Страница 55 из 102
— Консервы?
В голубых глазах появилось напряжение. Галка хотела вспомнить.
— Консервы, — повторил майор. — Или нет? Если не помнишь, не говори.
Но девушка уже вспомнила:
— Я сама открывала банку… Сама. Потому что он вел машину.
— Кто он?
— А шут его знает… Да, это были шпроты… Но пить я не стала. Он хотел подловить меня, споить, ну и… вообще… — Галка откровенно посмотрела в лицо майору и усмехнулась.
— Понятно, — кивнул майор. — Этого нам не надо…
— Ничего и не было… вообще… — насмешливо фыркнула девушка. — Старый фраер… Номер ему не прошел, товарищ майор.
— А я и не спрашиваю… Ты нам покажи его лучше. Помнишь ты его?
— Я сто раз говорила — не помню… Не помню лица, не помню… Немолодой — это я помню.
— Ну, хорошо… Тогда — вот… Смотри. Это все владельцы машины «Волга». Они живут в нашем городе. Смотри… Тебя обвиняют в убийстве. Ясно? Смотри.
Несколько фотографий легли веером на столе.
Галка всмотрелась.
Она указала сразу на двух, дотронувшись до карточек тонким указательным пальцем, на котором блеснуло дешевенькое колечко.
— Кажется… кто-то из этих…
— Ладно… Ты, вроде, устроилась на работу? Перестань пить, возьми себя в руки. Если надо, найдем тебе комнату, чтобы ушла от подруги. Идем…
Майор проводил ее к выходу и сказал дежурному:
— Пропустите!
«Пустой номер, — подумал дежурный, — Пустой номер получился у товарища майора».
И, сделав скорбно-значительное лицо, он пропустил Галку.
Майор проверял еще одну версию. Точнее, подозрение.
И выехал в ту самую курскую деревню, где по паспортным данным родился Валентин Михайлович Носов.
В эти дни сразу ударил мороз, лед на озере посреди деревни окреп, и ребятам было, где покататься.
Их гомон слышал Николай Петрович каждый раз, проходя мимо озера к домику в переулке. Из этого домика ушел в сорок первом на войну молодой учитель, сын колхозного бригадира Валентин Носов. Жена его, тогда совсем юная преподавательница русского языка и литературы, провожала его на станцию. Через два года они увиделись.
Валентин приезжал на побывку после госпиталя. Затем вновь уехал.
А через полгода вот это…
Маленькая женщина с седыми волосами протянула майору пожелтевший листок бумаги.
«Погиб от руки бандитов…» — читает майор.
— Его убили через четыре месяца после окончания войны, — тихо говорит маленькая женщина. — Как учитель, он демобилизовался одним из первых. Я получила письмо из Польши от его друга. Валентина нашли в лесу накануне его отъезда домой… Напали бандиты…
Майор молча наклонил голову.
Потом он поднял глаза и увидел перед собой в общей тоненькой черной рамке несколько фотографий. Со всех смотрел молодой Валентин Михайлович Носов. Не было никакого высоченного красавца с шапкой черных волос, лихого капитана, участника испанской войны. Был русоволосый худенький паренек, студент педучилища. С курносинкой и легкой простоватой улыбкой, со значками ГТО и БГТО на толстовке. Был лейтенант в гимнастерке с отложным воротником. А на последнем военном снимке он был уже старший лейтенант — в погонах и с орденом Красного Знамени...
Самый лучший снимок был все-таки тот, где он снялся с женой в день их свадьбы. Или, может быть, так показалось майору…
Вечером Гарин уехал из села с попутной машиной.
Через несколько дней он сидел в архиве и листал старое-престарое дело об измене Родине.
Первым документом был рапорт, написанный угловатым резким почерком на листе бумаги, вырванном из конторской книги.
Писал командир саперной роты:
«Двадцать пятого мая 1943 года при отыскании брода через реку Лопань рядовой вверенного мне подразделения Игнатов И. М. обнаружил…»
Оказывается, Игнатов И. М. обнаружил в реке зацепившиеся за корягу две связки. В каждой из связок была каска, автомат, сумка с патронами, сапоги, ремень… Вышеуказанные вещи, как писал командир роты, переданы вышестоящему начальству для изучения.
