Бажоный

Мысли Василька вернулись к медведю. «Не сладко зверю сидеть в капкане и ждать смерти. Пастухи его враз забьют, и не будет при чуме санитара. И зачем ему медвежья шкура? Что в ней толку-то, а зверя погубил? Топтыгин пользу приносил, убирая оленьи трупы с бора и замачивая в болото. Поди, мучается, бедняга, от адской боли и ждет, когда его прикончат, — проснулась в парнишке запоздалая жалость. — Росомаха ждать не стала бы: отъела лапу и была такова. Зайцы и лисы — и те на морозе из капкана выкручиваются. И выдра из капкана вытягивается. А медведь — дурак: коли попал, так и сидит, ждет своей смерти».

Одна тревога сменяет другую. Волнуется Василек, как он погонит стадо с одной собакой и в такую погоду. Олени — не коровы, а быстроногие лесные звери: побегут — не догонишь. Притом ураган, того и гляди, самого унесет.

Взгляд Василька задержался на собаке. Тайга, казалось, не проявляла беспокойства. Она, как всегда, следовала рядом с хозяином: и вперед не забегает, и сзади не остается. A вот и знакомая кривая сосна качается, кажется, готова от ветра рухнуть наземь. «Значит, успел перехватить голову оленьего стада и не заблудился», — с удовольствием отметил про себя пастушок. Он, как всегда, уселся на бревно, но скоро почувствовал, что промерз до костей. Телогрейку продувало насквозь, хотя Василек и прижимал ее локтями к телу. «Так и простыть можно», — подумал он. И тут заметил, что Тайга, схоронившись в ямке, подняла голову и смотрит на него, словно приглашая. Василек притулился к ней, рядом с собакой сразу теплей стало. Да и что ни говори, а все же живая душа

Немного согревшись, пастушок задремал — сказалась бессонная ночь. Разбудила его Тайга, дергая зубами за телогрейку. Василек услышал реханье оленей. От топота их копыт, казалось, содрогается земля. Стадо неслось, обезумев от разбушевавшейся стихии. Олени не хватали, как обычно, мох, а бежали лавиной.

Василек разом выскочил из-за дерева и закричал во всю мочь:

— Э-йу! Усь-усь, Тайга!

Одновременно выстрелил последний патрон с дробью. Выстрел в гудящем лесу прозвучал как хлопушка — не больше, а голос пастушка захлебнулся в шуме ветра.

Но вожак стада увидел его и собаку и подчинился человеку: повернул стадо к чуму. Тайга помогала поддерживать порядок. Она и без команд знала и видела свою работу и, высунув язык, бегала с одного края стада на другой, не позволяя оленям разбегаться.

Быстро стало темнеть. К ветру присоединился крупный дождь и больно хлестал по лицу. Промокший, с трудом передвигая ноги, Василек погонял и погонял стадо. Но олени, сбившись в плотную массу, крутились каруселью и не двигались вперед. Тайга выдохлась и бродила за пастушком, свесив из пасти язык.

— Надо, Тайга, надо дело делать, — подбадривал ее Василек. — Глядишь, и пастухи подойдут на помощь.

Но напрасно он колотил кулаками по спинам оленей. Те так и не двинулись вперед. Чтобы из-за моря колыхавшихся спин и рогов разглядеть долгожданный ручей, от которого до чума рукой подать, Василек забрался на пенек. И тут в глаза ему бросилось множество горящих зеленых точек вокруг стада. «Так это же волки! — понял, холодея от страха, пастушок. — Вот почему не идут к чуму олеин».

Он выстрелил, и выстрел привел стадо в движение. Заметавшиеся с расширенными от ужаса глазами олени чудом не растоптали Василька.

Гудела земля. Мелькали зеленые глаза хищников, слышался треск рогов и ломавшихся сучьев. Собака, зарычав, кинулась в темноту. Крупный волк перемахнул мимо Василька и, нырнув в гущу стада, на ходу вцепился в глотку оленю. Тот захрапел и упал набок.

Следом за ним свалилось с порванными глотками еще несколько оленей. Зубы у Василька стучали так, что вот-вот расколются.

