом из нас Византия, живы те воины, что полегли на поле Куликовом. Так и мы позднее воскреснем в других… Об этом догадывается и этого боится Мазепа, хоть хитрый старик пытается самому себе и другим доказать обратное, словчить и обмануть природу, эту тяжело и мощно текущую реку, уговорить ветер не дуть, а, свернувшись калачиком, посидеть тихонько где-нибудь в лесу под кустом… Может быть, тебе не совсем понятны мои мысли. Да я и сам не умею найти точные слова. Карл должен погибнуть. Мы одержим победу. Когда кончится война, я, если хватит таланта, напишу книгу о том, почему иначе и не могло быть…
Часто видится мне Львов. Отсюда он представляется дремлющим на берегу реки с удочкой в руках старичком, вспоминающим молодость и былую славу.
Сам не пойму, хочу ли возвратиться домой. Боюсь, что теперь, после всего того, что повидал здесь, буду тосковать в той тишине и уюте, которыми Львов одаривает всех. Но обо всем этом — при скорой, я надеюсь, встрече. Михайло уже на коне. Ждет письма. И слова не ложатся на бумагу, будто чувствуют чужое присутствие.
Твой Василий».
Петька и ветер
Мазепа как в воду глядел, когда говорил, что костры, ежевечерне вспыхивавшие вокруг шведского лагеря, — выдумка Меншикова или Скоропадского. Собственно, устраивать разъезды с целью разведки, жечь костры, выманивать шведов из лагеря и ловить их, дабы из первых уст узнать о планах неприятеля, приказал казачьему отряду сотника Подольского гетман Иван Скоропадский. Но князь Александр Данилович Меншиков одобрил действия гетмана и распорядился, чтобы всех «взятых в полон господ шведов» по возможности живыми и невредимыми доставляли в русскую ставку.
Но о кострах позднее. А сейчас о Петьке.
Глаза у Петьки как два василька — голубые и доверчивые. Нос конопатый. Щеки — в золотых россыпях веснушек. А всем своим обликом Петька напоминает подсолнух, доверчиво следящий за солнцем в небе.
— Дядя Василий, расскажите еще что-нибудь.
— О чем?
— О зверях, о больших городах, где высокие дома. Или о звездах.
— Этак нам с тобой на разговоры и жизни не хватит.
— Ну немножечко. Самую короткую сказку. Например, о ветре.
— Ладно, — говорит Василий. — Расскажу тебе сразу и о зверях и о ветре. Как ты думаешь, какого цвета ветер?
— Не знаю. Зеленый… Нет, он синий.
— Пожалуй, ты прав, — подумав, согласился Василий. — Он синий, с огромными крыльями. Как расправит он их, так полземли накроет. Характер у ветра беспокойный и непоседливый. Ведь это он дует в паруса кораблей, гоняет по небу тучи, шелестит травой, качает ветви деревьев. Прислушайся. Где он сейчас?
Петькины глаза стали еще круглее.
— Да вот он… Тут… рядом… в траве. И дальше — в лесу шумит.
— Еще и на речке, рябь гоняет, а на море, о котором я тебе рассказывал, поднимает волны, да такие, что некоторые из них повыше кораблей будут. В общем, ветер веселый, смелый и быстрый. А такие не всем нравятся. Многие любят тишину да покой. И вот собрались однажды в лесу звери, которым ветер очень надоел.