Изучать тут было особенно нечего. Накануне два человека ушли в ночной дозор и не вернулись. Или их убили, или взяли в плен немцы. Оказалось — сами ушли за реку, к немцам. Вещи были опознаны, номера автоматов подсказали фамилии перебежчиков — Лапин и Хрусталев…
Лапина судили вскоре после его возвращения из добровольного плена. А Хрусталев…
Его хотели арестовать в кабинете, на месте работы. Но потом решили этого не делать.
Директор завода обедал в двенадцать дня — иногда в столовой, иногда дома. Николай Петрович решил: «Будем брать дома».
Ему позвонили ровно в полдень.
— Это вы, Бектемиров?
— Так точно, товарищ майор… Он поехал домой…
— Как в институте?
— Сегодня по расписанию его жена Елена Владимировна читает лекции… Дома ее нет.
— Хорошо… Прихватите с собой Ковалева.
Через десять минут он остановил «газик» на углу и стал наблюдать за крайним подъездом девятиэтажного дома.
Дом сейчас не казался громадной молчаливой скалой, как представился он майору в ту ночь, когда был он здесь первый раз тихим и темным осенним вечером.
Вскоре майор увидел, что со стороны автобусной остановки показался тот, кого ему было нужно, и исчез в подъезде.
Вслед за ним Гарин поднялся на четвертый этаж и позвонил. Дверь оказалась незапертой.
— Войдите! — крикнул из глубины квартиры знакомый сильный голос.
Директор завода стоял у письменного стола, просматривал какие-то бумаги. Он только что вошел с улицы. Его ботинки с меховой подкладкой стояли у порога, пальто со следами инея на воротнике висело слева от входа.
— Я к вам…
Что-то дрогнуло в лице хозяина квартиры, но рот, хотя и с трудом, выдавил подобие улыбки. Страх, отчаяние и надежда в течение нескольких секунд отразились в его глазах, в движении губ, подбородка.
— Чем обязан? Садитесь…
Майор положил перед ним ордер на обыск и арест:
— Вот такое, значит, дело… Придется поехать со мной…
Он был доволен, что сумел выбрать такой момент, когда жены директора не было дома. Не любил грустных глаз, слез и рыданий, растерянных лиц женщин, детей, стариков, прощающихся с тем, кого уводили от них на годы. Для них, родных и близких, преступник почти никогда не выступал в своей истинной роли… По долгому опыту своей работы майор это знал.
Седоголовый молча взглянул на ордер. Там была проставлена фамилия Носов, имя Валентин Михайлович.
«Значит, для них я все-таки Носов… Тогда почему же обыск и сразу арест? Нет, они все знают!»
Казалось, отчаяние миновало, энергия и решительность вернулись к нему.
Он быстро открыл ящик письменного стола и опустил туда руку. Но Гарин опередил его. Одним прыжком подскочил он к столу, схватил за плечи седоголового и с силой отбросил в сторону:
— Бросьте дурить, Хрусталев!.. А, кроме того, я не один. Учтите!
Пряча в карман револьвер, который он вынул из стола директора, майор толкнул входную дверь и указал на площадку. Там стояли два сотрудника.
— Входите! — сказал майор, и Ковалев, а за ним маленький Сагит Бектемиров со свежим шрамом, пересекающим лоб и щеку, переступили порог квартиры.
Через час с четвертью все четверо спустились по лестнице. Хрусталев был совершенно спокоен. Когда открылась дверца зарешеченной черной машины, он глянул на сероватое зимнее небо и перевел взгляд на Гарина:
— Вы еще за это ответите, — сказал он.
Майор промолчал.
Дежурный по управлению видел, как провели в кабинет майора высокого, седого, хорошо одетого человека, как закрылась за ним дверь и три часа не открывалась.
Майору не хотелось ни о чем говорить, все почти было ясно, да и, кроме того, на его плечах уже лежало новое дело, к расследованию которого вчера приступили. А Хрусталев считал, что его дело только начинается, и милиция в нем вряд ли разберется.
Вначале он все отрицал. Но несколько фактов, сообщенных майором, заставили его сдать кое-какие позиции.