А ветер свистел и ревел на все голоса. И лес скрипел и бухал падавшими деревьями. Несколько раз Васильку чудилось, что он слышит пастухов, и он кидался в их сторону. Но каждый раз убеждался, что снова обманулся. Спохватился Василек, когда ноги стали проваливаться по колено в болотине. Ухватившись за густую старую ель, он остановился, прислушиваясь. Впереди кто-то тяжело шлепал по болоту. «Возможно, лось или олень, — подумал парнишка. — А может, это Тайга его ищет?».

— Тайга! Тайга! — закричал он.

Но собака не откликнулась. А шлепание прекратилось. Василек затих. «Вдруг из-за деревьев наблюдает за мной медведь? — мелькнула мысль. — И куда я забрел? Кочкарник, мшара, болотца. Под ногами вода болотная, и сверху вода льется».

Впереди опять кто-то тяжело зашлепал по воде. Казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Но неожиданно для него самого Васильку вдруг пришла на память молитва, которую он не раз слышал от матери. И слова ее сами собой вырвались из души:

«О, Пресвятая Дева Богородица! Истинная Матерь Божия! Приклони ухо Твое и услышь слова нечестивых уст моих. Прибегаю я к Твоему милосердию с сердцем сокрушенным и духом смиренным. Не отринь меня, несчастного, и не попусти недостойному рабу Твоему вконец погибнуть».

Он повторял молитву снова и снова, пока ураган не начал стихать. А когда немного рассвело, увидел в утреннем тумане очертания острова на болоте и пошел к нему. «Вот где обсушусь и отдохну».

Остров ему не понравился: мрачный, пустынный. И все же здесь удалось укрыться от ветра за тремя невысокими, густыми елочками. Навалившаяся неимоверная усталось сморила его, и он погрузился в сон. А спать в лесу под открытым небом ему не привыкать — с детства в пастушках ходит.

Проснулся он от холода. И, оглядевшись, увидел под собой и вокруг себя свалявшуюся клочьями медвежью шерсть. Рядом, под корнями густого ельничка, зияло устье берлоги медведя. «Уносить надо ноги отсюда, пока цел», — первое, что пришло в голову Васильку. Однако вскоре он одумался: «Чего это я испугался-то? Ведь топтыгин в капкане сидит. Оказывается, я сам себя и спас. Не подманил бы медведя горячей кровью, встретил бы он меня здесь по-хозяйски: только косточки захрустели бы».

Набрав охапку сушняка из-под густых елочек, несколько старых пней и смолистых кокорок, Василек принялся разжигать костер. Спички около тела подсохли, и огонь вспыхнул.

Потянуло смолистым запахом дыма. Пастушок разделся, разулся и повесил сушить портянки, телогрейку и шапку. «Сейчас бы картошку в золе испечь, — размечтался он, — а то от одних ягод в животе урчит. А еще лучше бы пожевать краюшку хлеба».

Однако рассиживаться у костра было нельзя. «Коли отдохнул и обсушился, надо отправляться искать дорогу в чум», — решил Василек. Возможно, он услышит лай собак и выстрелы пастухов: они, наверно, с ног сбились в поисках его.

Но куда идти? Василек обошел небольшой остров со множеством поваленных деревьев. И, отыскав устоявшую во время урагана сосну, взобрался на вершину ее. Сколько он ни смотрел, он не увидел ничего, кроме простиравшегося вокруг островка болота. Лишь далеко-далеко на горизонте синела зубчатая полоска леса. Туда и решил направиться пастушок.

Продираясь через чапыжник, Василек спустился к болоту и с сожалением обернулся на затухающий костер. На острове было много топлива и можно было отогреться, а от болота так и пахнуло сыростью и холодом.

На душе стало тревожно. Сколько Василек слышал историй о том, что леший запутал человека в лесу. Пойдет кто-нибудь в лес за грибами или ягодами — и как в воду канет. Всей деревней ищут — и бесполезно.

Вовке-то Гольчикову семь лет было, когда он пропал. Пришел к своей тетке Авдотье на лесхимучасток. Она там работала, косырем подновки делала на соснах. А мальчишка грибы собирал. Красноголовиков на бору после дождя полно было — хоть, косой коси. Вот он и бегал по грибы, да однажды и не вернулся. Так его и не отыскали, хотя из сельсовета людей присылали и прочесывали все вокруг.

Да и бабка Ивониха, которая, казалось, за ягодами и грибами дальше поскотины не ходила, и та заплутала. Лишь через неделю нашли ее замерзшую, с корзиночкой грибов. А здесь тайга — леса глухие, болота гиблые.